Олаф. Если б вы остались, и я тоже, здесь все было бы по-другому. Все бы преобразилось для вас, точно так же, как и для меня.

Мария. Нет. Я еду.

Олаф. Я поеду с вами!

Мария. А ваша работа.

Олаф. Да. Я не могу. Я должен остаться здесь.

Мария. Почему, почему мы такие нерешительные?!

Олаф. Все зависит от одного-единственного мгновения, когда может решиться все или ничего…

Звонок в дверь.

Мария. Такси! Пора спускаться. Помогите мне снести чемоданы…

Олаф. И не подумаю. Вы останетесь здесь.

Мария. Нет. Слишком поздно. Вы могли бы меня заключить просто в объятия, и все было бы совершенно по-другому.

Олаф. Только ли во мне все дело?

Мария. Не знаю. Я тоже не была вполне в себе уверена.

Олаф. Теперь я наверняка буду постоянно думать о вас тут, в вашей квартире.

Мария. А я буду постоянно думать о том, что вы в моей квартире.

Олаф. В дороге вы быстро об этом забудете. С глаз долой — из сердца вон.

Мария. Представьте себе, я в самом деле осталась. Ну и смотрели бы мы друг на друга, понятия не имея, как себя вести.

Олаф. Решение было бы грандиозное. Пришлось бы быть на высоте.

Мария. Вот именно. Так вдруг и навсегда.

Олаф. А теперь? Что теперь?

Мария. Теперь вам придется попросту присматривать за моей стиральной машиной. У меня дома ничего не застраховано. Так что не натворите мне тут бед. А когда вы снова уедете… когда уедете, заприте все окна, закройте все краны, отключите холодильник, снесите вниз мусор, писем никаких не пишите, снимите с постели белье, денег ради Бога не оставляйте, погасите везде свет, ключ опустите в почтовый ящик, не оставляйте никаких следов… (Прислоняется к его плечу.)

Затемнение.

Олаф в кресле, лицом к окну. Из правой двери появляется Юлиус.

Юлиус (потирая руки). Есть какие-нибудь дела?

Олаф. Никаких.

Юлиус садится в кресло, лицом в комнату.

Юлиус. Какой уж я есть, такой и есть. Ты от меня, похоже, не больно в восторге.

Олаф. Знаешь, просто я не переношу этой безумной жажды деятельности, этого потирания рук на фоне универсальной пустоты.

Юлиус. Идея была твоя, ты сам предложил мне пожить у тебя. Олаф. Да, наверное, это была не самая лучшая идея.

Юлиус. Такое ощущение, что ты ищешь встречи, хочешь познакомиться с человеком, серьезно им заинтересоваться…

Олаф. С другой стороны, для меня и покой очень важен. Юлиус. Остается только повторить: я тебе не навязывался. Олаф. Ну все, о’кей. Проехали.

Юлиус. Посидим. Посидим еще немножко…

Олаф. Моя бывшая жена…

Юлиус. Веселое создание.

Олаф. Как раз наоборот. Время от времени умела изобразить из себя что-нибудь такое. Что верно, то верно, но плечи слишком узенькие, лицо слишком уж миниатюрное, волосы чересчур редкие.

Юлиус. Очень обаятельный человек.

Олаф. Да ни в коем случае. Скорей суховата, почти холодна, я бы сказал. Но с изюминкой, это верно.

Юлиус. Энергичная, жизнерадостная особа.

Олаф. Несчастный человек. Когда я вижу, как Мария изо всех сил борется со своей неспособностью устроить собственную жизнь…

Юлиус. Вот беда.

Олаф. Да нет, полбеды.

В соседней комнате звонит телефон.

Юлиус. Подойдешь?

Олаф. Нет. Подойди ты.

Юлиус выходит через правую дверь. Олаф встает, подходит к окну.

