Полной противоположностью ей была второй врач Н. В. К-ва, – акушер-гинеколог по специальности. Полностью лишенная чувства юмора, не понимавшая шутки, она не обладала сколь-нибудь выраженной гибкостью ума и все понимала в буквальном смысле. Это часто являлось поводом для различных неувязок, обид и отсутствия взаимопонимания между нею и другими работниками больницы. И еще. Она панически боялась септических абортов. Этот квалифицированный специалист акушер-гинеколог буквально терялся при виде больных с септическими абортами и готов был на все, лишь бы не иметь с ними дела. С моим появлением в больнице при поступлении подобных пациенток доктор К-ва стала обращаться ко мне с просьбой лечить их. Я не сразу понял истинную причину таких просьб. Мне думалось, что врачи-аборигены проверяют степень моей подготовки и моих возможностей. По этой причине на первых порах я не очень охотно откликался на это. Лишь когда понял истинную причину подобных просьб, я безотказно заменял при необходимости своего старшего коллегу.

Я обязательно должен упомянуть об Александре Ивановиче – старом фельдшере, местном светиле и непререкаемом авторитете. Он каждодневно вел прием в районной амбулатории. Эта амбулатория была расположена недалеко от больницы в длинном одноэтажном деревянном помещении барачного типа. У амбулатории у коновязи стояло несколько подвод, на которых приезжали пациенты из дальних сел и деревень. Обычно первичный осмотр амбулаторных терапевтических больных вел Александр Иванович. Я тоже ежедневно в соседнем кабинете принимал своих хирургических больных. В порядке опеки и шефства над молодым несмышленым врачом Александр Иванович нередко приглашал меня в свой кабинет и поучал премудростям медицины.

Однажды холодным декабрьским днем в очередной раз я был приглашен по какому-то поводу Александром Ивановичем. Войдя в кабинет, я застал следующую картину: на табурете, посреди комнаты, сидел пожилой колхозник с длинной белой бородой. Он был одет в овчинную поддевку, поверх которой был большой дорожный ямщицкий тулуп. И вот через поддевку и тулуп Александр Иванович фонендоскопом «прослушивает» легкие больного. Когда я попробовал выразить сомнение в возможности что-либо прослушать через столь массивную одежду, Александр Иванович с улыбкой, полной достоинства и превосходства, пояснил мне, что с его опытом это ничего не стоит и что, собственно говоря, этим он и отличается от меня – малоопытного и мало что понимающего врача.

…Поселили меня во дворе больницы в маленькой комнатушке, примыкавшей к больничной кухне. Кровать, стол, стул и керосиновая десятилинейная лампа составляли убранство моего жилища. Русская печка, стоявшая в углу комнаты, скрасила мне немало зимних вьюжных вечеров, проведенных в стенах этой комнаты.

Особо я должен упомянуть о семье Журавских. Мария Васильевна Журавская была операционной сестрой. Небольшого роста, худощавая, весьма подвижная, энергичная, добрая и в высшей степени порядочная по натуре – она была прекрасной операционной сестрой, которая во многом помогала мне. Жила она с мужем, двумя дочерьми и пожилыми родителями. Их пятистенный дом находился недалеко от больницы и хорошо просматривался из ее окон. В этом доме я провел много вечеров во времена своей венгеровской жизни. В этом доме я всегда встречал доброе отношение, ласку, заботу, дружбу. Муж Марии Васильевны – инвалид Отечественной войны, спокойный и добрый человек – «командовал» райкомхозом. Дома он находился всецело под властью своей жены, с хорошим тонким юмором принимая и терпя эту власть. В этой семье вообще царил дух добрых отношений между ее членами. Родителям Марии Васильевны также не был чужд юмор, и до сих пор я с большим удовольствием вспоминаю ту пикировку, дружескую и веселую, которая возникала за столом. В этом доме при моем появлении всегда накрывали на стол и кормили меня очень вкусной домашней едой, по которой я порядком скучал в своем одиночестве. Две дочери – Галя и Таня – были школьницами. Сейчас Галя – уважаемый доктор, заведует травматологическим отделением областной клинической больницы, а Таня – инженер. Обе они живут отдельными семьями у нас в городе. Прошло уже много лет с тех пор. Однако и сейчас я испытываю очень теплое чувство к этим людям, с удовольствием и благодарностью вспоминаю их ласковое и доброе отношение ко мне.

