— Заметил, конечно, но…
— Что но? Ты же, как медведь, неповоротливый. Да они схарчат тебя и не подавятся. Кому ты, откинувшийся, помогать будешь? Как?
— Товарищ командир. Если позволите, мы с Медведем могли бы пойти. Нам быстро и бесшумно передвигаться не в новинку, — обратился к Ермолову Лис, прижимая бинт к рассеченной брови.
— Господи, и вы туда же. Вы что здесь все, совсем охренели? Забыли, что за неподчинение приказам командира по законам военного времени — расстрел? Сидите смирно! Это приказ!
— И что это мы тут шумные такие? Давно с местной живностью не общались? — раздался за спиной капитана полный яда голос.
Следом на границе тумана показалась широкая многорукая фигура. Приближаясь, она постепенно преобразовалась в охотника, буквально волочащего на плече Андрея. Рванувшись к потерявшему сознание парню, прапорщик поддержал его с другой стороны и помог дотащить, за что получил короткий взгляд Вика с легким налетом благодарности.
— Док, сюда. Помощь нужна, — опустив Андрея на траву, охотник отошел от него, освобождая место врачу. — Как тебя звать?
— Так и зови Доком. Что с ним? — присев на корточки рядом с парнем, медик начал копаться в аптечном боксе.
— Банши с ним. Вена задета.
— Но кровь остановилась. И края раны… Ты их что, прижигал?
— Что‑то вроде того, — хмыкнув, Вик отошел еще дальше и опустился на землю. — Зашей его, и топаем отсюда. С «трехсотым» на руках далеко не уйдем, но хоть на пару километров отойти стоит.
* * #
По торчащим из обсидиановой воды огромным бетонным валунам — последним напоминаниям о стоявшей здесь дамбе — прыгал человек в глухом темном плаще, тихонько бормоча себе под нос. Река уже успокоилась, и переправа, хоть и стала делом довольно кропотливым и далеко не сухим, все же осталась возможной. Если не страшны хищники, таящиеся в воде. К счастью, путнику они были безразличны.
— Кажется, они далеко ушли…
— Но для верности стоило подождать еще немного.
— Да сколько можно? А вдруг след потеряю.
— На широкой трассе это будет проблематично.
— Ага, конечно.
— Конюшня!
— Заканчивайте детский сад. Это заразно.
— Боишься стать ребенком?
— С ума сойти боюсь. И так вон прикидывался дебилоидом, экс — трасенсом — недоучкой.
— Ну, по факту, ты — он и есть.
— Да сейчас. Я абсолютно здоровый человек.
— Только разговариваешь сам с собой, на десяток голосов.
— Я разговариваю не с собой, а с вами.
— Так, может, мы — твое раздесятерившееся внутреннее «Я», и ты давно сбрендил?
— Не дождетесь. Кстати, как вояки‑то меня отпустили? Кажется, даже не заметили, как ушел.
— Подумаешь, премудрость. Мы просто тебя прикрыли.
— Каким таким образом?
— Сдвинув пласты видимого… Долго объяснять, да и не поймешь ты. Лучше под ноги смотри.
— А, черт, ну вот опять.
— Что и требовалось доказать.
— Я так всю рыбу разбужу.
— Ну, по факту, тут живет не совсем рыба…
— Заканчивай умничать, кукла! Блондинкам не положено иметь мозги.
— Прекратите препираться. Впереди территория банши.
— Если скажу, что мне ссыкотно, ничё так будет?
— Угомонись, прикроем. Просто иди вперед.
Добравшись, наконец, до берега, человек в плаще скрылся в клубах белесого тумана.
ГЛАВА 6. ДОЛГ И СОВЕСТЬ
По обеим сторонам дороги и до горизонта — однообразный, немного унылый пейзаж: едва тронутый таяньем снег, еще голое разнолесье. Ранняя весна — не самый верный друг карельской природы. Все ее величие раскрывается гораздо позднее, когда пробудившиеся деревья надевают роскошные платья из пахучей, сочной листвы. Они ловят в мягкие объятия ветер, разговаривая с солнцем десятками птичьих голосов. Они скрывают в пушистом подлеске животных, даруя им дом и пищу. Приход ранней осени лес празднует в новых пестрых нарядах, соревнуясь сочностью цвета со скоморохами прошлого. Его живые краски везде: на каждой веточке теплые тона листьев, под каждым кустом холодные — ягод. Но лишь зимой в полной мере ощущаешь всю нежность, всю легкость и хрупкость этой природы. Когда суровая вьюга укрывает землю снежной ватой, когда лютые морозы заковывают оголенные деревья в хрустальные панцири изо льда, несмело, смущенно восходит солнце… И весь мир начинает сиять. Лучи отражаются в мириадах стеклянных граней, и кажется, будто все вокруг излучает свой собственный искрящийся свет. На смену короткому, холодному дню приходит бархатная полярная ночь, и такой низкий, такой глубокий небосвод коронует северное сияние. А в остальное время карельская природа сладко спит, надежно укрытая покрывалом из опавшей прелой листвы.
