Семен механически кивал головой: согласен, правильна… А сам не переставал думать о Лиде. Перед ним встало новое видение: бежит Гришутка по болоту, и вдруг из-за поваленного дерева встает полицай, который лежал в засаде. «Стой! — кричит. — Стреляю!» Гришутка останавливается, его арестовывают, и Лида остается непредупрежденной.

Предположение, если разобраться, было вздорное. Но оно взволновало Семена. Он не мог больше сидеть и ждать. Ему хотелось видеть Лиду сейчас, немедленно, тобы убедиться, передал ли Гришутка то, что надо было передать.

— Я пойду, — сказал он, поднимаясь. — Если спросит Крушина или еще кто, скажите: заболел.

Через полтора часа он был на Лиманной. Вопреки его ожиданиям Лида выглядела спокойной. Удивительно спокойной.

— Гришутка к тебе приходил? — спросил Семен.

— Приходил, приходил. Не ко мне, к Анке. А она мне передала. Подумать только, какое несчастье! — И Лида поднесла руки к груди и положила ладошки у горла — точь-в-точь, как представлял себе Семен.

Семену хотелось взять эти мягкие маленькие ладошки и поцеловать их поочередно, а потом поцеловать то место, где они лежали, — крохотную ямочку между ключицами. Но он не мог этого сделать: дома была мать, которая прислушивалась к разговору. Лида с самого начала не скрывала от родных, что она связана с подпольщиками, поэтому разговор шел без утайки. А любовь свою они скрывали. И сейчас Семен ограничился тем, что легонько прикоснулся к плечу Лиды и сказал, глядя ей в глаза:

— Надо недельки на две куда-нибудь уйти. У тебя есть родственники или знакомые в соседних селах?

— То напрасная тревога, милый, — ответила Лида (слово «милый» для матери ничего не могло открыть, потому что Лида с одинаковой легкостью употребляла и самые бранные, и самые ласковые слова). — Мы тут с Анкой совет держали и решили, что нам ничего не грозит. Она, та проклятущая Веретенина, кроме Лущик и Наташи, никого из нас не знает. Лишь бы Нюся выдержала.

— Ты думаешь, что она?..

— Нет, нет, что ты! Она тихоня с виду, а крепкая. Мы вместе с ней в педтехникуме учились, я её хорошо знаю, — уверенна сказала Лида и спохватилась: — Что же ты воткнулся у порога?! Проходи, садись.

Этот внезапный переход к шутливому тону, как и неожиданная, порой необъяснимая смена настроений Лиды, выбивали у Семена почву из-под ног. Он не мог так быстро переключаться. Если речь шла о серьезном, он рассуждал серьезно. Если шутить, так шутить. Поэтому способность к внезапным переходам хотя и казалась ему привлекательным свойством характера Лиды, на нередко ставила его в тупик.

Семен молча разделся, прошел на свое место — к табуретке между столом и люлькой Николеньки. Лида с обычной легкостью в движениях засновала, собирая гостю угощение. Так уж повелось у Беловых: когда бы Семен ни пришел, тотчас его усаживали за стол. Иногда он бывал сыт и отказывался, но его все равно кормили. Лида была уверена, что хозяйка держит Семена в черном теле, и, жалея, заставляла его есть как можно больше. А Лида умела настоять на своем.

Потом, когда Семен поел и Лида вымыла посуду, они уселись друг против друга у люльки Николеньки. По очереди делали мальчику «козу рогатую». Николенька весело сучил ножками и смеялся, показывая прорезавшиеся молочные зубки.

Мать на минутку вышла во двор. Семен привлек к себе Лиду и поцеловал в губы, прошептав:

— Я так соскучился по тебе… Очень хочется быть с тобой всегда, солнышко мое!.. Давай откроемся твоим родным и будем жить вместе. Давай?

— Чудной ты, Сеня, — говорила она нараспев, упираясь ему в грудь руками. — Право, чудной! Не могу же я, мужняя жена, да снова выходить замуж без развода? И проверить нам свою любовь надо. Вдруг ошибка? Как у меня с Николаем было… Я не переживу тогда…

— Все будет хорошо, поверь, — уговаривал он, забыв обо всем на свете.

