До 1907 года в Мальцевской тюрьме жили исключительно уголовные, если не считать Айзенберг и Ройзман, которые там прожили очень короткий срок.

Осужденные на каторгу по делу Якутского протеста 1904 г.[211] Айзенберг и Ройзман в апреле 1905 г. были привезены в Мальцевку из Александровского централа, где не было женского отделения. В Мальцевской они были помещены в очень большую камеру, неприспособленную для жилья. Вместо кроватей в камере были нары, но это их не смущало; главным ужасом камеры были клопы. Их было такое несметное количество, что они ползали густой вереницей, заползали в еду, в хлеб, в платье и не давали спать. Каждую ночь Айзенберг и Ройзман спали по очереди, и пока одна спала, другая стояла возле нее со свечей и отгоняла клопов. Это заставило их подумать о переводе, и они, по совету зерентуйского тюремного доктора Рогалева, подали заявление о переводе их по болезни в Зерентуйскую больницу.

Начальник тюрьмы Пахоруков, которому они надоели своими требованиями и который, очевидно, хотел избавиться от политических, не зная как себя с ними держать, дал ход их заявлению. Айзенберг и Ройзман очень скоро были переведены в Зерентуй, и, таким образом, Мальцевская тюрьма по-прежнему продолжала оставаться исключительно уголовной женской каторжной тюрьмой.

Такое положение продолжалось до февраля 1907 года, когда в Мальцевскую была переведена первая партия политических каторжанок.

Первые политические женщины-каторжанки послереволюционного периода 1905 г. вначале жили в Акатуевской тюрьме, в которой, по словам самих заключенных, были «республиканские», очень свободные порядки. Окончательное подавление революционного движения 1905 г., очень сильно отразившееся на режиме и порядках в тюрьмах, отразилось также и на Акатуевской тюрьме. Перевод политических женщин из Акатуя был первоначальным шагом в этом направлении.

Военным губернатором Забайкальской области Эбеловым в предписании к начальнику Нерчинской каторги от 6/1 1907 г. за № 7 было предложено: «перевести всех находящихся в этой тюрьме арестанток-женщин в Мальцевскую тюрьму, приспособив для содержания их обособленное от других каторжных женщин помещение, с назначением надзора над ними наиболее надежных надзирателей и установлением через заведующего конвойной команды караула».

Телеграфным дополнительным приказом губернатор еще раз подчеркнул необходимость этой меры, и Метус, бывший в то время начальником Нерчинскои каторги, стал торопить начальника Акатуевской тюрьмы с переводом женщин, назначив срок перевода на 15 февраля.

В назначенный день, в 11 ч. утра, из Акатуя были отправлены Биценко, Измаилович, Фиалка, Давидович, а вслед за ними в 2 часа ночи и остальные — Спиридонова, Школьник, Езерская, отказавшиеся вначале ехать в назначенный срок в виду болезни.

Давидович, которая к этому времени уже окончила свой срок каторги, рассталась со своими товарищами в Шелапугино, откуда продолжала путь на поселение в Баргузин, а остальная шестерка была отвезена в Мальцевскую тюрьму.

С этого периода, т. е. с февраля 1907 г. и вплоть до весны 1911 г., Мальцевская тюрьма стала средоточием всех политических каторжанок, отбывавших свой срок в Сибири. Количество политических каторжанок стало быстро расти: к августу 1907 года их было всего 14 человек, в мае 1908 г. Мальцевская насчитывала уже 33 человека, а весной 1911 г., т. е. к моменту перевода женской каторги из Мальцевской в Акатуй, в Мальцевской тюрьме уже перебывало 62 политических каторжанки из общего количества 72 человек, сидевших в Нерчинскои женской каторге за период 1907–1917 гг.

Состав всей женской Нерчинскои каторги был довольно пестрым. В то время, как в мужской каторге, в основной массе, сидели рабочие и крестьяне, значительная часть женской каторги принадлежала по прохождению к привилегированному сословию и имела своей профессией умственный труд.