Коренные жители называют родной край «Страной тысячи озер». В незапамятные времена сошедший с гор на полуострове ледник вспорол каменное брюхо здешней земли, оставив сотни шрамов. Со временем пустоты заполнила влага, и с тех пор продолжается вечная битва двух стихий, — камня и воды. На стороне первой — минералы и металл; на стороне второй — миллионы ручейков и бездонное терпение. Человек же может лишь любоваться отголосками этого сражения — сотнями крохотных радуг, родившихся в брызгах разбивающейся о камни воды. Спустя годы от Последней войны на смену людям придут новые формы жизни, а стихии так и будут бороться, — истинным войнам не важна смена декораций.
— Лёха, слушай, пора привал командовать. Еще немного, и малышня свалится прям на дорогу, — тихо обратился к командиру Чугун, обеспокоенно поглядывая на бойцов.
Те и вправду выглядели не лучшим образом. Все, как один, бледные, глаза впали. Бежать не пытался никто — уже второй день отряд топал по дороге шагом. Чуть более бодрым утром — и упрямым, вымученным под вечер. Особенно плохо смотрелись Медведь с Лисом, тащившие носилки с Андреем: полное отсутствие осмысленности в нахмуренных лицах, ноги двигаются исключительно силой воли.
— Сколько мы за сегодня прошли? — Ермолов сверился с часами.
Начало темнеть, но солнце по весне заходит довольно рано, и он
планировал маршировать еще пару — тройку часов.
— Километров двадцать пять, ну, может, тридцать. Местность однообразная — дорога и дорога. Точно и не скажешь.
— Меньше, чем вчера. Всего два часа после крайнего перекура и смены носильщиков идем. Такими темпами мы до Петрозаводска только к лету доберемся.
— Ну, к лету — это ты загнул, конечно, — прапор с хеканьем поправил лямку тяжелого рюкзака. — Но если мы сейчас парней заездим, то завтра они могут просто не встать.
— Буквально в полукилометре в стороне от дороги есть удобная для ночевки поляна, — прозвучал из‑за соседнего дерева голос охотника, заставив Чугуна схватиться за рукоять пистолета.
— Тьфу ты, ниндзя хренов, напугал до чертиков!
— Радуйтесь, что это я, — хмыкнул Вик и махнул рукой. — Впереди справа увидите поваленное дерево. Оно приметное, не проскочите. Повернете в лес и метров через двести выйдете на поляну.
— Сам‑то куда?
Охотник молча скрылся за деревьями.
— Ишь какой… — пробурчал прапорщик, пряча в усах улыбку.
Его единственного во всем отряде все меньше раздражала грубость Вика. По долгу службы Чугун большую часть времени работал как раз с молодняком. Обучал пацанов держать оружие, ходить строем, защищать родные Полярные Зори от мутировавших тварей, а иногда и от более опасного зверя — человека. И за долгие послевоенные годы навидался он всяких ребят — и упрямых, с норовом, и мягких, податливых, как пластилин. А уж после Во — чажа прапор и подавно перестал видеть в действиях охотника немотивированную агрессию. Ну, взбрыкивает парень, как норовистый конь, ничего, и не с такими притирались. Зато вынослив, как тот же самый конь, и дело свое знает, — за три дня ни одна тварь незамеченной к отряду не подошла. Можно, конечно, и на везение списать, но Антон Чугунов был не из тех людей, что верят в случайности.
Вскоре, как и говорил Вик, показалось поваленное дерево. Не заметить его и правда было довольно трудно — на высоте метров трех один из раздвоившихся стволов обломился и рухнул вниз, образовав подобие арки. Свернув с дороги, отряд углубился в лес и через несколько минут вышел на небольшую полянку.