Новогодние елки в феврале еще валяются на обочине. Ледяные лужицы прикрывают песок на мостовой, словно маслянистая пленка. (Смеется.) Девушки отражаются в стеклах витрин, на ходу приглаживают волосы… (Садится в кресло, лицом к комнате.) И все же радуешься, что он сразу, как только появляется на пороге, сует в рот сигарету. Ясно же, что он по-прежнему немножко волнуется, ему еще не на все наплевать.

Юлиус входит через правую дверь, прикуривает, садится в кресло, лицом к окну.

Кто это был?

Юлиус. Ансгар.

Олаф. Ну и? Передавал мне привет?

Юлиус. Да нет. Забыл.

Олаф. Гм. Даже привет не передал. Значит, я для него не существую.

Юлиус. Ну, только не надо впадать в хандру.

Олаф. Неужто у него не нашлось для меня ни словечка? Он же знает, как я рад каждому привету.

Юлиус. Он так часто передавал приветы, а тебе это было до лампочки.

Олаф. Вот уж неправда.

Юлиус. Именно, что правда. Тебе это было совершенно безразлично. В сущности, наплевать. Ты даже не реагировал. А теперь единственный раз, когда он об этом не вспомнил, устраиваешь трагедию.

Олаф. Просто разом столько всего — многовато, знаешь ли.

Юлиус. Передавал привет или забыл передать — я тут никакой катастрофы не вижу.

Олаф. Ну, это как посмотреть — находится ли человек в состоянии душевного равновесия или нет. В определенных обстоятельствах не передать привета — все равно что нанести роковой удар. Впрочем, ты мог бы избавить меня от этого нового стресса, если бы, несмотря ни на что, передал мне от него привет, хотя он такового и не передавал. Ради мира и согласия, понимаешь? Из деликатности. Символически.

Юлиус. Я таких вещей не делаю.

Олаф. Вот-вот, это и есть твоя искренность, совершенно не учитывающая других людей. Ты скорее готов вконец испортить мне настроение, нежели сочинишь маленькую ложь во спасение.

Юлиус. Ну все, дальше ехать некуда, как же ты любишь бередить свои раны! Ведь даже если он опять позвонит и в самом деле передаст тебе привет, и я скажу тебе об этом, ты все равно не поверишь и объявишь… знаю я твою подозрительность — я вру, чтобы тебя не расстраивать, да-да, — потому что я знаю, как ты это обожаешь, я, мол, нарочно говорю то, что ты мечтаешь услышать, а на самом деле это вранье, но вправду ли он просил передать тебе привет или я только так говорю, навсегда останется для тебя тайной.

Олаф. Ну конечно, так и должно было случиться. Вот он, результат твоей глупой искренности.

Юлиус. При чем тут я? Ты. Если бы ты не болтал о спасительной лжи, если бы не распространял эту ложь, у нас не было бы ни малейших проблем с этими проклятыми приветами или неприветами.

Олаф. В конце концов, если он не хочет передавать мне привет, а ты тем не менее вопреки истине мне их передаешь, ты мог бы слегка повысить голос или моргнуть левым глазом, чтоб я не попадал впросак.

Юлиус. Ну вот снова-здорово. Что же такое недвусмысленная ложь, ложь в кавычках или с подмигиванием, как не голая правда, грубый факт?

Олаф. Факт в данном случае вовсе не важен. Гораздо важнее, что я чувствую, как от тебя исходят флюиды, как ты изо всех сил стараешься, с одной стороны, поберечь меня, а с другой стороны, оставить меня в неведении или, наоборот, намекнуть, что ты только подаешь мне знак, маленький знак внимания, делаешь вид, будто между нами есть своего рода буфер, некая игра; а хочет он мне передавать привет или нет, на это мне совершенно наплевать, когда я вижу, что для тебя это кое-что значит, безразлично мне это или нет; если я это хоть приблизительно чувствую, ложь и факт исчезают вместе с неприятным осадком такого звонка, все равно я уже больше никогда не поверю, что он хочет мне передать привет, подмигивай ты мне или нет, один черт, а так эта проклятая депрессия станет хоть немножечко меньше, пойми. Вот и все. Только об этом и речь.