8) «Очевидно у г. Юркевича взглядъ на знаніе иной, нежели у Сократа. Мудрѣйшій изъ грековъ убѣжденъ былъ, что онъ знаетъ только одно: что онъ ничего не знаетъ».
9) «Есть нынѣ запросы на подобныя моимъ произведенія; значитъ, они соотвѣтствуютъ какой либо потребности въ обществѣ».
Эти и многія другія мѣста доказываютъ не только правильность возраженій г. Юркевича, но также и совершенное чистосердечіе г. Спасовича и его преданность своимъ идеямъ. Лукавства въ немъ нѣтъ ни малаго.
Въ заключеніе замѣтимъ одинъ маленькій фактъ, который насъ немножко удивилъ. Г. Спасовичъ дѣлаетъ г. Юркевичу, между прочимъ, также два такіе упрека: что онъ (г. Юркевичъ) былъ сотрудникомъ «Домашней Бесѣды и что будто бы писалъ въ защиту розогъ. Ба! подумалъ я, старые знакомые! Кто васъ не знаетъ! Только какъ вы сюда-то попали? Эти два обвиненія вотъ ужь который годъ повторяются въ извѣстныхъ углахъ нашей литературы; но чтобы они явились, наконецъ, въ ученомъ диспутѣ (такъ называетъ свою полемику г. Спасовичъ; названіе не дурное!), этого я, признаюсь, никакъ не ожидалъ.
Какіе странные бываютъ случаи! Попробуйте настойчиво твердить нѣсколько лѣтъ одно и тоже, ивамъ повѣрятъ, наконецъ, даже ученые люди. Дѣло въ томъ, что оба эти обвиненія совершенно несправедливы; происхожденіемъ своимъ они обязаны досужеству нѣкотораго поэта въ обличительномъ родѣ, а поводъ въ нимъ былъ слѣдующій. Еще будучи въ Кіевѣ, г. Юркевичъ напечаталъ тамъ же, въ Кіевѣ, одну статейку, которая пришлась по вкусу „Домашней Бесѣдѣ“. „Бесѣда“ перепечатала статью цѣликомъ; въ этомъ и вся бѣда. Чт дѣлать! Бываютъ же такія несчастія! Даже съ П. Л. Лавровымъ былъ такой случай, что „Домашняя Бесѣда“ сослалась однажды на его слова въ подтвержденіе своихъ мыслей. Онъ очень тогда извинялся передъ читателями.
Въ этой самой статейкѣ г. Юркевичъ говорилъ о необходимости религіознаго элемента въ воспитаніи. „Развивать понятіе долга, чувство собственнаго достоинства и пр.“, — говорилъ онъ, — „еще недостаточно; въ жизни человѣческой должны существовать другіе, болѣе мотивы,т. е. религія“. Собственныхъ словъ не помню. Поэтъ-обличитель почему-то не сообразилъ, что дѣло идетъ о религіи; ему показалось, что подъ энергическимъ мотивомъ можетъ подразумѣваться одна розга (живое и тонкое воображеніе!). Подъ наитіемъ счастливой догадки онъ тотчасъ написалъ стихотвореніе и потомъ пошелъ звонить каждый мѣсяцъ о розголюбіи г. Юркевича. Вотъ и дозвонился до того, что его слова, попали въ диспутъ г. Спасовича.
Такихъ случаевъ можно бы у насъ не мало насчитать.
Междоусобіе
Между «Современникомъ» и «Русскимъ Словомъ» съ начала нынѣшняго года началась полемика, и обѣщаетъ быть очень жаркою.
До сихъ поръ отношенія этихъ двухъ журналовъ были таковы, что «Русское Слово» постоянно выражало свое одномысліе съ «Современникомъ» и свое уваженіе въ «Современнику»; «Современникъ» же, извѣстный строгостію своихъ сужденій, постоянно молчалъ о «Русскомъ Словѣ», что и служило для сего послѣдняго знакомъ великой милости. И такъ, начинающуюся перепалку по всей справедливости слѣдуетъ признать междоусобною битвою.
Признаться, я вовсе не хотѣлъ было заносить этого факта въ свои замѣтки и заношу его только потому, что для многихъ читателей онъ покажется весьма немаловажнымъ. Я же увѣренъ, что они въ этомъ случаѣ сильно ошибаются.
Усобица эта происходитъ въ той области, которая давно уже отличается полнѣйшимъ безплодіемъ, давно застыла въ неподвижныя формы и живетъ однимъ повтореніемъ и пережевываніемъ давно сказанныхъ рѣчей. Тутъ невозможно ожидать какого нибудь оживленія; сколько бы ни было шуму и движенія въ начинающейся перепалкѣ, все это только мнимое и видимое.
Дѣло началось изъ за г. Щедрина. Въ первой книжкѣ «Современника» онъ немножко подсмѣялся надъ нигилистами. «Русское слово» теперь укоряетъ его въ измѣнѣ своему знамени. Мы не станемъ и пускаться въ разборъ этихъ препираній.
