— Делайте, что вам велено, — приказал он. Боже, как он ненавидел эту каморку, ее выбеленные стены, которые в отдельных местах блестели, как будто их когда-то облили водой, а потом дали им высохнуть.

— Он ничего не скажет, вот увидите, — произнес Гискес, который сидел в углу.

Пройсс посмотрел в его сторону. Даже Гискес, и тот считает, что дальше допрашивать бесполезно. Однако Пройсс не спешил с ним согласиться.

Его поезд на Вестерборк должен отойти в десять утра, а сейчас всего восемь. Он уже позвонил де Грооту и сказал, чтобы тот взял колонну, шагающую из еврейского квартала к вокзалу, под контроль, а также проследил за погрузкой в вагоны. Надо сказать, что такое ответственное задание детектив-сержант получил впервые. На вокзале колонну депортируемых поджидали люди Гискеса, а его собственные сотрудники крипо и эсэсовцы дежурили у театра, так сказать, для надежности, в придачу к тем, кто уже охранял колонну. Для этого он был вынужден прибегнуть к выкручиванию рук, и настоял на том, чтобы число охранников было удвоено в целях обеспечения порядка при погрузке на поезд. Так что теперь у него все на месте кроме последнего фрагмента мозаики, который был ему отчаянно нужен. Те евреи? Они хотят угнать сегодняшний поезд или поезд на следующей неделе? Или вообще через месяц?

Принятые им меры ни к чему не привели. Облава на Вейтенбахстраат, дом, в котором когда-то жила Вресье Схаап, она же Вресье Иккерсхейм, ничего не дала. Они лишь напрасно потратили время. Он наблюдал с улицы, как Кремпель молотил кулачищами по двери дома номер 365, однако шарфюрер сумел лишь до смерти перепугать голландку и ее троих малолетних детей. Затем он отправил Кремпеля, чтобы тот обыскал дом справа, номер 367, и слева, 363, однако эсэсовец так и не обнаружил там никакой еврейки по имени Вресье. Более того, в этом доме вообще не было никаких евреев.

Но этот коротышка-голландец наверняка что-то знает. Пройсс был готов спорить на что угодно.

— Еще раз, — сказал он гестаповцу, после того, как тот облил водой голову пленника. Скатерть тотчас намокла и стала темной от воды или крови. От чего именно, Пройсс не мог сказать, потому что и вода, и кровь перемешались.

Йооп простонал и что-то прошептал — но так тихо, что Пройсс не расслышал. Он подвинулся ближе к сидевшему за столом человеку.

— Что ты сказал, Йооп? Повтори, что ты сказал!

На этот раз голландец заплакал, и Пройсс разобрал слова:

— Mijne liefe, Annie.

Пройсс едва не пропустил имя. Моя любовь, Аннье, сказал голландец. Разумеется! Как же он раньше не догадался? Пройсс повернулся к Гискесу.

— Где эта девица, Виссер? Та, что из книжного магазина?

— Это, которую убили? Откуда мне знать? Ее забрали ваши голландские жандармы, если не ошибаюсь. В морг, наверно, а к сегодняшнему дню ее наверняка уже закопали.

Пройсс заметил, что лицо Гискеса при этом приняло выражение, какого он еще ни разу не видел: нечто вроде уважения.

— Пройсс, вы зря тратите свои таланты на евреев, — произнес Гискес и расплылся в ухмылке. — Мне такое даже в голову не могло прийти.

Пройсс повернулся к гестаповцу.

— Шарфюрер Кремпель наверху, в моем кабинете. Скажите ему, чтобы он привез сюда из полиции мертвую девушку, Аннье. Их морг расположен в здании на Марниксраат. Скажите ему.

— Мертвую девушку, гауптштурмфюрер?

— Если она в морге, то, разумеется, она мертвая, ты, идиот. Найдите Кремпеля и скажите ему то, что я сказал вам, слово в слово. Девушку из книжного магазина, он знает. И, главное, чтобы он поторопился.

Гестаповец, хотя и пребывал в легком замешательстве, однако кивнул и отправился выполнять поручение. Слава богу, он оставил дверь открытой, и в тесное помещение ворвался порыв свежего воздуха. Чтобы перебить вонь, Пройсс закурил сигарету и посмотрел на часы — 8.30.

— А если он ничего не знает? — спросил Гискес.

— Он все знает, — произнес Пройсс, глядя на невысокого мужчину, который вновь впал в забытье. — Он нарочно ведет себя так. Из-за нее, — он выкурил примерно сантиметр сигареты и повторил: — Он знает.

