Но Твэн ушел мастерски преподносить не только западный юмор. В «Томе Сойере» и других произведениях Твэна не трудно найти следы влияний юмориста Шилабера и еще более ранних писателей Востока с их способностью подмечать мелкие пороки, с их стремлением осмеивать скупость, жадность, тщеславие в фермерском быту Новой Англии. От старой американской традиции идет и любовь Твэна к изображению жуликов, пройдох и бездельников вроде Сэггза, Ловингуда и других.

Твэн, как никто, освоил также технику юмора появившихся позднее профессиональных юмористов эстрады, умеющих говорить смешные неожиданности, смешивать великое и малое, высокое и низменное, играть словами, пародировать, не бояться эксцентричности, диких преувеличений. Классические примеры юмористики этой школы содержатся в твэновских фразах о «спокойной уверенности христианина, у которого в руках четыре туза», об «огнедышащем драконе, который причинил больше неприятностей, нежели сборщик податей», о том, что «если в спешке строишь вселенную или дом, то почти наверняка потом заметишь, что забыл сделать мель или чулан для щеток…»

Твэн знал все законы своей профессии. Он умел подготовить смешной, неожиданный конец рассказа, выдержать строгое выражение лица на всем протяжении длинного предисловия к смешному заключительному аккорду.

По этому принципу Твэн построил, например, свою послеобеденную речь, начинавшуюся словами: «История повторяется». Произошло удивительное совпадение: сегодня все напоминает Твэну одно событие из его прошлого. Случилось, что Твэн с приятелем никак не могли достать билеты на поезд. Внезапно кондуктор узнал Твэна и предоставил ему отдельное купе. Однако он принял Твэна за…генерала Маклеллана. «И вот тут-то, — заключил Твэн свою речь, — появилось то чудесное совпадение, о котором я говорил в самом начале. Услышав, за кого меня приняли, я потерял дар слова, и это то состояние, в котором я нахожусь и теперь. Понятно?»

Твэну не чужд юмор рассказов о том, как, целя в мышь, он «попадал одним ботинком в приятеля, а другим в зеркало», есть у него немало рассказов поверхностных, зубоскальских.

Но характерен для более позднего Твэна юмор мягкий, рождающийся из тонкой наблюдательности. С подлинной веселостью Твэн описывает, какие блестящие возможности плеваться на новый лад открылись перед Томом Сойером, когда ему вырвали зуб, или сцену появления пуделя в церкви — в той же книге «Том Сойер».

Ярким образцом твэновского юмора, тонкого, наблюдательного и вместе с тем специфически «западного», является сцена с гробовщиком в «Гекльберри Финне»:

«Когда помещение было полным-полно, гробовщик, в своих черных перчатках, мягко и осторожно пробрался кругом, провел последние штрихи, устраивая всех поудобнее, беззвучно, как кошка. Он не говорил ни слова; он передвигал людей, втискивал опоздавших, расчищал дорогу и делал все это лишь кивками и движеньем руки. Потом он занял место у стены. Он был самый мягкий, скользкий, вкрадчивый человек, какого я когда-либо видел, и улыбался он так же мало, как, скажем, окорок.

Они взяли напрокат гармониум, но только расклеившийся; когда все было готово, одна молодая женщина села и стала его обрабатывать, и он скрипел и стонал, точно у него были схватки, и все подхватили и запели, и, по-моему, единственный, кому было хорошо, был Питер. Потом преподобный Хабсон принялся за дело, медленно и торжественно, и начал говорить, но в этот самый миг из погреба донесся страшный лай — там была всего одна собака, но она подняла отчаянную суматоху, я это продолжалось довольно долгое время; священнику оставалось стоять у гроба и ждать, — не слышно было даже собственных мыслей. Получилось ужасно неловко, и все прямо не знали, что делать. Но сейчас же этот длинноногий гробовщик делает священнику знак, как бы говоря: «Не беспокойтесь — положитесь на меня». Потом он нагнулся и стал скользить вдоль стены, и только его плечи торчали над головами.

