— Все хорошо в меру, — осторожно заметил я. — Я, например, сам не прочь пропустить стаканчик при случае…

— Сроду капли в рот не брал. И не стану, хоть ты меня режь.

— Мне и среди пьющих попадались достойные люди.

— А мне — только среди непьющих! Пиво да скачки — проклятие нашей страны, они нас и погубят.

— Ну уж и погубят! Не так у нас все плохо, — теперь я сознательно шел на спор, но ожесточение, с которым он принял мой вызов, меня поразило.

— Не так плохо? — даже морщины вокруг его сощуренных глаз задрожали. — Ты это серьезно? Я поднял шесть сотен акров земли, своими руками. А нынче полно мужиков, которые в жизни топора в руках не держали. И это у нас — послушай, Боб, ты мне можешь растолковать, как получилось, что в такой стране, как наша, люди болтаются без дела — ищут себе работу?

— Конечно, могу.

— По-твоему, они и впрямь хотят работать?

— Я в этом уверен.

Он вперил в меня негодующий взгляд, Ада вернулась за стол и стала намазывать маслом лепешку. А Рой, казалось, недоумевал, стоит ли продираться сквозь непролазные дебри моей тупости. Я прикидывал, насколько далеко может зайти спор; наконец он заговорил.

— Ладно, мистер, расскажу тебе для примера про один случай. У нас здесь они тоже шатаются — те ловкачи, что вроде дела ищут. А сами бегают от него, как от огня. Так вот, ставлю я раз изгородь там, у проселка, гляжу — плетется один такой. Я его приметил, еще когда он с дороги свернул; он и рта раскрыть не успел, а я уже смекнул, чего от него ждать.

«Привет, хозяин! — кричит он во всю глотку. — Нельзя ли здесь подзаработать?»

«Работы навалом, — отвечаю. — А насчет заработков слабо».

«Как так?» — интересуется.

«Я, — говорю, — рабочих не нанимаю, потому доходы не те. С такой фермы капиталов не наживешь. А ежели желаешь поработать, я тебе дело подыщу — только за харчи…»

— Веришь ли — его всего аж передернуло, словно бы ему в душу наплевали.

«Как, — спрашивает, — без денег?»

«Без денег», — отвечаю.

«Да ты, видать, очумел, приятель, — говорит. — Пошли со мной, я тебе сам повыгоднее дельце подкину. Тебе и работать не придется. Таскай мою поклажу да ворота отворяй — а уж кормежку я тебе обеспечу!»

Меня разбирал смех, но Рой даже не улыбнулся.

— Ты можешь смеяться, Боб, только работать их силком не заставишь, уж ты мне поверь. И он не зря языком трепал, заметь. По роже видать было, что он живет — как сыр в масле катается.

Все же история эта несколько разрядила обстановку; слово за слово — и Рой снова вернулся к своим лошадям. Когда Ада встала, чтобы убрать со стола, он тоже поднялся. Я спросил разрешения закурить, и хозяйка тотчас подвинула мне блюдце.

— Пепельниц у нас в доме нет, мистер Джонсон. — По лицу ее скользнула улыбка, уже ставшая как бы неким тайным знаком нашего сообщничества.

— И никогда не водилось, это точно, — с нескрываемой гордостью подтвердил Рой.

Он вышел, принес ведро воды и наполнил чайники на плите. Потом, к моему изумлению, встал рядом с Адой у раковины и принялся вытирать посуду. Он делал это ловко, как нечто привычное и естественное. Без сомнения, одна из тех мелких уступок жене, которые позволяли ему воображать себя заботливым мужем. Зато его замечание насчет отсутствия водопровода в доме было уже не столь естественным. Оно слишком запоздало и прозвучало как попытка оправдаться.

— Тебе, верно, не часто случалось попадать в дом, где нет водопроводных кранов?

— Если говорить честно, это первый раз, — И чтобы у него не оставалось сомнений относительно моей точки зрения, я добавил: — А я, между прочим, немало поездил по зарослям.

Ада сделала движение, чтобы обернуться, но вовремя удержалась. Думаю, она хотела взглядом выразить мне одобрение.

— Еще бы, теперь все себе кранов понатыкали, — он язвительно хмыкнул. — А потом верещат, будто свиньи недорезанные, как грянет засуха да воды в баках не станет. А мне вот, представь, всегда воды хватало. Верно, Ада?