Гораздо важнѣе дѣло взялъ себѣ г. Писаревъ. Сверхъ укоровъ въ измѣнѣ, онъ занялся критическою оцѣнкою произведеній г. Щедрина и постарался опредѣлить достоинство и характеръ его юмора. Нѣкоторыя замѣчанія его въ этомъ отношеніи очень мѣтки и остроумны. Критикъ доказываетъ, что смѣхъ г. Щедрина есть смѣхъ легкій и невинный.
«Описываются глуповскія губернскія власти: „Въ то счастливое время, когда я процвѣталъ въ Глуповѣ, губернаторъ тамъ былъ плѣшивый, вице-губернаторъ плѣшивый, прокуроръ плѣшивый. У управляющаго палатой государственныхъ имуществъ хотя и были цѣлы волосы, но такая была странная физіономія, что съ перваго и даже съ послѣдняго взгляда онъ казался плѣшивымъ. Соберется бывало губернскій синклитъ этотъ, да учнетъ о судьбахъ глуповскихъ толковать — даже мухи умрутъ отъ рѣчей ихъ, таково оно тошно!“.. Здѣсь сатирикъ нашъ, очевидно, находится въ своей истинной сферѣ; здѣсь онъ опять состязается въ остроуміи и невинности съ Сыномъ Отечества» и опять одерживаетъ блистательную побѣду надъ своимъ опаснѣйшимъ конкуррентомъ. Всѣ плѣшивые! Ахъ забавникъ! А управляющій палатой кажется плѣшивымъ — каково? а учнетъ толковать, мухи, и таково оно тошно! Ну можно ли въ двухъ строкахъ собрать столько аттической соли?
Другой примѣръ, приводимый критикомъ:
«Изображается сцена, характеризующая коренные обычаи Глупова: „Въ это хорошее старое время, когда собирались гдѣ либо хорошіе“ люди, не въ рѣдкость было услышать слѣдующаго рода разговоръ:
— А ты зачѣмъ на меня, подлецъ, такъ смотришь? — говорилъ одинъ хорошій» человѣкъ другому.
— Помилуйте… — отвѣчаетъ другой «хорошій» человѣкъ, нравомъ посмирнѣе.
— Я тебя спрашиваю не помилуйте, а зачѣмъ ты на меня смотришь? — настаивалъ первый «хорошій» человѣкъ.
— Да помилуйте-съ.
…И бацъ въ рыло!
— Да плюй-же, плюй ему прямо въ лахань (такъ въ просторѣчіи назывались лица «хорошихъ» людей!), — вмѣшивался случившійся тутъ, третій «хорошій» человѣкъ!
И выходило тутъ нѣчто въ родѣ свѣтопреставленія, во время котораго глазамъ сражающихся, и вдругъ, и поочередно, представлялись всевозможныя свѣтила небесныя…
«Вы смѣетесь, читатель, и я тоже смѣюсь, потому что нельзя не смѣяться. Ужь очень большой артистъ г. Щедринъ въ своемъ дѣлѣ! Ужь такъ онъ умѣетъ слова подбирать; вѣдь сцена-то сама по себѣ вовсе не смѣшная, а глупая, безобразная и отвратительная; а между тѣмъ впечатлѣніе остается у васъ самое легкое и пріятное, потому что вы видите передъ собою только смѣшныя слова, а не грязные поступки; вы думаете только о затѣяхъ г. Щедрина и совершенно забываете глуповскіе нравы».
Нѣсколько далѣе критикъ говоритъ:
«Приведу еще три примѣра; въ нихъ обнаружится до послѣдней степени ясности глубокая невинность и несложность тѣхъ пружинъ, которыми г. Щедринъ надрываетъ животики почтеннѣйшей публикѣ. Его Сивушество Князь Полугаровъ (смѣйтесь же, добрые люди!), всѣхъ кабаковъ, выставокъ и штофныхъ лавочекъ всерадостный обладатель и повелитель говоритъ рѣчь: „отъ опредѣленія обращусь къ самому дѣлу, т. е. къ откупамъ. Тутъ, господа, ужь не то, что „пленъ сто рублевъ“, тутъ пахнетъ милліонами, а запахъ милліоновъ — сильный, острый, всѣмъ любезный, совсѣмъ не то, что запахъ теорій; чѣмъ замѣнить эти милліоны? Какою новою затыкаемостью заткнуть эту старую поглощаемость?“ Чтф можетъ сказать читатель, прочитавъ это удивительное мѣсто? Можетъ сказать совершенно справедливо: „Кого ты своими благоглупостями благоудивить хочешь?“ Эта фраза будетъ заимствована читателемъ у самого г. Щедрина, и нашъ неистощимый сатирикъ погибаетъ такимъ образомъ подъ ударами своего собственнаго остроумія».
Характеристика щедринскаго юмора заключается такъ:
«Г. Щедринъ, самъ того не замѣчая, въ одной изъ глуповскихъ сценъ превосходно охарактеризовалъ типическія особенности своего собственнаго юмора. Играютъ Глуповцы въ карты: