Сроки подгоняли. Поэтому Николай и его наставники работали с большой энергией. За считанные дни нужно было до мелочей отработать все детали выполнения предстоящего задания, способы связи, укрепить, по возможности, слабые звенья разработанной для него легенды. Добравшись до Полтавы, Рахов должен был сразу же явиться в комендатуру железнодорожной станции, предъявить здесь свой аусвайс и попросить разрешения на проезд поездом до Мариуполя. Свою просьбу объяснять тем, что от самого Бобруйска шел пешком, в дороге заболел и дальше передвигаться пешим порядком не может.

Надежда у нас была на то, что гитлеровцы не оставят без внимания советского командира, не скрывающего своего недовольства прежними порядками, к тому же пострадавшего от Советской власти. Именно таких людей, по имеющимся у нас данным, и вербовал в первую очередь абвер в свои разведывательные школы. Если же полтавский комендант не клюнет на приманку, то Николаю надлежало ехать в Мариуполь, входить в доверие к фашистским властям и ожидать сверху указаний через связника.

Рахову дали явку и пароль к одному из помощников Харитона Карповича, проживавшему в Полтаве. Однако воспользоваться этими услугами тогда, в феврале 1942 г., ему не пришлось. Через две недели он вновь беседовал с Балакиным и Дубровиным. А произошло вот что…

Перейдя линию фронта севернее Волчанска, Рахов без особых приключений добрался до Полтавы. Но именно здесь, когда он считал, что половина дела сделана, его хваленый аусвайс не сработал. Николай попал в облаву и вместе с другими задержанными очутился в подвале гестапо. Патрули отобрали у него пропуск, а протесты по этому поводу привели лишь к тому, что его основательно избили.

На нары к Рахову тотчас подсел какой-то парень в форме советского пехотного лейтенанта и, мешая в разговоре русские и украинские слова, начал всячески поносить гитлеровцев и грозиться, что он с ними ещё посчитается. Откровенность незнакомого человека и резкость его суждений – дело-то происходило в подвале гестапо – показались Николаю подозрительными. За месяцы, проведенные в лагере для военнопленных, он неоднократно имел возможность убедиться, что истинное мужество и вера в правоту своего дела не нуждаются в саморекламе. Поэтому на все откровения соседа по камере отвечал заученно: с меня, мол, хватит, навоевался, имею ранения, был в плену, отпустили к жене, дали аусвайс, и вот незадача – аусвайс отобрали… Но у немцев порядок железный – думаю, что во всём разберутся.

Так продолжалось двое суток. И только тогда, когда словоохотливый и воинственный лейтенант утратил к нему интерес, Рахова вызвали на допрос. Николай вел себя уверенно, на все вопросы отвечал четко, убедительно, рассказал об обстоятельствах своего освобождения из плена, показал по карте свой маршрут от Бобруйска до Полтавы, дал адреса тетки и жены.

После этого его ещё три дня продержали в камере, видимо, проверяли показания, а затем вновь вызвали на допрос, но уже в другое здание. Вертя в руках его аусвайс, офицер время от времени бросал на Николая испытующие взгляды.

– И что же вы намерены делать теперь, господин Рахов?

– Хотел бы повидаться с женой, а там видно будет… На работу или ещё куда… В общем-то, тетка к себе в Бобруйск зовет – дело собирается свое открыть, а я по слесарной части, можно сказать, специалист.

– Значит, по-вашему, мы затеяли эту войну для того, чтобы обеспечить бывшему советскому лейтенанту Рахову тихую и сытую жизнь?

– Я уже своё получил: двадцать четыре года, а на мне места живого нет.

– Но мы ещё не получили от вас лично ничего.

– Вы же сюда не на один день пришли… Расплачусь ещё…

– Расплатитесь, господин Рахов, обязательно расплатитесь, но не когда-нибудь, а теперь.

