Он поймал ее руками.

Ему повезло. Еще издали заметил двигающийся по склону комочек. Куропатка? Он отвернулся. Что пользы смотреть на нее, когда ружья нет?

Но через минуту, не удержавшись, опять повернулся в ту сторону.

Странно! Почему проклятая птица двигается короткими скачками, не пытаясь взлететь? Ага! Вот оно что!… У нее перебито или перегрызено крыло!

Спотыкаясь от слабости, Ветлугин погнался за куропаткой. Под руку подвернулся камень. Он швырнул его в птицу и, наверное, ушиб ей ногу, потому что она стала удаляться гораздо медленнее.

Наконец он настиг ее.

Мясо обычно съедалось полусырым, несмотря на то, что жарилось на костре. Ягель сгорает очень быстро, а в распоряжении Ветлугина не было другого топлива. Но сейчас не приходилось обращать внимание на такие мелочи. Все же еда была горячей.

Он разгреб снег, извлек из-под него белый лишайник, который служит кормом для северных оленей, потом старательно уложил и утрамбовал в ямке, предусмотрительно вырытой в снегу, чтобы не задувало ветром пламя.

Каралось бы, все предосторожности были приняты. Но руки дрожали от волнения или слабости, когда подносил зажженную спичку к ягелю. Огонек качнулся и погас.

Куропатку пришлось съесть сырой.

О том, что он израсходовал последнюю свою спичку, Ветлугин вспомнил только вечером, устраиваясь на ночлег. Было очень холодно. Захотелось погреться перед сном. Но спичек не было. Полно ягеля под ногами, а костер разжечь уже нечем!…

Все же ему удалось задремать, забившись в углубление между скалами и свернувшись калачиком.

Ветлугина разбудили крикливые голоса подорожников.

Эти птицы улетают с Таймыра осенью в арьергарде остальных перелетных птиц. С отлетом подорожников на полуострове воцаряется зима.

Знал ли об этом Ветлугин?

Сейчас птицы как угорелые носились перед скалой, под которой он укрылся. Зарябило в глазах. Потом стая, будто испугавшись чего-то, взмыла в небо и мгновенно исчезла.

Некоторое время Ветлугин лежал неподвижно, собираясь с силами. Когда опять посмотрел вверх, представилось, что подорожники вернулись. Но они были теперь совсем белыми. Птицы бесшумно садились на снег и, распластавшись, сливались с ним.

Не сразу Ветлугин догадался, что это уже не птицы, а хлопья снега. Черт возьми! Он никогда не видал таких больших, похожих на птиц хлопьев.

Уставившись в небо, Ветлугин долго повторял: «Подорожники улетели, подорожники улетели…» Это было плохо. Но почему? Он не мог понять. Что-то неладное творилось с головой. Мозг работал замедленно, как бы на холостых оборотах.

Он так и не сумел или не захотел додумать до конца: в чем же пугающая связь между его собственным положением и отлетом подорожников?

Идти стало гораздо труднее, точно Ветлугин не отдохнул, а еще больше устал за ночь. Однако нужно было идти! Он шел и шел, нагнувшись вперед, медленно переступая ногами.

Временами в сознании возникали провалы. Ветлугин переставал воспринимать реальность происходящего. Полузабытые лица проносились перед ним, в ушах звучали знакомые голоса. Раз он поймал себя на том, что громко и сердито спорит с кем-то, хотя рядом никого не было.

Но все время перед его умственным взором стояла одна яркая, немеркнущая картина, которая заставляла сердце усиленно биться. Среди чахлой полярной растительности суетятся маленькие фигурки. Это самоеды снаряжают санки, быстро сворачивают и укладывают чумы, готовясь к возвращению на юг.

На юг! На юг!…

Иногда Ветлугин видел себя на быстро несущихся санках. Самоед рядом с ним понукал оленей и тыкал в них длинным хореем. Скрип полозьев был совсем явственным.

Потом Ветлугин встряхивал головой, будто просыпаясь. Какие полозья? Это ветер свистит, налетая порывами, с размаху бросая колючие снежинки в лицо.

Теперь путник уже не различал светлой полосы над горизонтом, но считал, что идет правильно: все на юг и на юг…

— Чем ближе к вершине, тем труднее идти, — подумал он вслух. — Проклятый ветер сдувает снег с каменных плит, ноги скользят.

Вскоре он оступился и упал на ровном месте.

