Возвратимся к поставленному выше вопросу: почему же все-таки аристотелианско-схоластическая физика совершенного и гармоничного Космоса перестала удовлетворять человека ХVII в., чуткого к социальным потрясениям своего времени? Как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд, но решающая роль в социальном ниспровержении физики Аристотеля принадлежала не физикам, а гуманитарной культуре XVI-XVII вв. Для образованного человека, констатирующего вместе с героями Шекспира, Гриммельсгаузена или Грасиана, что распалась связь времен, что «в мире все пошло навыворот, перепуталось не только место, но и время», аристотелевская физика естественного места и непрерывного времени теряла свою внутреннюю убедительность. Шекспировскому Гамлету, которому «так не по себе» в окружавшей его социальной действительности, Земля, воспетая средневековьем как «цветник мироздания», начинает казаться «бесплодной скалой», а небо — «царственный свод, выложенный золотою искрой» — скоплением «вонючих и вредных паров». Для героев Грасиана мир, рисуемый схоластами как «великолепный чертог», превращается в «острог», а герой Гриммельсгаузена проклинает мир, дарующий человеку жизнь — «прежалкое странствие», которую «надлежит скорее наречь... смертию».
Человеку «не по себе», человеку плохо в социальной действительности: вековые устои жизни рухнули. Но при чем же здесь земля, центр и цветник мироздания, или звездный небосвод, являющиеся частью прекрасного Космоса Аристотеля и схоластов? Чем виноват Космос? — опасной близостью к аристотелианско-схоластической этике, обещавшей счастье человеку, включенному в «естественное» течение жизни в русле патриархальных традиций.
Схоластический образ Космоса (включающий и физическое, и этическое измерение), образ, который на протяжении многих столетий выдерживал социальную «верификацию» — казалось, и круговращение небес, и устойчивая иерархия социального бытия полностью подтверждают его истинность и незыблемость, — в эпоху разрушения этой социальной основы теряет свою достоверность. Человек, который не находит себе «естественного места» в социальной действительности XVII в., трактуемой в духе аристотелианства как часть «прекрасного Космоса», не верит более и аристотелианскому образу земли и неба, пространства и времени. Он начинает искать более убедительные альтернативы. Он ищет и находит иные концепции физического мира. Какие же? Соответствующие новым социальным реалиям и новому нравственному бытию человека. Из множества альтернатив человек XVII в. выбирает те, которые в наибольшей степени согласуются с новой этической практикой, с практикой отрицания наличной эмпирической действительности, мира традиционных средневековых ценностей, с практикой их активного преобразования.
Таким образом, процесс разложения феодального и формирование раннебуржуазного способа производства создает в европейской культуре особого рода социальную реалию: моральное «силовое поле» высокого напряжения. Его специфика задается этическими требованиями Реформации и взятыми на вооружение сходными принципами позднеантичных систем, апеллирующих к самосознанию индивида (эпикуреизма, стоицизма, скептицизма, неоплатонизма, герметизма). Причем это «поле», возбужденное реформационным движением, не считаясь с конфессиональными барьерами, проникает «через стены, воздвигнутые контрреформацией».
В этом моральном поле требований «выжечь» в себе субъективные аффекты, стать способным к трезвой самооценке, к объективному наблюдению и анализу действительности возникает новый механистический образ природы, вобравший в себя учение реформаторов о физическом мире и физические идеи позднеантичных философских систем, альтернативных аристотелианству (стоиков, эпикурейцев, неоплатоников).
Вместе с ним формируется новая концепция естественнонаучного знания, явившаяся рефлексией над механистической наукой. Она соединила в себе стремление человека XVII в. к новому знанию о мире со скептическим признанием невозможности его абсолютной достоверности (в античном смысле достоверного знания сущности вещи — epistm). Результатом этого противоречия явился выход на гносеологическую арену второй половины XVII в. категории «моральная достоверность», относящейся к опытному знанию, достоверность которого выше просто вероятного мнения, но ниже абсолютной достоверности математического знания (certitudo moralis).
Новая механическая картина мира (МКМ) не только очерчивала контуры нового предмета познания (девитализированного, качественно однородного материального мира, подчиненного детерминистическим законам); она рисовала материальный мир таким, в котором мог существовать и ответственно действовать новый тип человека, рожденный раннебуржуазной действительностью. Эта картина мира не делала человека, свободного социального атома, неотъемлемой частью дышащего жизнью и полного тайн и скрытых качеств Космоса. Напротив, она «выталкивала» человека, единственного обладателя «разумной души», из своего царства мертвой протяженности; эта картина мироздания отдавала материальный деантропоморфизированный мир в полное владение человеку, санкционируя тем самым реализацию идеи его власти над природой и стимулируя технологический прогресс.
Согласно механицизму, материальный мир не несет в себе разумности и цели, и нравственно существовать в нем человек может лишь мысля и сознательно, целенаправленно действуя. Декартовское «мыслю, следовательно существую» явилось в этом плане квинтэссенцией мироощущения, нашедшего выражение в МКМ.
Основоположники механицизма видели цель науки в исследовании истины бытия, проливающей свет на смысл жизни человека, задача познания истины, безотносительной к идее блага, была предельно чужда им. Процесс исторического самоопределения механицизма как научной программы исследований являлся в высшей степени ценностно нагруженным. Защитники механицизма (Декарт, Гассенди, Бойль, Ньютон), доказывая его преимущества, выдвигали прежде всего аргументы ценностного порядка. Согласно основоположникам новой науки, общие нравственные интуиции, обогащенные знанием физики, становятся высшей наукой — этикой. В этом плане можно утверждать, что XVII в. был столь плодотворным в научном отношении потому, что научные исследования для Декарта, Бойля, Гука, Ньютона являлись средством реализации их этической метапрограммы; эти научные исследования отличала удивительная по силе ценностная мотивация. Так, Декарт утверждал, что всякий, понявший его принципы (начала) строения физического мира, убедится, «как важны эти начала в разыскивании истины и до какой высокой ступени мудрости, до какого совершенства жизни, до какого блаженства могут довести нас эти начала». Рассмотренные нами материалы свидетельствуют о том, что концепция принципиальной ценностной нейтральности естественнонаучного знания (наиболее последовательно развиваемая позитивизмом), концепция генезиса науки как разрыва с ценностным мироотношением (развиваемая рядом постпозитивистов) не соответствует реальной научной практике (2, с. 50-52).
Глава 4. Методология исследования в естественных науках
НИКОЛАЙ КОПЕРНИК. (1473-1543)
Трудно переоценить роль Николая Коперника в осуществленном им перевороте всех взглядов на мироустройство. Еще задолго до Коперника древнегреческий ученый Аристарх утверждал, что Земля движется вокруг Солнца; однако он не мог экспериментально и геометрически подтвердить свое представление. Великому Николаю Копернику удалось обосновать с помощью долгих астрономических наблюдений и сложных математических расчетов учение о гелиоцентрической системе мира, отвергнув тем самым геоцентрическую систему Клавдия Птолемея. Коперник смог объяснить видимое движение Солнца по небосводу, странную запутанность в движении некоторых планет, а также видимое вращение небесного свода. Будучи каноником римско-католической церкви, сам Коперник долгие годы не отваживался опубликовать главные достигнутые им результаты, по сути, до конца своей жизни. Он был уже при смерти, когда друзья принесли ему первый экземпляр его главной книги «О вращениях небесных сфер». Деятели церкви не сразу поняли, какой удар наносит по религии его книга: некоторое время она свободно распространялась в Европе. Только когда у Коперника появились последователи, его учение было объявлено католической церковью ересью, а сама книга была запрещена.