Поначалу многие сотрудники недоуменно пожимали плечами. Постепенно скептицизм рассеивался, а затем и вовсе исчез. Произошло это после того, как началась реорганизация института, быстро давшая свои плоды.

К моменту прихода Мясищева в ЦАГИ сложилась следующая ситуация. Два крупнейших подразделения, занимающиеся прочностью и аэродинамикой, существовали почти никак не связанно. Возглавляли их известные ученые А.И. Макаревский и В.В. Струминский, ревниво оберегавшие свои автономии. Мясищеву было ясно: нужно сблизить оба подразделения. В этом убеждении — и огромный конструкторский опыт, и практика самолетостроения, где вопросы прочности и динамики решаются вместе.

С полной ответственностью за свои действия Мясищев настойчиво продолжал реорганизацию института, расщепляя крупные подразделения, отпочковывая от них групповые современные научные направления. «Если хочешь что-то развить, предоставь людям возможность самостоятельно плавать», — подчеркивал он.

Гиперзвуковыми скоростями стал заниматься небольшой коллектив под руководством академика А.А. Дородницына. Проблемы, связанные с большим разрежением атмосферы, теплообменом на больших высотах и т. п., оказались в поле зрения ряда видных ученых института. Дальнейшее развитие получила экспериментальная база — особое внимание было уделено аэродинамическим трубам. Разумеется, не забывались вопросы, которые были подняты в ЦАГИ на значительную высоту, например, та же динамика. Эту важнейшую ветвь авиационной науки при Мясищеве с успехом разрабатывали Г.С. Бюшгенс, Г.В. Александров, А.И. Курьянов и другие.

Владимир Михайлович создал и совершенно новую для института организацию — лабораторию комплексной проработки схем летательных аппаратов, иначе говоря, перспективного проектирования, которой лично руководил. Своим заместителем он назначил Д.П. Покаржевского.

— Мы варимся в гуще научных мыслей и идей. Есть прямой смысл давать им практический выход, — объяснял Владимир Михайлович свою позицию. — Лучше нас этого никто не сделает.

В данном случае Мясищева поняли не все и не сразу.

— Зачем нам свое конструкторское бюро? — спрашивали одни.

— Неужто он хочет вернуться к временам, когда в ЦАГИ проектировали самолеты? — говорили другие.

Жизнь показала — лаборатория крайне нужна. Синтезирование (или, как говорил Владимир Михайлович, комплексирование) новых путей поиска было и по сей день остается основой ее разработок.

Создавалась лаборатория нелегко. Дело было даже не в сомнениях, охвативших часть сотрудников. Где взять стоящие кадры? На дороге специалисты, как известно, не валяются, из других фирм идут неохотно: там у них твердое положение, строго очерченный круг обязанностей, а что предложат тут?.. Подразделение искало свое лицо.

В ходе работы выявилась еще одна сложность. Оставаясь всей своей сутью конструктором, Мясищев «отводил душу» в новой лаборатории. Возникла некая раздвоенность: с одной стороны, Владимир Михайлович был кровно заинтересован в распространении идей, рождающихся в лаборатории, в том, чтобы самолетные ОКБ подхватывали их, с другой стороны, испытывал ревность к тем, кто пробует воплотить эти идеи в металл. Ему хотелось самостоятельно довести оригинально задуманную конструкцию до стадии заводской постройки. Понимая невозможность этого (он начальник института, а не руководитель ОКБ), Мясищев переживал…

Период реорганизации проходил на первых порах отнюдь не гладко. Нововведениям противилась группа специалистов, отстаивавших узкие интересы. Особенно резко от их имени выступал видный ученый, известный неуживчивым характером. В его остром конфликте с начальником ЦАГИ коллектив поддержал Мясищева, на чьей стороне была несомненная правота.

…На территории института закипела стройка. Возводились корпуса, создавались новые экспериментальные стенды, установки. Обойти все помещения ЦАГИ дня не хватило бы. Мясищева видели то в одном, то в другом конце этого «города». Он следил за ходом строительства, строго взыскивал с тех, кто, по его мнению, задерживал ввод объектов. По его указанию разбивались цветники, наводился порядок. Его раздражали мусор и хлам — неизбежные спутники любой стройки, поэтому строители стремились облагородить территорию.