Добраться бы только до гребня — тогда все хорошо, он спасен. Не может быть, чтобы за этим хребтом были другие. Этот хребет — самый трудный, но зато уж последний.

Да, несомненно, последний! До вершины осталось совсем немного. Еще каких-нибудь двадцать-тридцать саженей подъема, и горы оборвутся, а под крутым скалистым берегом сверкнет вода. Это озеро Таймыр, у которого нетерпеливо поджидают самоеды. (Ему казалось уже, что они поджидают его.)

Цепляясь за торчащие камни, в кровь обдирая пальцы, Ветлугин ползком поднялся на гребень.

Мгновение он смотрел вперед, потом ничком, очень медленно опустился на землю.

Стало очень страшно.

Новые хребты громоздились вдали, черно-белые, грозные, ярус за ярусом. Сквозь завесу медленно падающего снега можно было различить их зазубренные, как бы оскаленные, вершины.

Он долго лежал на камнях, полчаса, может быть, даже час. Потом, отдохнув, с трудом поднялся и продолжал идти, покачиваясь от слабости.

Вперед!… Вперед!… К вечеру надо обязательно добраться до следующего гребня!

Только такую, ограниченную, задачу ставил перед собой. Он запретил себе думать о чем-либо другом, и прежде всего о том, что на озере уже нет никого, что самоеды давным-давно откочевали на юг и оставили его одного на произвол судьбы в безлюдных, страшных горах Бырранга.

Его обдало ледяным ветром. Снежинки завертелись, заплясали вокруг. Плохо! Придется прятаться, пережидать снежный заряд, чтобы не угодить сослепу в какую-нибудь яму.

Ветлугин начал выкапывать нору в снегу, торопясь залечь в нее, как зверь в логово, — и замер.

Откуда-то снизу пахнуло теплом!

— Как из русской печи, — в раздумье сказал Ветлугин. И прислушался. Никто не ответил ему. Только ветер свистел вокруг.

Он поднялся на ноги, шагнул вперед с растопыренными руками, как слепой, не видя ничего, кроме струящейся белесоватой мути, и почти сразу же сорвался вниз, в пустоту…

2

Он не ушибся, потому что упал в снег, да и высота была небольшой.

Над Ветлугиным со свистом проносилась метель. Он почти не ощущал ее; ему представилось, что он как бы нырнул на дно реки, куда не достигала буря, бушевавшая наверху.

Здесь, по-видимому, начинался скат котловины, из глубины которой почему-то тянуло теплом.

Ветлугин пополз вниз со всеми предосторожностями, очень медленно.

Вскоре сделалось еще теплее, снежинки, крутившиеся в воздухе, превратились в туман, а под руками вместо снега все чаще стал возникать сырой, пружинящий мох.

Чем дальше подвигался Ветлугин, спускаясь в котловину, тем сильнее охватывало его благодатное тепло. Оно расслабляло, клонило к земле. Вскоре не осталось сил бороться с одолевавшей дремотой, и он заснул внезапно, в той же позе, в какой полз, — ничком, распластавшись на снегу.

Когда он поднял голову, метель стихла. Над ним в разрывах тумана мерцали звезды.

Спускаться в загадочную котловину ночью? Нет, это было опасно. Неизвестно, что подстерегает его там.

Но очень трудно было дождаться утра.

То и дело Ветлугин настораживался, с тревогой вскидывал голову. Обостренный слух ловил непонятные звуки, доносившиеся из котловины.

Рев зверя?… Да, очень похоже на рев. Не дикие ли олени пробежали внизу, невидимые в тумане?

А это что?… Протяжный крик!… Хриплый, сердитый, требовательный… Неужели же там, внизу, есть люди?…

Вот словно бы огоньки сверкнули. Сверкнули и пропали. Почудилось?…

Быть может, это звезды? Появились на миг в просвете между тучами, чтобы подразнить, поманить, отразившись в воде?

Значит, вода внизу? Там, в непроглядном тумане, озеро Таймыр?…

Это было бы счастьем!

Озеро — значит, все хорошо! Препятствия, гребни, перевалы остались позади. Сейчас он лежит на самом краю обрыва (Ветлугин знал, что Бырранга круто обрывается на юге). Утром туман рассеется, из-за туч проглянет солнце и озарит озеро, кое-где уже подернутое льдом, низенький кустарник и кучку самоедов, стоящих наготове подле своих запряженных в санки оленей.