Между тем все уже кончили есть. Некоторые дамы поднимались с мест, подходили к гостям за другими столиками, болтали с ними: слышались слова, вроде «канаста», «бридж», «тарок»… Только теперь Софи смогла получше разглядеть двух других находившихся в зале мужчин, которых все время заслоняли от нее беседующие с ними дамы. Один из них был довольно молод на вид. Темные волосы доходили ему до плеч и блестели так, словно были влажные. Софи не поверила своим глазам, заметив на плечах его черной суконной куртки сверкающие капли воды. Лицо у него тоже отсвечивало матовым блеском, а большие темные глаза были опушены густыми ресницами.

Последний из трех мужчин, совсем малого роста, почти карлик, был одет в черный костюм, напоминавший платье рудокопов. Черты лица у него были резкие, словно высеченные из камня, а жидкие седые волосы, выглядывавшие из-под черной, вышитой серебром шапочки, казались жесткими, как проволока. Он разговаривал с дамой, похожей на китаянку, лица у них, в отличие от большинства других, были весьма серьезными.

Софи теперь тоже покончила с едой и, поскольку у нее не было причин задерживаться, сложила свою салфетку и засунула ее в специальный кармашек, на котором пока еще не значилось ее имя. Поднимаясь из-за стола, она еще раз бегло окинула взглядом присутствующих, и, когда глаза ее остановились на дородном седовласом господине, она не сразу их отвела; так вышло, что он тоже взглянул на нее и в знак приветствия отвесил ей поклон.

«Какая привлекательная внешность у этого господина в зеленой куртке… Необыкновенно привлекательная», — подумала Софи, когда, уже раздевшись, в ночной рубашке в последний раз подошла к окну взглянуть, какая погода. Дождь перестал, и небо сверкало звездами. Перед тем как лечь в постель, она еще раз понюхала огненные лилии и опять принялась строить на этот счет самые невероятные предположения, но так и не додумалась ни до чего более или менее определенного.

Ночь Софи провела как-то странно, — она то и дело просыпалась, но, не очнувшись по-настоящему, через несколько минут снова засыпала. Ей снилась покойная мать, но что именно происходило во сне, помнилось смутно, снились и люди, которых она вчера видела за ужином.

Ночь была полна тихих шорохов и невнятного бормотав приглушенного смеха и легкого шушуканья, казалось, по коридорам, едва касаясь ногами пола, снуют взад-вперед какие-то существа. Но, задумавшись над тем, что это было, Софи не могла толком ничего вспомнить, словно ее сны и перемежавшая их явь слились неразличимо. Да и нельзя сказать, что вся эта ночная возня, которую ей едва ли бы удалось вразумительно описать, мешала ей спать. Проснувшись часов в семь утра, она почувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Привыкнув вставать попозже, она хотела снова заснуть, но ей почему-то не лежалось.

Распахнув окна, Софи со всем тщанием принялась за свой утренний туалет, при каждом движении тянулась и потягивалась и жадно впивала в себя свежий утренний воздух. Долго стояла она перед шкафом, раздумывая, что ей сегодня надеть, но, побегав туда-сюда, из комнаты в ванную и обратно, остановила свой выбор на простеньком летнем платье из льняной ткани. В окно ей было видно, что завтрак накрыли не в зале, а в саду, и когда к восьми часам Софи наконец сошла вниз, то оказалась первой и единственной клиенткой молоденькой любезной кельнерши, которая даже испугалась столь ранней посетительницы, хотя все уже было готово.

Погода, казалось, не имела намерения портиться, все предвещало чудесный летний день. Сидя в одиночестве за кофе со свежими булочками, Софи могла неспешно сверить с действительностью свои воспоминания о здешних местах. Взгляд ее от зубчатой кромки леса скользнул вверх, к острым пикам двух высоченных гор, потом проследовал по причудливым изломам скал, задержался ненадолго на голубой глади озера и пошел блуждать по полям и лугам. Она успела уже забыть, как прекрасен ее родной край и не предполагала, что встреча с ним переполнит ей сердце такой бурной радостью. У нее перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы.

Крепкий ароматный кофе помог ей быстро справиться с волнением. Кружочки масла, которое она стала намазывать на хрустящую булочку, поблескивали капелькам воды, а в стеклянной вазочке с джемом играли и переливались солнечные лучи. Весь отель, кроме кухни, был погружен в полнейшую тишину, из приоткрытых окон не слышалось ни звука. На кармашке для салфетки уже значилась ее фамилия, вернее, часть таковой — «Г-жа ф. Вейтерсл.», — на всю не хватило места.

