Блестящие тревоги

Нонна любила сидеть в первом ряду. Для этого, верно, надо было похлопотать: прийти пораньше, первой проникнуть в зрительный зал и уж до самого начала не покидать захваченных позиций.

На литературный вечер она пришла совсем не потому, что очень уж любила поэзию и ее интересовало творчество городских поэтов. Совсем не то. Просто она была старательна и самолюбива. И она не пропускала ни одного литературного вечера, как ни разу еще не пропустила ни одной лекции без уважительных причин.

Она была не просто старательна, а даже предана своему делу; Вот это качество и пленило профессора Ширяева, и оно же его и обмануло. Нонна была равнодушна к литературе. И если говорить о любви, то любила она по-настоящему только самое себя, но ни за что в этом не созналась бы.

Только из любви к себе она отлично училась, чтобы стать отличным литературоведом, занять место в первом ряду. Место, обеспеченное всеми возможными благами жизни. Жизнь — война, в которую она вступила рядовым, готовым к выполнению любой команды. Придет время — командовать будет она. Достичь этого легче всего в искусстве, чем в любой другой области, надо только тонко чувствовать, чего от тебя хотят, не забывая, впрочем, и о своих собственных желаниях.

А глядя на нее, никто бы никогда и не догадался о ее честолюбивых замыслах. Она была серьезна, сдержанна, в меру восторженна и в меру скептична. Безмерная восторженность — признак ограниченного ума.

Сидя в самой середине первого ряда, она бурно переживала вместе со всем залом, ее круглое лицо разрумянилось, темные глаза блестели. Она ничем не отличалась от всех этих девчонок и мальчишек, которые или замирали в ожидании чего-то неслыханного, или сходили с ума, аплодируя стихам, весьма посредственным.

Артема она заметила сразу, как только он вместе со всеми выступающими вышел на сцену. Вот ему-то не надо заботиться о хорошем месте. Поэт. Сразу перешагнул все ряды, и без особого труда. Ей до этой высоты никогда не добраться, если она даже будет работать без сна и отдыха. Так уж несправедливо устроено все в мире, и бороться с этим бесполезно. Напрасно только он забился в самый дальний угол. Сидит с таким удивленным и даже пришибленным видом, как будто пришел на экзамен, ничего не зная.

Несмотря на то что Артем и в самом деле чувствовал себя скверно, он из своего угла сразу увидел Нонну. Наверное, оттого, что это было единственное знакомое лицо среди массы незнакомых, это его немного успокоило, Он даже с удивлением отметил, что совсем она не такая уж скучная, суховатая и ограниченная отличница, с какой он встречался дома. Такая же, как и все. И даже лучше: ни с кем не болтает, удивительно слушает и даже по временам вспыхивает какой-то мгновенной восторженностью. Интересная девчонка. Нет, видно, не зря отец ее отметил, и не только за небывалые успехи в учебе. К таким вообще-то он относится настороженно.

— Успевающий — это почти всегда преуспевающий. Толку от такого не жди, — говорил он.

Так и сидел Артем, забившись в угол небольшой сцены, волнуясь и тоскуя, как на приеме у зубного врача. Но он уже свыкся со своим положением — чему быть, того не миновать — и даже начал прислушиваться к звукам голосов, не улавливая пока что смысла. Маститые, вроде Михаила Калинова, пока еще не выступали, читали начинающие. Некоторые из них, уже привыкшие к почестям, выпаливали в притихший зал немудрящие свои стихи. Они упивались грохотом щедрых аплодисментов, мгновенно и бестолково хмелея с непривычки, и, захмелев, начинали нести что-то уж совсем лишенное смысла и формы. Им аплодировали с озорным энтузиазмом.

Артем должен был читать в самом конце первого отделения, после всех начинающих, перед маститыми. Честь, которую надо заслужить. Этим подчеркивалось, что ему остается один только шаг до вершины областного Олимпа. Все начинающие это понимали и поглядывали на Артема с почтением и завистью.