Оба ждали. Пройсс курил одну сигарету за другой. Однако Кремпель оказался расторопным. Пройсс успел выкурить лишь пять сигарет к тому моменту, как в помещение, пятясь спиной, вошел шарфюрер, держа ноги. Гестаповцу достались плечи. Между ними было завернутое в белую простыню тело.

— Посадите ее вон на тот стул, — велел он им, и оба с плохо скрытой ненавистью посмотрели на него — о, этот взгляд он хорошо знал! Еще с тех времен, когда пояснил новобранцам в России, что им предстоит делать возле ям. Кремпель и гестаповец сделали то, что им было велено, а именно, как могли, усадили мертвое тело на стул по другую сторону стола от маленького голландца.

— Откройте ей лицо, — приказал он, и Кремпель убрал в сторону край простыни.

В полицейском морге наверняка имеются холодильники или лед, подумал Пройсс. И хотя кожа мертвой девушки посерела, а от тела уже исходил едва уловимый трупный запах, все-таки ее можно было узнать. Пройсс расстегнул нагрудный карман и, вытащив британскую банкноту, скрутил из нее папиросу — на манер тех омерзительных штуковин, которые курил Науманн. Он приоткрыл трупу рот и засунул скрученную банкноту между зубов покойницы.

— А теперь развяжите его и разбудите, — произнес он и отступил назад, чтобы не быть забрызганным водой, которой гестаповец окатил голландца, а заодно, чтобы восхититься творением своих рук. На часах тем временем было 9.20.

Когда Йооп открыл глаза и увидел сидящую напротив него девушку — волосы зачесаны назад, глаза широко открыты, на какой-то миг лицо его осветилось радостью. Но уже в следующее мгновение радости этой как не бывало. Он успел разглядеть и серую кожу, и неподвижность позы, и засохшую кровь над глазом, и зажатую между зубов бумажную трубочку. Он сам тотчас сделался бледным как полотно. Его глаза, казалось, были готовы вылезти из орбит, из горла вырвались сдавленные рыдания, заполнившие собой все тесное помещение.

Ага, подумал Пройсс, я был прав. Эта Виссер и Йооп были любовниками.

И хотя Пройсс не имел опыта в ведении такого рода разговоров, он обнаружил, что слова даются ему куда легче, когда он сосредоточен на стрелке часов, а в голове явственно оживают образы Югославии или берлинских подвалов на Принцальбрехтштрассе.

— Вот что ваши друзья сделали с ней, — произнес он по-голландски и, бросив последнюю сигарету на бетонный пол, загасил ее подошвой сапога. Затем поднялся с места и встал рядом с мертвой Аннье Виссер, но не настолько близко, чтобы загородить ее собой от тщедушного голландца. — Это их рук дело. Застрелена из пистолета с глушителем. Так утверждают свидетели. Свидетели — голландцы.

Он дотронулся пальцем до виска мертвой девушки.

Будь у голландца нормальные руки, — а не эти ужасные конечности, раздувшиеся вдвое по сравнению со своим обычным размером, одно предплечье почернело от бесконечных ударов стальным прутом, — Пройсс был бы уверен: Йооп обязательно закрыл бы лицо ладонями.

— Посмотри на нее, — приказал ему Пройсс — посмотри на бумажку у нее во рту. Ты узнаешь, что это такое? — Йооп открыл глаза и впился взглядом в мертвую девушку. Дыхание его стало частым, но неглубоким, с губ сорвался очередной всхлип.

— Это английская двадцатифунтовая банкнота. И мы оба знаем, что она означает. Более того, я уверен, что тебе известно, от кого она.

Пройсс вытащил банкноту изо рта девушки, развернул и, наклонившись через стол, поднес ее к самым глазам Йоопа. Так, чтобы тому были видны только деньги и ничего больше.

— Аннье, — всхлипнул Йооп. — Боже, прости меня.

— Чей боже, Йооп? — поинтересовался Пройсс. Но голландец не ответил. — Ты ведь знаешь, чьих это рук дело, разве не так? — спросил он. Йооп продолжал смотреть на банкноту.

Затем кивнул и опустил голову на стол. На какой-то миг Пройсс подумал, что он в очередной раз потерял сознание, если не хуже. Но нет, спустя мгновение Йооп снова поднял голову. А в 9.35 — Пройсс специально посмотрел на часы — голландец вновь впился взглядом в мертвую девушку и начал говорить все, что знал.