По роду занятий до начала своей революционной деятельности из 66 человек политических женщин на Нерчинскои каторге, о которых имеются сведения, 42 человека, т. е. 64 %, занимались умственным трудом и только 24 человека, т. е. 36 % — физическим трудом.

По партийности на женской Нерчинскои каторге больше половины составляли с. — ры, которых насчитывалось 38 человек. Остальная часть состояла из с.-д. (5 с.-д. большевиков, 3 с.-д. Польши и Литвы, 2 с.-д. меньшевика, 2 — бундовки) и анархистов-коммунистов, которых было почти поровну.

Несмотря на то, что женская политическая Нерчинская каторга делится на 2 периода, Мальцевский и Акатуевский — за Нерчинскими каторжанками прочно укрепилось название «мальцевитянок», может быть потому, что основная масса политкаторжанок Нерчинской каторги сидела именно в Мальцевской тюрьме, а может быть и потому, что этот период наиболее характерен для тех настроений, которые переживала Нерчинская женская каторга.

Вид тюрьмы и камер

Мальцевская тюрьма стоит в низине между сопками. Когда спускаешься с Зерентуйской дороги, откуда приходит этап, перед глазами встает ряд деревянных построек, окруженных невысокой каменной стеной. Эта стена изнутри серая, сделанная как будто из простого булыжника, снаружи выкрашена в белый цвет. Большие деревянные ворота ведут в большой двор, где вдоль правой стены, на расстоянии 1,5 аршин от нее, тянется длинный одноэтажный деревянный корпус, представляющий главное здание с 6 общими камерами. Вдоль части стены главного фасада идет другая постройка, по своим размерам гораздо меньшая, чем главный корпус. В этом здании, называвшемся околодком, помещалось 4 одиночки. Третий деревянный корпус внутри двора состоял из бани и кухни. Приехавшая в Мальцевскую тюрьму из Акатуя шестерка сначала занимала одну камеру в главном корпусе, но постепенно, с приходом новых, владения политики стали все больше и больше распространяться, и через год политические каторжанки занимали уже 3 общие камеры в главном корпусе и все 4 одиночки в так называемом околодке. В одиночках жили по двое, жили наиболее больные и усталые и ухаживающие за ними.

Здание Мальцевской тюрьмы, даже по мнению тюремного ведомства, было признано малопригодным и малоприспособленным для содержания женщин. Несмотря на то, что построено оно было недавно, оно уже представляло собою ветхий вид. По словам начальника тюремного управления Хрулева, строительные работы выполнены неудовлетворительно, материалы, из которых построена тюрьма, также неудовлетворительны, здание недостаточно теплое, полы ординарные, гниют.

В виду неприспособленности здания, Хрулевым была отмечена необходимость капитального ремонта тюрьмы.

И, действительно, при суровом забайкальском климате, когда зачастую горные хребты, окружающие мальцевскую тюрьму, остаются под снегом до середины мая, при тридцати — сорокаградусных морозах, деревянное здание с огромными щелями и дырами совсем не защищало от холода. Углы камер зимой покрывались инеем, в камерах было необычайно холодно и сыро, и бывало, что вода или чернила, оставленные на полу, замерзали.

Общие камеры, где мы были размещены, представляли очень убогий вид. Окна, заделанные толстыми железными решетками, почти упирались в стену и поэтому в камерах всегда было сумеречно. Стены покосились, и кое-где штукатурка выпирала буграми.

В камерах стояли разнокалиберные деревянные кровати и деревянные козлы. В некоторые периоды, когда было особенно много народу, кровати стояли почти вплотную одна к другой. Для всяких приспособлений нами использовались ящики от посылок. Такие ящики, с самодельными полками внутри, стояли у каждой кровати и заменяли собою столики. Из таких же ящиков были устроены над кроватями полки для книг и полки для посуды. И только в одной камере для посуды стоял старый убогий шкаф. Посредине камер стояли большие деревянные столы, покрытые клеенками, с длинными скамейками вдоль столов. Небольшой столик для самовара и парашка возле дверей дополняли нашу обстановку. Освещались камеры несколькими семилинейными и десятилинейными керосиновыми лампочками, дававшими очень мало света для таких больших камер.