– Я не совсем понимаю…

– Сейчас поймете. – Офицер поднял двумя пальцами злополучный аусвайс. – Это будет вам первой нашей платой за одну небольшую услугу. Вы кадровый офицер, и не мне учить вас военному делу. Мы переправим вас через линию фронта с абсолютно надежными документами. Вы побродите недельку по тылам советских войск, всё хорошенько запомните и возвратитесь к нам. Потом мы возвратим вам пропуск, даже не этот, а более надежный, и через день-два вы окажетесь в горячих объятиях фрау Раховой.

– Но я никогда…

– Это детали. Если вы не возражаете против сути моего предложения, подпишите вот эту бумагу и с вами займутся специалисты своего дела. За несколько дней они растолкуют вам некоторые тонкости нашей работы. Я не слышу вашего ответа, господин Рахов!

Так Николай Рахов вновь оказался на нашей стороне. Восемь дней, которые до этого он провел в фашистской разведшколе, срок, конечно, небольшой, на цепкая память лейтенанта с фотографической точностью запечатлела лица некоторых вербовщиков, руководителей абверкоманды и школы, её преподавателей, инструкторов, курсантов – десятки имен, кличек, примет. На составление словесных портретов и подробный доклад о положении в школе ушло около трех суток. А тем временем наши товарищи готовили для гитлеровского командования «правдоподобные» сведения о состоянии наших войск, морально-политическом духе бойцов, о дислокации отдельных танковых и артиллерийских частей. Поскольку зона действия «абверовского агента» захватывала сравнительно небольшой участок фронта, сведения эти были недалеки от истины – мы не исключали, что направление к нам Рахова является комбинацией абвера по его проверке. Так оно впоследствии и оказалось.

Рахов возвратился в Полтаву на день раньше намеченного срока. Абверовский офицер похвалил его за быстрое и точное выполнение задания, но на территорию школы не пустил, назначив на следующий день встречу на квартире. Переночевав на вокзале, Николай явился по указанному адресу, где ему вручили небольшую сумму денег, недельный солдатский паек и аусвайс с жирным гестаповским штампом наискосок – «проверен».

Прогуливаясь затем по городу в ожидании поезда, Николай прошел мимо дома, в который была дана ему Дубровиным явка, но какое-то беспокойство удержало его от посещения этого адреса. С одной стороны, рассуждал разведчик, гитлеровцы обласкали его, выполнив своё обещание и выдав сверх того царский по тем временам паек и деньги. Но значит ли это, что они ему поверили? Скорее всего, что нет. Абвер, видимо, затевает с ним какую-то новую игру и сделал первый ход. Ну что ж, советскому лейтенанту Рахову спешить пока некуда, на первых порах можно сыграть и в поддавки – вот я весь перед вами. И Николай неторопливым шагом направился к вокзалу.

Встреча с Галей в значительной мере компенсировала все тяготы и лишения последних месяцев. Потерявшая и вновь так неожиданно нашедшая свое счастье, Геля преобразилась. Она ни на шаг не отходила от мужа и старалась предугадать любое его желание. Глядя в сияющие глаза жены, Николай с острой внутренней болью отсчитывал отведенные им часы и дни. Он-то знал, что гитлеровцы так просто от него не отступятся, и в глубине души даже торопил их. Ведь от последующих ходов абвера зависел успех большого дела, ради которого он сюда послан.

Гестаповцы явились к нему на квартиру в третьем часу ночи. Грубо, но без битья, разбудили Раховых и отвезли Николая в городскую тюрьму. Мариупольские палачи мало чем отличались от своих полтавских коллег. Те же методы, только тут чувствовался более «серьезный» к нему подход – две недели без допросов в окружении провокаторов, пять дней методических избиений в сыром полутемном застенке.

Знакомый ещё с училища с техникой бокса, Николай обратил внимание, что избивают его по науке, чтобы не искалечить, и даже синяки ставились с таким расчетом, чтобы не оставить на лице особых примет. Отметив это про себя, Рахов понял, что попал в комбинированный переплет, и со дня на день стал ждать допроса.

С первых же слов гестаповский офицер предложил Рахову чистосердечно написать, как и когда он был завербован советской разведкой и какое задание должен был выполнить в Мариуполе. Николай категорически отвергал все обвинения. Его допрашивали, били и снова допрашивали.