Так он скользил, а шум и гам становились все более невыносимыми; наконец, пройдя вдоль двух стен комнаты, он скрылся в погребе. Потом через несколько секунд мы услышали удар, и собака закончила свой концерт каким-то необыкновенным воем, а затем наступила мертвая тишина, и священник начал свою торжественную речь с того самого места, где остановился. Через минуту-другую спина и плечи гробовщика снова заскользили вдоль стены; и так он скользил и скользил вдоль трех стен комнаты, а потом выпрямился, приставил руки ко рту, вытянул шею к священнику через головы собравшихся и говорит каким-то хриплым шопо-том: «Она поймала крысу!» Потом он опустился и опять, проскользнул вдоль стены на свое место. Видно было, что все вполне удовлетворены, потому что, конечно, им хотелось знать, в чем дело. Вот такая мелочь ничего не стоит, а между тем как раз за такие мелочи человека уважают и любят. Этот гробовщик был самым популярным человеком в городе».

Президент Линкольн, связанный тесными узами с жизнью западных фермерских поселений, любил американский юмор. Выступая против войны за захват мексиканских земель, Линкольн упомянул об иллинойсском фермере, который любил говорить про себя: «Я не жаден, я хочу только ту землю, которая примыкает к моей». Эта острота вполне в твэновском духе. В период, когда был написан «Гекльберри Финн», все большую роль в юморе Твэна начинает играть психологическая окраска характеров.

И Гек и Джим в «Гекльберри Финне» переживают много тяжелого, подчас положение становится просто трагическим, но Твэн смягчает его, обращая внимание «е только на трагическую, но и на смешную сторону события, подчеркивая наивное сознание героев.

В «Геке Финне» юмор часто появляется в виде вставных анекдотов, побасенок. Таков, например, рассказ Джима о том, как он был богат и как прогорел:

«— А у тебя, Джим, руки и грудь волосатые?

— Чего спрашиваешь? Разве не видишь, что да?

— Ну, а ты богат?

— Нет, но я раз был богат и еще разбогатею. У меня было раз четырнадцать долларов, но я пустился в спекуляцию и прогорел.

— А чем ты спекулировал, Джим?

— Ну, сначала я накупил товару.

— Какого товару?

— Ну, скота, понимаешь. Я вложил десять долларов в корову. Но я больше не буду рисковать деньгами на товаре. Корова околела у меня на руках.

— И ты потерял десять долларов?

— Нет, я потерял не все. Я потерял только около девяти долларов. Я продал шкуру и хвост за доллар и десять центов.

— Значит, у тебя осталось пять долларов и десять центов. Ну, а еще ты спекулировал?

— Да. Знаешь одноногого негра, который принадлежал старому мистеру Брэндишу? Ну, вот он устроил банк и сказал, что кто вложит доллар, получит в конце года еще четыре доллара. Ну, все негры сбежались, но ей у кого не было много денег. Только у меня было много. И я стал требовать больше, чем четыре доллара, и сказал, что если не получу больше, то сам устрою банк. Ну, понятно, что негр не хотел пускать меня в дело, потому что, говорит, для двух банков дела недостаточно; он сказал, чтобы я вложил свои пять долларов, а он отдаст мне в конце года тридцать пять.

Я так и сделал. А потом я решил, сейчас же вложу эти тридцать пять долларов, и дело пойдет. Там был негр по имени Боб, и он выловил плот, а его хозяин не знал про это: и я купил у него плот и сказал, что он получит эти тридцать пять долларов в конце года; но кто-то украл плот в ту же ночь, а на следующий день одноногий сказал, что банк лопнул. И никто из нас не получил денег».

Теснейшая связь этого рассказа Джима с европейскими народными сказками не требует доказательств.

Противопоставляя американский, по его терминологии, юмористический рассказ европейским «комическим» или «остроумным» рассказам, Твэн писал, что юмористический рассказ можно рассказывать очень долго и уходить от темы сколько угодно, а комические и остроумные рассказы должны быть коротки и метки… «Юмористический рассказ передают со всей серьезностью. Рассказчик всячески скрывает, что ему в какой-либо мере рассказ кажется смешным». Образцом такого рассказа была «Лягушка».