Но все-таки, когда он услыхал свое имя и совершенно неведомым для себя способом оказался у самой рампы, на лобном месте, он ничего, кроме полного одиночества, не почувствовал. Он в одиночестве повис среди грозной тишины и не знал, что ему надо сделать для того, чтобы снова встать на землю. Но тут он услыхал горячее дыхание зала. Не дыхание людей каждого в отдельности, а всего огромного зала, могучее дыхание, палящее знойным ветром, от которого у него даже зашевелились волосы на голове…

Он очень удивился, когда по окончании вечера кто-то, кажется секретарь Союза писателей Демидов, сказал:

— Хорошо читаешь, взволнованно. Ну, пошли в зал, пообщаемся.

В огромном вестибюле его сейчас же окружили и начали выспрашивать, как он работает, и какие у него планы, и почему еще нет сборника его стихов, таких замечательных. Он-то сам считал их весьма посредственными и никак не предполагал, что они могут кому-нибудь понравиться. Тоскливо озираясь, он замечал, как Михаил Калинов и другие признанные литераторы лихо раздают автографы. Ему тоже подсовывали блокноты, открытки и даже, кажется, чужие сборники стихов, требуя, чтобы он расписался. А ему больше всего хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю или хотя бы пробиться к директорскому кабинету, где он оставил свое пальто. Но, кажется, дело это безнадежное.

И тут неожиданно пришло спасение. Кто-то уверенно взял его под руку и властно и в то же время почтительно повел сквозь толпу. К удивлению, перед ними расступались, давая дорогу. Только в кабинете директора он обратил внимание на своего спасителя. Нонна!

— И вы здесь?

— С ума посходили, — засмеялась она, обмахивая тетрадкой свое пылающее лицо. — Еле к вам пробилась.

— Стихи… — Артем развел руками, как бы оправдываясь за то, что они, несколько поэтов, своими стихами вызвали такую бурю.

— Как же, нужны им стихи! Я не думаю, что все они это любят.

— Тем более что стихи-то слабые.

— А им все равно какие. За то, что я вас выручила, проводите меня. Хорошо?

— Очень хорошо. Что же они тогда любят?

— Поэтов, актеров, а больше всего футболистов.

— По-моему, это неправда! — вспыхнул Артем.

Нонна удивленно подняла брови и тут же их опустила.

— Не совсем правда, — примирительно заметил он. — Не все же так…

— Я и не говорю про всех, — отозвалась она покорно. — Подождите меня, я сейчас.

И в самом деле она появилась очень скоро. Как ей удалось пробиться к вешалкам? Артему она показалась очень нарядной: пальто цвета, который принято считать вишневым, черные резиновые сапожки и шляпка, тоже черная и блестящая. Артем решил, что она очень Нонне идет. Он уверенно, как будто для него это было привычно, взял девушку под руку, и это, по-видимому, ее не удивило. Они так мало знали друг друга, что никакие поступки их еще не могли удивлять.

Свет фонарей лежал на тротуарах неподвижно, как на поверхности остановившейся реки. Редкий снег все еще никак не мог одолеть промокшую землю.

— Я давно не видел вас, — для начала сказал Артем. — Вы не приходите…

Она серьезно ответила:

— Вас боюсь.

Артем решил, что это сказано в шутку, и сам пошутил:

— А, знаете, я ведь тоже вас боялся.

— Такая страшная я вам показалась?

— Совсем не то.

— Тогда почему?

— Боюсь отличников. Такие они старательные, что делается не по себе.

Что-то это мало похоже на шутку. Нонна, хотя и засмеялась, но, когда заговорила, сейчас же начала оправдываться:

— Слава богу, что я не такая, хотя и считаюсь отличницей. Да не очень-то я и стараюсь. Это у меня само собой получается, по, привычке. И память хорошая. Кроме того, я люблю учиться. И, когда хвалят, тоже приятно.

— Никогда не любил учиться. У меня это просто никак не получалось.

— А вам и не надо. Вы — поэт. А я простая студентка, рядовой товарищ.

— Ну какой я поэт!..

— Хороший, — сказала Нонна так просто и убежденно и вместе с тем так сердечно, что Артема тронула эта похвала, и он проникся к девушке чувством восторженного доверия. Ему тоже захотелось сказать что-нибудь такое же хорошее, но, ничего не придумав, он только осторожно сжал ее руку. И тут же испугался, как бы она не рассердилась. К счастью, Воина ничего не заметила.