— Еще не знаю. А что это за дом?

— Какая-то лачуга. А рядом с ней, по-моему, что-то вроде маленького дворика.

— Так вот слушай. Мы пойдем туда и все осмотрим. Если нам войти не удастся, сообщим отцу. А когда он приедет, я буду вертеться рядом, проникну туда и все разузнаю.

— А как ты объяснишь ему…

— Ох, сколько вопросов! Увидимся завтра. Позвонишь мне?

— В котором часу? — спросил Руджеро, не слишком правда довольный ее решением.

— В половине десятого. Договорились? Чао!

— Чао.

— Фабрицио ты предупредишь?

— Хорошо, я скажу ему, только не знаю, сможет ли он прийти.

— А что, ты думаешь, он тоже дрейфит? — самым простодушным тоном произнесла Россана, и Руджеро сразу попался в ловушку.

— Да я вовсе не боюсь… — начал он, слишком поздно сообразив, что Россана над ним смеется.

Он проводил ее взглядом, и, когда она уже скрылась в подъезде, Руджеро все еще не трогался с места, пытаясь привести в порядок свои мысли. Так он стоял в задумчивости, пока, наконец, регулировщик, выведенный из терпения этой затянувшейся остановкой в неположенном месте, неожиданно не подошел к нему сзади и не поторопил его:

— Проезжайте, молодой человек, проезжайте.

4

— Вот здесь, — объявил Руджеро.

Он выключил мотор, его примеру последовал и Фабрицио. Россана, не дожидаясь, пока они опустят у мопедов подставку, приблизилась к воротам.

Грязь и жалкое убожество дворика бросались в глаза уже издали. Больше всего поражало полное запустение, ощущение тоскливого одиночества, которое сильнее всего вызывают брошенные, ожидающие сноса дома, где никто уже не живет. В маленьком квадратном дворе высились горы железного лома и всякого никому не нужного хлама: прорванные сетки от кроватей, обломки мебели, старые ящики, выброшенные кастрюли. Две или три выходящие во двор двери были забиты гвоздями, одна даже заложена кирпичами. Однако замки и засовы, красующиеся на воротах каких-то складов, казались почти новыми. Только один из четырех углов двора казался обитаемым. Рядом с низеньким сводчатым подъездом виднелась маленькая зеленая дверка с облупившейся краской, а на ступеньке перед нею сидела худющая кошка. Кошка при приближении примолкнувшей троицы улыбнулась, если можно допустить, что кошки умеют улыбаться. Но не тронулась с места.

— Тут вроде нет ни одной живой души, — пробормотал Фабрицио, поглядев вверх, на балкончики со сломанными перилами, на окна с выбитыми почти везде стеклами. Уличный шум — а движение на соседних улицах было не слишком оживленным — сюда почти не долетал, и ничто не нарушало спокойствия и тишины этого заброшенного уголка.

«Маньони», — прочитала Россана на картонной табличке, прикрепленной канцелярскими кнопками к двери. На втором этаже было открыто высокое узкое окно, но никого не было видно. Третий был весь забит досками — неизвестно когда: несколько дней или несколько лет назад?

— Ну, что будем делать?

— Наверно, надо постучать, — ответила Россана и легонько ударила костяшками пальцев в зеленую дверь.

Кошка навострила уши, выгнула спину, не отрывая глаз от двери. Она непрерывно расхаживала взад-вперед по ступеньке, в тщетной надежде, что дверь распахнется, хотя уже ясно было, что никто не откроет.

— Тогда попробуем здесь, — предложила Россана, подходя к сводчатому подъезду, дверь которого была лишь неплотно прикрыта. Может, Маньони это и есть дядюшка Пьеро? Хотя фамилия и не казалась сицилианской, но спросить все же стоило.

Наверх вела узкая, грязная лестница. Все было покрыто густым слоем пыли — она тут, видно, наслаивалась годами. В уголке валялся дохлый тараканчик, тоже запыленный, отдавший богу душу, наверно, уже несколько месяцев назад. Воздух был пропитан въевшейся в стены многолетней вонью, которую не смог бы уничтожить никакой ремонт. Трое друзей на цыпочках начали подниматься по лестнице, стараясь не касаться железных заржавленных перил. На площадке второго этажа сквозь щель приотворенной двери виднелась крошечная уборная размером метр на два. Только пожелтевший унитаз да маленькая раковина, из которой вода падала прямо в широкую дыру в кирпичном полу. Ничего больше, кроме вони.