— Сема! Милый ты мой! — покоренная его ласками, низким голосом воскликнула Лида. — Ты думаешь, мне не хотелось бы быть с тобой? Моя на то добрая воля, не отпустила бы тебя из хаты, — она прижалась к нему, уткнувшись носом в сгиб между шеей и плечом, и теплое дыхание щекотало ему кожу. — Но пойми ты, нельзя сейчас! Я хочу, чтоб у нас все было хорошо, по закону, чтоб мне ни перед кем не пришлось краснеть. Подожди, милый, проверь себя и меня, и… Не думай обо мне плохо.

Со двора вошла мать. Они, стараясь скрыть свое замешательство, разом склонились над кроваткой уснувшего Николеньки.

Время летело на крыльях. Мать еще несколько раз отлучалась во двор. Пришла и ушла Анка Стрельцова.

Лида и Семен почти не обратили на нее внимания, зато не спускали друг с друга глаз. В эти минуты ничто не было так важно, как их глаза, их слова, их руки, ставшие такими гибкими и осторожными.

Поздно вечером явился Алексеич. Он ездил в плавни за дровами и очень устал.

Дольше оставаться Семену в гостях было неудобно. Он попрощался и ушел, унося с собой несказанную прелесть последнего, торопливого — в сенцах — поцелуя Лиды.

К вечеру мороз окреп, и снег звучно похрустывал под ногами. Решительным и сильным чувствовал себя Семен, шагая знакомой дорогой, таким сильным, что мог при надобности своротить, пересыпать лопатой Мамай-гору. «Лишь бы тебя, милая, беда не коснулась! — растроганно думал он. — А со мной ничего не случится. Я в огне не сгорю и в воде не потону…»

Всю дорогу думал он о том счастливом дне, когда он и Лида навек соединят свои жизни.

Не знал Семен, что этому не суждено сбыться. Не чуял, что беда уже стоит на пороге и машет совиными крыльями.

Беда приходит всегда неожиданно. И как бы ты ни готовился её встретить, она все равно подкрадется, словно вор из-за угла. Даже на фронте так: идет солдат в атаку и знает, что его могут убить, но не верит этому. Не верит, и все тут! И когда солдата смертельно ранят, это всегда бывает для него неожиданностью.

Знали доповцы, что их работа сопряжена с риском и опасностями. Однако шли навстречу им, в глубине души не веря в беду. Чем дальше, тем больше укреплялось это чувство, потому что все их начинания кончались благополучно.

Много тревожных дум передумал Никифор, ворочаясь ночью на соломенном матраце в хате Баклажовых. Сказать правду, в первые минуты после рассказа Берова он растерялся. Не от страха за себя. Он привык к постоянным опасностям, если только вообще к ним можно привыкнуть. Боялся за организацию, с таким трудом созданную. На нем, как на руководителе, лежала ответственность за судьбу каждого доповца и за организацию в целом.

На следующий день после ареста Лущик Никифор послал одну из сестер Баклажовых — Нину с запиской к дальней Наташиной родственнице. В записке просил разъяснений: кто такая Веретенина и кого из допэвцев она знает? Ответ, который принесла Нина, успокоил. Провал Лущик, арестованной ольговскими полицаями, выглядел случайностью. Однако предосторожности ради Никифор написал приказ, в котором всем членам ДОПа предлагалось подготовить себе убежище на случай арестов, а все уличающие материалы уничтожить или спрятать в надежном месте. Нина Баклажова обошла всех руководителей групп и познакомила их с приказом. Каждый поставил внизу свою роспись-кличку. Всего было семь подписей. Эти семь представляли костяк организации, за ними стояли рядовые члены ДОПа.

Прошел день, второй, третий… Новых арестов не последовало. Это еще больше укрепило уверенность Никифора, что провал Лущик случаен и что прямой опасности для организации пока нет. Никифор через Катю, младшую из сестер Баклажовых, пригласил к себе Орлова. Вдвоем они долго обсуждали положение дел и пришли к выводу, что необходимо организовать вооруженный налет на больницу, освободить Лущик и перевезти её из Знаменки в хутор Михайловский. В боевую группу для операции «Красный крест», как назвал её Орлов, включили Петра Орлова, Никифора Тараскина, Семена Берова, Андрея Тяжлова, Михаила Мельникова, Афанасия Рогулина, Анатолия Солен. Руководство операцией взял на себя Орлов.

— Только скорей, — попросил его на прощанье Никифор. — Здесь не то что день — час дорог.