Из друзей тех далеких времен я часто встречаюсь с Капочкой, теперь Капитолиной Васильевной, бывшей старшей сестрой Венгеровской больницы. Сейчас она старший лаборант кафедры госпитальной хирургии нашего института.

Этим, пожалуй, исчерпываются мои воспоминания о людях далекой молодости, с которыми свела меня судьба на коротком отрезке моей жизни.

В Венгеровской больнице впервые я оказался один на один со своими пациентами и их недугами. Рядом со мной не было никого из старших, кто мог бы помочь в трудную минуту, дать добрый совет или просто поддержать и подбодрить. При острой необходимости я мог воспользоваться консультацией по телефону и, в самом крайнем случае, – санитарной авиацией. И здесь я должен вспомнить добрым словом славного человека и доброго друга, командира звена санитарной авиации Ивана Филатовича Халуева, который не раз выручал меня и моих пациентов, привозя кровь и при необходимости эвакуируя больных в областную больницу. Он был и тем связующим звеном, которое соединяло меня с близкими, живущими в Новосибирске. И теперь, будучи пожилым человеком, Иван Филатович остается таким же крепким, ладно скроенным, подвижным, добрым, жизнерадостным человеком, встречи с которым всегда доставляют мне радость.

* * *

Я жил в постоянном напряжении, все время ждал поступления тяжелых больных. С особой настороженностью ожидал открытого перелома черепа с повреждением головного мозга. Почему именно такого больного я ждал, я до сих пор не могу объяснить и понять. Как ни странно, такой пациент вскоре действительно поступил…

Это было в конце июня, в жаркий солнечный полдень. Мне сообщили, что я должен прийти в больницу, так как привезли «тяжелого парня». У дверей больницы я увидел лежащего на подводе лицом вверх мужчину на вид лет двадцати, у которого в правой височной области была видна кровоточащая рана. Вблизи нее виднелись островки розовато-серой зыбящейся ткани…

«Мозг выпал наружу… Открытый перелом черепа», – обожгла меня мысль. Случилось то, чего я ждал столько дней с напряжением и неосознанным страхом.

Больной был без сознания. Он не отвечал на мои вопросы, не реагировал на окружающее. Глаза его были закрыты.

С пострадавшим случилось несчастье. Конюх по профессии, этот крепкий молодой мужчина занимался своим обычным повседневным делом. Чем-то взбудораженный жеребец ударил его копытом задней ноги в висок…

Я закрыл кровоточащую рану на виске стерильной марлевой салфеткой, которую мне принесли из операционной, и кое-как прибинтовал ее. Мы осторожно, на руках перенесли пострадавшего в предоперационную, в которой я и стал детально осматривать своего столь «долгожданного» пациента.

Так как он был без сознания, я не мог выяснить его жалоб (о случившемся мне рассказали очевидцы). Выпадало целое звено – жалобы пациента, выяснить которое полагалось после уточнения обстоятельств травмы. Я помню отчетливо, что, согласно существующим канонам, я пытался выявить неврологические изменения у пострадавшего в виде нарушения или выпадения рефлексов, появления патологических знаков и прочих симптомов, характеризующих повреждение головного мозга. Долго и упорно я пытался непременно найти эти признаки: самым тщательным образом проверил характер движений в суставах рук и ног, пытался выявить состояние мышц, их тонус, то есть степень их физиологического напряжения, которое косвенно характеризует состояние некоторых отделов и структур мозга. Молоточком я постукивал по сухожилиям мышц вблизи коленных суставов и стоп, пытаясь определить состояние и характер сухожильных рефлексов. Забыв о том, что больной без сознания, я даже пытался определить степень и уровень сохранности чувствительности у больного.