Первой подняла голову Россана. При виде уставившихся на нее маленьких злых глазок она не смогла удержать испуганного возгласа, заставившего вздрогнуть двух других «сыщиков».

— Что вам здесь надо? — спросила их маленькая старушонка. Она была вылитая ведьма из сказки, одна из тех, что при помощи шоколадок заманивают к себе детей, а потом спокойно ими лакомятся.

— Тут живет старик Пьеро, тот, который продает бутерброды?

— Нет, его квартира рядом, где зеленая дверь. А зачем он вам?

Теперь оставалось выяснить: не знает ли старуха, что ее соседа похитили? Первой из всех троих верный ответ пришел в голову Россане.

— Мы пришли отдать ему деньги; мы из той школы, возле которой он стоит со своей тележкой.

— Сколько же вы ему должны? — прозвучал странный вопрос, и в ожидании ответа старуха в подобии улыбки оголила десны. Зуба у нее не было ни одного: заманивала она шоколадками детей или нет, было неизвестно, но обглодать косточки заблудившегося в лесу ребенка ей вряд ли бы удалось.

— Две тысячи лир, — сказала наугад Россана, надеясь, что назвала не слишком маленькую цифру. Но рисковать было нельзя: с собой у нее была только тысяча, и хорошо, если мальчики наскребут еще тысячу. — Можно их оставить вам?

— Может, не стоит, — пробормотал себе под нос Фабрицио, но старушонка уже загорелась желанием прикарманить денежки.

— Поднимайтесь, поднимайтесь.

Они прошли еще один лестничный марш.

— Заходите, заходите.

Они вошли, и представшее взгляду их не удивило. Неподвижно застывший огромный черный кот, не сводящий с них внимательного взгляда. Закопченный котелок, в котором могли бы вариться волшебные дьявольские зелья, источавший, однако, лишь запах прогорклой капусты. На столе, рядом с котом, большой гребень с седыми волосами, застрявшими между его зубьев. У единственного в комнате окна виднелась и метла, старая добрая метла с гибкими прутьями, — она стояла наготове, чтобы ведьма могла оседлать ее в темную безлунную ночь. Старуха пыталась казаться любезной в предвкушении неожиданно свалившихся на нее тысчонок, и Россана решила этим воспользоваться. Указав на окно с высоким подоконником, она спросила:

— И часто вы выглядываете в окошко?

— Никогда, доченька, никогда. Я же вот какая низенькая. Разве ты не видишь, какая я маленькая?

В самом деле, даже прикинув на глаз, было ясно, что старуха могла бы выглянуть во двор, лишь встав на скамеечку, а никакой скамеечки вокруг не было видно. Не говоря уже о том, что подобные акробатические упражнения были бы опасны в ее возрасте.

— А вы не знаете, когда возвратится сегодня Пьеро?

— Откуда мне знать? Однако ему пора бы уже быть дома. Он всегда возвращается в это время.

— Нет, его еще нет, мы к нему стучались.

— Слыхала, слыхала, что ты стучалась.

— Он живет один?

— Один? Нет, моя красавица. Он живет вместе с той кощенкой, что ты видала у него под дверью.

Россана подмигнула мальчикам, потом улыбнулась старухе.

— Как же это вы увидели, что у него под дверью сидит кошка? И откуда вы знаете, что в дверь к Пьеро стучала я? Вы же сказали, что не можете высунуться в окно?

— Что?

— Разве вы не сказали…

— Нет, нет, не могу, вот поглядите сами.

И старуха показала им свои ноги с ужасными, распухшими, посиневшими икрами — оттого-то у нее и была такая шатающаяся, неверная походка. Неизвестно, что это была за болезнь, но тут, несомненно, дело обошлось без обмана. И все-таки обман был, и его разгадал Руджеро: подозревая в словах старухи какую-то уловку, он решил незаметно выглянуть в окно.