Два воробья, усевшись на спинку стула, напротив Софи, дожидались крошек, которые останутся от ее завтрака.

Поев, она еще немного посидела, подставив лицо солнцу и раздумывая, что ей надлежит сделать для начала. Вообще-то она ждала, чтобы кто-нибудь ей сказал, зачем ее сюда пригласили и чего от нее хотят. Чего-нибудь уж непременно хотят, зря бы, конечно, приглашать не стали. Интересно, связано ли это дело с людьми, которых она видела вчера вечером? Но почему тогда никто не подошел к ее столику и хотя бы не представился? Она опять вспомнила господина в зеленой куртке, который поклонился ей на прощанье, — он тоже мелькал в ее снах. Присутствовала в них и ее мать, чью смерть она так плохо помнила. В ближайшие дни надо будет подняться в верхнюю часть курорта — взглянуть на виллу, которую ей после всего пришлось продать. Отсюда ее не видно. Цела ли она еще? Быть может, ее снесли и на ее месте красуется теперь стандартный тирольский дом с металлическими оконными рамами. Её передернуло при одной мысли об этом. Но что толку возмущаться, если уж такое случилось, ничего не поделаешь. Опять она вспомнила о вчерашнем вечере, о том, как не к месту вырядилась. Надо что-то предпринять, и немедля. Узнать у кельнерши, где найти портниху, и сейчас же к ней отправиться. Кельнерша подробно описала дорогу, а Софи сделала вид, будто здесь ей все незнакомо, хотя с первых же слов поняла, где находится мастерская. Она существовала еще в те времена, когда Софи жила здесь, но, конечно, с тех пор либо разрослась, либо как-то изменилась.

В такую рань мало кто выходил на прогулку, Софи попадались навстречу почти одни только пожилые люди, ловившие тихие утренние часы. Она направилась в сторону ущелья. Птичий гомон смешивался с рокотом сливающихся рек; ветви орешника, сплетаясь, образовали зеленый свод, сквозь который не проникали солнечные лучи. Дойдя до ущелья, Софи ненадолго остановилась, ослепленная гладью озера, сверкавшей под утренним солнцем и подернутой легкой рябью, — противоположный берег был еще затянут туманной дымкой. С моста Софи наблюдала, как стайки форелей, несмотря на сильное течение, неподвижно держатся на одном месте, чтобы через секунду, мелькнув, оказаться уже на другом. Лодки, выкрашенные в красный и желтый цвет, болтались на цепях у мостков; те, что лишь недавно были извлечены из лодочных сараев, покачиваясь на прохладной воде, особенно жадно впивали дощатыми бортами солнечные лучи.

Швейная мастерская. Софи свернула от ущелья вправо, на узкую дорогу, шедшую вдоль луга и отделенную от него старым дощатым забором.

Она прямо-таки испугалась, увидев издали множество новых домов там, где прежде их было всего два, не считая мастерской, и какое-то время проплутала, пока нашла нужный ей дом. Конечно, дом был все тот же, старый, но его надстроили, а сбоку прилепили новую веранду. Это был дом типично местной архитектуры, и пристройки ему не слишком вредили. Такие дома здесь вечно расширяли и надстраивали, казалось, самый их тип предусматривал, чтобы время от времени они в каком-то месте вспучивались. Пристройки пока еще отличались новизной, но через несколько лет дожди и ветры сделают свое дело и все сольется воедино.

Софи взошла на крыльцо, позвонила. Двери открыла молоденькая девушка.

— Что вам угодно?

— Да много чего! — ответила Софи и последовала за девушкой в мастерскую.

— Добрый день, — поздоровалась она со всеми сразу и направилась к пожилой полной даме с рыжевато-седыми волосами, которая поднялась ей навстречу. Софи ее сразу узнала. Это была старая портниха, у которой она и ее мать когда-то шили себе «дирндли» — деревенские платья с рукавами фонариком, сборчатой юбкой и четырехугольным вырезом. Портниха тоже смотрела на нее так, будто видит ее не впервые, но точно не помнит, кто перед ней. Софи могла бы ей помочь, назвав себя, но у нее не было ни малейшего желания отвечать на вопросы о том, как прожила она двадцать лет, минувшие с тех пор.