Отличительная черта Владимира Михайловича — абсолютное неприятие тезиса «Подумаешь, мелочи, стоит ли обращать на них внимание». «В нашей работе нет мелочей, — неустанно доказывал он коллегам. — Отсутствие раздевалки, когда приходится вешать пальто в комнатах, или скверная пища в столовой тоже могут негативно влиять на творческий процесс». Недаром больше других доставалось от Мясищева хозяйственникам.

Кстати, о раздевалке. Ее в институте в самом деле не было, что сразу бросилось в глаза Владимиру Михайловичу. Он распорядился немедленно сделать ее и всегда оставлял здесь пальто или плащ, не пользуясь платяным шкафом в кабинете.

Без проволочек он начал перестраивать приемную, чем озадачил некоторых сотрудников. «Наверное, шеф делает себе хоромы», — решили они. Перестройка закончилась, и всем стало ясно — меньше всего начальник думал о собственных удобствах. Освободившееся помещение он переоборудовал для встреч с руководителями авиационных фирм, с высшим комсоставом ВВС. На таких, зачастую многочисленных, встречах обсуждались и решались важные вопросы, и Мясищев хотел создать людям определенный комфорт.

На посту начальника ЦАГИ Мясищев отметил свое шестидесятилетие. Он получил поздравления от десятков организаций, сотен людей. Родина по достоинству оценила его заслуги, наградив орденом Ленина. В год своего юбилея Владимир Михайлович вновь стал депутатом Верховного Совета СССР.

Удивительно: груз лет словно не коснулся его. Прямая фигура, слегка тронутые инеем аккуратно причесанные волосы, прежний шаг на почти не сгибаемых в коленях ногах, прежние манеры, одним нравящиеся, других настораживающие, некоторая замкнутость, чопорность, жесты, скорее подходящие артисту на сцене, — и деловитость, превосходные организаторские качества, умение пробудить в людях творческую энергию.

Человек за семью печатями — так охарактеризовал Мясищева один из его близких знакомых (я едва не сказал «товарищей», но вовремя одумался: товарищей в принятом смысле слова у Владимира Михайловича не было, то есть ни перед кем он не раскрывался полностью и до конца). Чрезвычайная сдержанность скрывала от большинства его истинный характер, душевные порывы. Снять эти печати редко кому удавалось.

Леонид Михайлович Шкадов вспомнил такой эпизод:

«Однажды в конце отпуска я возвращался домой с юга. Во Мценске остановился у автозаправочной станции. Неожиданно увидел Владимира Михайловича, тоже на машине. Я был тогда относительно молод, высоких постов не занимал и не очень хотел «мозолить глаза» неожиданно встретившемуся Мясищеву. Однако тот сам подошел ко мне, поздоровался, стал расспрашивать, об отпуске, а в заключение вдруг спросил, не нужно ли чем помочь. Не скрою, это показалось мне данью приличиям, и не более. Он величина, а я рядовой инженер. Что ему до меня? Узнав его поближе, я понял: предлагать помощь — в характере Мясищева. И можно не сомневаться: если бы я попросил о помощи, он сделал бы все от него зависящее».

…Владимир Михайлович гуляет по садовым дорожкам с песиком из породы такс. Песика зовут Максом (часто в шутку его называют Максом Владимировичем, подчеркивая взаимную привязанность хозяина и собаки). Владимир Михайлович в отлично сшитом комбинезоне из чертовой кожи, красивый, элегантный. Хочется ли ему когда-нибудь сбросить по дачным меркам парадную одежду и обрядиться в простые тренировочные брюки, шорты или обыкновенные шаровары? Кто знает. Даже на даче никто никогда не видел Мясищева неаккуратным. Таким он оставался всегда.

Раз, еще до войны, в гости к Владимиру Михайловичу зашел с женой Глеб Александров, будущий доктор технических наук. В то время Глеб Александров жил в одном подъезде с Мясищевым и был у них в семье своим человеком. Хозяин квартиры сидел за столом в рубашке и в жилете. Увидев Александрова, смутился: «Простите, я не одет…»