В противоположном конце зала концентрация народу была наибольшей, и по доносившимся оттуда знакомым звукам я заключил, что Лем, как всегда, собрал аудиторию и сейчас рассказывает очередную небылицу из жизни. Жуля, скорее всего, среди слушателей. Захотелось тоже послушать, но сперва следовало привести себя в порядок.

Поднявшись в комнату, я сбросил грязную, прожженную в некоторых местах, засаленную одежду. Раздался стук в дверь. Это служанка принесла горячую воду в ведрах, за что я ее сердечно поблагодарил… Ванна нашлась тут же, за перегородкой, и в течение пяти минут я предавался блаженству, намокая, а следующие десять — тщательно драил тело, смывая признаки не только сегодняшних бурных похождений, но и предыдущих нелегких дней.

Завершило штрих бритье щек и подбородка, после чего я вовсе почувствовал себя обновленным, едва ли не заново рожденным в свет. Да что говорить, всего две с половиною недели от роду — совсем младенец…

Приведя себя в порядок, я спустился вниз. Там уже произошло четкое разделение на группки — одна веселилась на улице, прыгая через костры, другая — там же, но в стороне, мерно попыхивая курительными трубками и ведя философские беседы; еще одна группка слушала Лемовы побасенки, а четвертая — самая многочисленная — околачивалась у столов с едой.

Разумеется, в первую очередь я присоединился к ней!

Еда… Как много в этом слове звучит, всего в трех буквах скрыта бездна смысла, эмоций, переживаний, чувств… В полной мере ощутить все его очарование можно, только как следует предварительно оголодав, что я и успешно сделал за прошедший день.

— Набрались впечатлений? — спросили справа. Я обернулся. Сверкая ярко-рыжей шевелюрой, Андро намазывал на толстенный кусок хлеба не менее толстый слой масла. — Добрый вечер.

— Да, добрый вечер. Впечатлений действительно много, и не все из них, я бы сказал, мне по душе. Однако из увиденного в конце концов должна сложиться четкая картина, не так ли?

— Не так, — Андро распахнул пасть и махом отправил в нее бутерброд; тот исчез со странным гулким звуком, словно водоворот схлопнулся. Я зачарованно проследил за исчезающим кончиком и поежился. Вот бы тоже научиться! — Увы, не так. Многие из нас полагают подобным образом, но вот на смертном одре… простите, смертном конвейере они понимают, что четкой картины просто не существует.

— Но это касается глобальных вещей, — возразил я. — Определенного мировоззрения, претендующего на всю полноту видения, действительно невозможно достичь. Однако относительно каких-то сиюминутных положений, действий, событий есть вероятность познать всю подноготную происходящего до мельчайших подробностей. Скажите мне, что это не будет четкой картиной.

— Не скажу, — покачал головой Андро. — По одной простой причине. Вы видите подноготную со своей точки зрения. Для вас картина и в самом деле будет четкой. Но другой узрит нечто совершенно иное, и для него это иное, возможно, явится не менее отчетливо. Таким образом, имеем два истинных мнения. Какое из них имеет право существовать, а какое — нет?

— Оба? — предположил я.

— Полагаю, так. Но в то же время, разве не будет отрицать одно из них другое?

— Необязательно.

— Да, необязательно. Но, увы, не всегда. И когда два истинных мнения вступают в противоречие, наступают времена разрушительных процессов. Приведу не самый правильный, зато очень актуальный пример. Горы Махна-Шуй имеют, скажем, мнение, что они якобы должны находиться на своем месте еще долгое время. С другой стороны, магма Земли не согласна. Обе точки зрения одинаково правомочны — горы правы, потому что они здесь стояли долго и способны делать так еще дольше; магма же справедливо считает, будто долгие застойные процессы приводят к деградации. И вот обе точки зрения вступают в противоборство, в результате чего имеем извержение вулкана и землетрясение, один из великолепнейших древних городов на грани гибели, населения целых городов сдвигаются с обжитых мест. Скажите мне, что это процессы не разрушительные.

— Не скажу. Согласен.

