— Пока еще никто из этих существ не наслаждался таким богатством. Да они вообще разучились наслаждаться.
— Тела их стали чувствительными и уязвимыми. Тяжкие недуги, которые они все успешнее подавляют, вылезают опять наружу в виде тысячи мелких недугов, но они пытаются заглушить и эти. Так они оказываются глухи к предостережению и не могут справиться со смертью, — произнесла Амариллис Лугоцвет, и губы ее, пока она говорила, слегка дрожали.
Софи почувствовала, как в ней зашевелился страх, и впервые подумала о бегстве. Но Амариллис Лугоцвет опять легонько коснулась ее руки.
Водяной вал был так высок, что увидеть происходящее внутри можно было бы разве что с горы, но никак не о дороги, огибавшей озеро. Вода была по-прежнему ласковой и приятной, и если Софи чуть-чуть познабливало, то лишь от речей, которые ей приходилось слушать. Она закрыла глаза, и голоса надвинулись на нее, — казалось, будто все говорящие адресуются именно к ней:
— Они способны переносить страдания, только видя страдания других. Страдание они превратили в культ, сулящий им очищение. Им нравится, когда перед ними совершают обряды этого культа.
— Одряхление всех и вся сделало их вялыми.
— Даже если б они захотели, то уже не сумели бы сами себе помочь. Их изобретения обратились против них самих. Время не ждет. Их фантазия истощилась. Гармония, о которой они порой мечтают, стала для них недостижимой. Чем хуже они уживаются друг с другом, тем более строгие требования предъявляют к обществу. Требуют от других того, на что ни один из них не способен. Их властолюбие не знает предела, равно как их зависть и алчность. Все прозрачнее делаются личины, которыми они маскируют свою жажду господства, но они верят в непроницаемость этих личин.
— Они изобрели войну, и она вошла в их собственные дома. Они подавляли друг друга, в каждый трепетал перед местью другого. Чем меньше они понимают друг друга, тем более схожими становятся между собой. Они истребили целые племена и народы только за то, что те избрали для себя более счастливый образ жизни.
— Они растратили свой ум на изобретение оружия, а на совершенствование общества ума у них не хватает.
— Простейшие дела стали для них настолько трудными, что любое животное превосходит их разумением. Они на грани гибели…
— Да и мы тоже, — изрекла Амариллис Лугоцвет. — Как все знают, наши судьбы тесно переплелись с их судьбами. Хотя мы древней, чем они, но от воплощения к воплощению все больше подвергались их влиянию. Хотя ваша сила много устойчивей и век наш много дольше, нам все-таки тоже поставлены границы.
Легкие волны набежали на Софи, омыв ее тело, и она открыла глаза.
— Что же нам теперь делать? — нетерпеливо спросила маленькая темнокожая дама, имени которой Софи не знала.
— Что каждому по силам, — ответила Амариллис Лугоцвет. — Мы взвесили возможность возвращения в материю, в вещи, возможность изменить свой облик. В наших силах придать иную форму вещам и заставить их сопротивляться чужанам. Мы можем вступить в союз с другими сознаньями и подорвать господство чужан. Но мы можем также принять облик их жен и детей и перераспределить власть, перераспределить ее таким образом, чтобы она больше не представляла опасности для всех.
— Мы можем попытаться кой-чему научить их — прежде всего, дружелюбию, умению сочувствовать и радоваться каждому живому существу и каждой вещи. Помочь им обрести единство и многообразие, взаимную поддержку и способы упрочения жизни. Мы можем посрамить их теории, обходясь без убийства, и избавить их от страха, отказавшись от всякого подавления. Мы можем смягчить их алчность, показав, что не владеем ими, можем погасить их зависть, показав, что жизнь принадлежит им самим. Мы можем так полно удовлетворять их любопытство, что их фантазия пробудится вновь и они смогут опять представить себе лучший образ бытия, нежели тот, который выпал им на долю.
— Протестую, — вдруг подал голос фон Вассерталь. — Досточтимая Амариллис, я вынужден упрекнуть вас в односторонности. Вы исходите из того, что каждый из нас, в связи с безотлагательной необходимостью перемен, готов помочь чужанам, приняв их собственный облик. Это не так. Что касается меня, то я свою стихию покидать не намерен.