— Да, верно. — Я не мог видеть ее лица, но, судя по тону, она мысленно добавила: «Осел ты старый!»

Не знаю, как это получилось, но у нас с Адой установился некий тайный контакт, о котором Рой и не подозревал.

— Будешь сам воду в дом носить, поневоле станешь каждую каплю беречь — я так считаю. Водопровод — это для тех, кто легкой жизни ищет. Этак недолго и позабыть, откуда она, вода, берется. Нет, ты выйди да постой у бака, пока ведро наполнится, — хочешь не хочешь, а задумаешься. И не забудешь вовремя кран завернуть. Я сам вырос в Малли,[5] а там с водой туго…

Он принимал из рук жены вымытую посуду и убирал в простенький шкаф без дверок. Каждый предмет — на специально отведенное место. Тарелки — шеренгой вдоль задних стен полок, чашки — на вбитые снизу крюки. Ножи, вилки, ложки — все в раз и навсегда определенные гнезда; похоже, он заодно пересчитывал посуду. Мне, в моем тогдашнем настроении, все это представлялось пустопорожней мелочностью, ребячеством. Если бы только Ада имела возможность высказаться…

Но нет, ей говорить не полагалось. Покончив с делами, хозяева снова сели за стол. По тому, с какой обстоятельностью Рой поправлял фитиль лампы, я понял, что нам предстоит долгое бдение. Это напоминало торжественные приготовления к карточной игре с крупными ставками или к спиритическому сеансу. Минуты шли, и обстановка на самом деле становилась все более нереальной. Снаружи не доносилось ни звука. Даже ветер улегся, и дом не поскрипывал под его порывами. Много я отдал бы тогда за любой самый немудрящий домашний звук — хоть за мурлыканье кошки.

Ада достала вязанье, и я сделал еще одно — как оказалось, последнее — усилие завязать общую беседу.

Я спросил:

— Для внуков?

— Да, конечно, — она подняла на меня улыбающиеся глаза. — На детях одежда так и горит, а в магазине все уж очень дорого.

— И намного хуже! Разве может что-нибудь покупное сравниться с вещью ручной вязки? Это, очевидно, для девочки?

— Да, для Мойриной, — она показала мне вязанье. — Мальчику это вряд ли подойдет, правда?

Но Рой решил, что уже дал жене выговориться и пора пресечь нашу болтовню. Перегнувшись через стол и как бы отделяя меня от Ады, он указал заскорузлым пальцем на вязанье жены:

— Изо дня в день твержу ей — брось ты эту дурость. Все вечера сидит, портит себе из-за них глаза, хоть дети куда лучше нас живут. А они и спасибо ей не скажут.

— Ты не хуже меня знаешь, что они мне благодарны, — резко возразила Ада.

— Не слишком-то они стараются выказать свою благодарность!

— А что, по-твоему, они должны делать?

— Выбрать время и проведать нас, Ада. Только и всего, проведать, хоть иногда.

Она хотела что-то добавить, но передумала. Только вскинула голову, бросила ему предостерегающий взгляд и снова углубилась в вязанье. Это было похоже на отчаянный призыв не посвящать постороннего в семейные неурядицы, но Рой вовсе не собирался с ней считаться.

Он долго вздыхал, отдувался, передвигал блюдце-пепельницу на середину стола и обратно, облизывал губы — словом, всячески демонстрировал, что хоть он и сдерживается, но и его терпение имеет предел.

— Понимаешь, Боб, — наконец вымолвил он, — дочери — мое больное место…

Я попробовал его остановить:

— Зачем вы об этом? В каждой семье…

— Нет, не в каждой! Не в каждой семье одни бабы! Веришь ли — двое девчонок, с того дня, как уехали, ни разу не переступали порога моего дома! Редко-редко когда Мойра наведается, да и та б не появлялась, если б нужда не заставляла.

— Та, у которой муж пьет?

— Если б только пил. Отец ему исправное хозяйство оставил, а он, того гляди, все пустит по ветру. Да и чего ждать от мужика, раз он в лошадях ничего не смыслит!

Я едва не поддался искушению заметить ему, что в наш век тракторов это не столь уж важно, но сдержался, радуясь, что разговор коснулся менее опасной темы. Старик снова все свое внимание сосредоточил на мне.