— Увы, кроме двух упомянутых точек зрения есть еще бесчисленное множество иных — принадлежащих жителям покинутых городов, загубленным духам, элементалям, растениям и животным. И все противоречат друг другу, хотя каждое имеет право на существование и каждое верно! В результате имеем некую катастрофу локального — заметьте, всего лишь локального! — масштаба.

— Что же может привести к глобальному? — спросил я, так как Андро явно вел разговор к этому.

— А вот вопрос, над которым уже многие века бьются философы. — Гомункулюс соорудил еще один колоссальный бутерброд, моментально исчезнувший в утробе. — И за все время споров так и не пришли к единому выводу. Здесь мы также видим пересечение различных взглядов. Бывало, что несхожая позиция приводила к войнам. Например, Кагурская война позапрошлого века, которой, кстати, посвящены «Скорбные записи» знаменитого Эа, родилась из спора двух философов, приверженцев разных верований, по поводу первородства божества.

— В чем же тут глобальность? — не уловил я.

— Весь фокус в том заключается, что проблема, в принципе, ничтожна. А вот результат оказался настолько ошеломляющим, что в течение тридцати лет весь мир приходил в себя. Все расы участвовали в военных действиях, ведшихся на территориях двенадцати государств. Здесь мы также видим относительность причин. Если бы реакция мира на спор гор и магмы оказалась эквивалентной несогласию двух философов, Вселенная уже развалилась бы на кусочки.

Андро разлил по бокалам вино.

— Впрочем, что мы о столь сложных материях разговариваем в эти веселые часы? Философические беседы пристало вести в тесной комнате, утопающей в смрадном дыму. Когда собираются несколько человек и начинают обсуждать вселенские проблемы, вот тогда-то и рождаются порою столь замечательные мысли, кои никогда не смогут появиться на свет в окружении уюта, роскоши и довольства. Посему давайте примем участие в развлечениях.

С этими словами мы выпили, после чего мой рыжий собеседник поклонился и отошел. Я же, держа в руке бокал с ароматным вином, побрел к кучке зрителей, которым еще не надоел голос Лема.

Жуля действительно оказалась среди них. Я осторожно протолкался к ней и присел рядом; толпа с недовольным шепотом пропустила. Жуля, увидев меня, улыбнулась и взяла за руку; я же понял, что успел по ней соскучиться. Это оказалось здорово — сидеть рядом с любимой, держась за руки, и слушать мерный глас поэта.

Вслушавшись в рассказ, я, однако, похолодел…

— Приходул в однажде веливый Антор в едино корулиавство глюкагенное, — баял Лем. — Вповседе огони взгарывают, человечесы радостливо крикают, по всемам виднать, пороздарник у самам што ни на есмь активстве. Завзвидели Антора веливого пороздарнствующие, призналстили, окружствили восторжественно, сподхватили да под псевдоподии бялые, и ко корулу местнствующему глюкагенному привзвели. Корул, знамо, тожно Антора призналстил.

«Здравен будьствуй, Анторище, — гласнул корул. — Множкая осеня тоби да восприветствует радостливо.»

«И тоби поздоровству, — молванул Антор. — Звини як не заходул враньше. Не можствовал.»

Я потряс головой и замычал. Ничего не мог понять, но ясно вспомнил Бодуна, который таким же тоном повествовал ту же самую историю. Почему-то стало очень тревожно, едва ли не страшно… Бокал выпал из руки и разбился, я не успел его подхватить.

— Чтой случалснось? — тревожно спросила Жуля, приметив мое странное состояние.

Взвыв от ужаса, я вскочил и бросился на улицу. Снова продираться сквозь толпу оказалось не в пример труднее, к тому же меня окружал странный вязкий туман, в котором гулко отдавались негодующие голоса окружающих.

Выбежав наружу, я прислонился к стене и постарался глубже дышать. Полегчало. Держась за стену и ковыляя, я зашел за угол; там меня скрутило как следует, только и успел увидеть, как земля несется навстречу.

Прорвавшись сквозь толпу, из «Корчмы» выскочила Жуля. Она бросилась ко мне, подставила плечо, помогая встать. К нам уже спешили Серот и Андро, приметившие мое незавидное состояние.