— И я тоже, — вскричал Драконит. Он поднял вверх одну из плавающих плошек, осветив себе лицо. Амариллис Лугоцвет взглянула на Альпинокса.
— Что касается меня, — заявил последний, — то я свой облик изменю. — Сказав это, он словно заколебался, однако, секунду помолчав, продолжал: — Боюсь, что на этот раз не смогу присоединиться к вам, дорогая Амариллис, но полагаю, что даже в другом облике мы непременно опять встретимся.
Дамы взволнованно зашумели, высказываясь «за» или «против».
— Протест удовлетворяется, — спокойно сказала Амариллис Лугоцвет. — Решение каждого добровольно и должно уважаться всеми. Даже если речь идет о созданьях, которые вовсе не склонны к нам примкнуть.
В этот миг зазвучала чудесная музыка: на самом верху водяного вала показался крошечный флот и тотчас снова исчез, сопровождаемый дивными звуками. Какие-то звуки послышались и со стороны горы, словно где-то глубоко под землей раздавался приглушенный стук молотков, а по лесистому склону пробежал легкий ветерок, исторгнув у деревьев кряхтенье и стоны.
— Но мы все, собравшиеся здесь, — продолжала Амариллис Лугоцвет, — уговорились, что нынче ночью примем решение. — Она склонила голову, казалось, она вот-вот впадет в транс. То же сделали и остальные присутствующие, и Софи почувствовала, что сердце у нее готово остановиться. Перед ней еще раз промелькнула вся ее жизнь, и она представила себе, какая в этой жизни наступит перемена, лишь только она поселится в просторной квартире Зильбера.
Она увидела перед собой эту новую жизнь со всеми таящимися в ней возможностями. Голова у нее закружилась при мысли о многообразных требованиях, предъявляемых статусом оседлости, при мысли о том, что у нее есть сын, хотя она никогда не была матерью, о том, что у нее появятся друзья, появятся подруги, с которыми она из года в год будет делить один и тот же город. Одно видение за другим наплывали на нее, и каждое всецело завладевало ею — до тех пор, пока она не увидела себя почтенной старой женщиной, окруженной людьми, с которыми ее связывали определенные отношения, и эти отношения позволяли ей забывать или, по меньшей мере, легче переносить ее собственные невзгоды.
Когда Софи, опьяненная этими видениями будущего, пришла в себя, она сидела в старинной горнице за некрашеным деревянным столом между Амариллис Лугоцвет и Альпиноксом. Все остальные дамы и господа были тоже здесь и беседовали вполголоса, но вот уже до нее донесся тот светлый, веселый смех, которым ее так чаровали эти дамы.
Возле плиты с пылающим очагом стоял низкорослый человечек в местном костюме, которого ей уже приходилось видеть в отеле, — он жарил гольцов, насаженных на прутья, а Драконит тем временем обносил гостей водкой в маленьких чарочках. Странным казалось только одно: большинство присутствующих, в том числе и Софи, были не в своей обычной одежде, а в белых и серых пеленах, почти не осязаемых на ощупь.
— Угощайтесь, дорогая Софи, — сказал Альпинокс, когда на стол были поставлены первые жареные гольцы. — У вас наверняка разыгрался аппетит.
Софи с благодарностью принялась за поданную еду, — она в самом деле чувствовала себя очень голодной. Постепенно все присутствующие получили свою порцию рыбы, к которой была еще добавлена румяная жареная картошка. Фон Вассерталь меж тем достал и разлил вино, и все отдали должное поданным яствам и налиткам.
И пока они насыщались, раздалась опять знакомая им чудесная музыка, — инструменты парили под потолком и, казалось, играли сами собой. Да и дверь то и дело открывалась и закрывалась, хотя Софи не замечала, чтобы кто-нибудь входил или выходил.
Когда же трапеза кончилась, скрипки и флейты опустились на стол, а человек, возившийся у плиты, взялся за цитру и заиграл на ней, да так, что даже у Софи ноги запросились в пляс. Но поскольку дам было больше, чем мужчин, танцевали вначале как попало, врозь и вместе, а потом сомкнулись в большой хоровод, который кружился все быстрее и быстрее, пока Софи окончательно не потеряла сознание.