Но самое нелепое и самое главное, чего Артем никак не мог понять, заключалось совсем в другом. Оказалось, что Сажин — прекрасный инженер, на фронте командовал саперными частями, заслужил много орденов и медалей, дважды был ранен. И при всем этом какие-то неприглядные действия и прямые преступления, которые в акте были названы «заботами о личном благополучии в ущерб своему основному делу» и «использованием служебного положения».

— Напишем «преступное использование» и «незаконное расходование», — предлагал Артем.

— Здесь комиссия, учти. Это в прокуратуре определят, что незаконное и что преступное, — ответил Андрей Фомич.

Упоминание прокуратуры подействовало, и Артем не стал спорить. Вообще, как он скоро убедился, спорить с председателем комиссии было делом вполне безнадежным. Обаятельно улыбаясь, он умел убеждать. Или убивать наповал каким-нибудь тяжелым словом. А в общем, с ним было интересно работать. Артем даже пожалел что теперь со всем этим, покончено.

Он шел по темным улицам, подумывая о своей тихой комнате и о стакане крепкого чая. И еще он думал о том стихотворении, которое давно его беспокоило, как неотвязная мысль. «У меня есть враг» — так он решил назвать его. Вначале, еще на Старом Заводе, когда эта мысль только робко вспыхнула и горела не ярче спички, враг имел вполне определенный вид. Инженер, красивый старик, деляга. Но чем больше думал он, тем ярче разгорался костер, подожженный той самой спичкой, высветляя зловещий образ врага. И последняя встреча с делягой, и другие многочисленные столкновения со всякими издержками деятельности человека окончательно утвердили в нем представление о том, что враг этот — не сам человек, а зло, которое им овладело. Враг — это прежде всего жгучий крапивный эгоизм, утверждающей только себя и свои хамские права на господство. Только для себя, для своего кармана, а все остальное — гори оно огнем! Взять все, что можно, сейчас! Умри ты сегодня, а мне не к спеху. А что завтра? Наплевать! Пусть об этом думают те, кто будет жить завтра. Мы живем сегодня, и это самое главное, остальное ничего не стоит.

«У меня есть враг, — думал Артем, — и у каждого есть враг. И если я об этом думаю, то он мне меньше опасен, чем те, которые еще не подумали об этом. Так надо заставить всех задуматься. Враг — это все то, что мешает человеку быть самим собой, быть человеком».

Кто-то торопливо следовал за ним, он даже не заметил этого, очнулся, только услыхав знакомый голос:

— Постой-ка! Эх! Ну ты и ходок!..

Артем обернулся — Андрей Фомич. Они пошли рядом.

— Ну, как ты? — спросил Андрей Фомич.

— Нормально, — ответил Артем, предчувствуя серьезный разговор, который всегда начинается с таких вот бессмысленных вопросов-ответов.

Какой враг сидит в этом хорошем человеке? А может быть, есть люди без внутреннего врага? Чехов написал, что надо вытравлять в себе раба. Или, кажется, выдавливать из себя. Ну, это уж не имеет значения. Раб. Наверное, это худший из врагов; раб страстей, раб стяжательства.

Тишина. И в тишине шорох шагов.

— А как вы живете? — спросил Артем и сразу понял, что Андрей Фомич только и дожидался этого вопроса, с такой охотой он начал рассказывать о себе.

В его жизни большие перемены: на днях начинает работать первая очередь домостроительного комбината, и его, простого плотника, назначают сменным мастером в деревообделочный цех. Трудно, конечно, придется. Образования-то маловато: ремесленное училище, а тут должность инженерская.

Сообщение это ничуть не удивило Артема, он-то считал Андрея Фомича таким человеком, которому впору любое дело и любая должность. И мастером он сможет, и даже директором. Строгий и способный работник, и к тому же душа-человек, несмотря на его неразговорчивость. Вряд ли такой позволит разыгрываться рабским страстям.

С прямотой деликатного и стеснительного человека Артем спросил:

— В прошлый раз вы так и не успели сказать, какой же необыкновенный случай с вами приключился на Старом Заводе?

— Да!.. — ответил Андрей Фомич с таким торжеством, с каким говорят только о самом главном. — Встреча одна приключилась. От этого все и пошло…

В свете фонарей и витрин заметнее стало мелькание снежинок. Звенели трамваи, голоса автомобильных гудков мешались с голосами людей. И только перейдя эту городскую магистраль, они снова вступили в зону тишины.

— Девушка там одна… — осторожно сказал Андрей Фомич.

Девушка на Старом Заводе? Всадница на рыжем коне!..

Артем спросил:

— В короне из листьев, Нина?

— Нет, не та. Зовут Алла. В вагоне встретил. Она в детском доме с малышами занимается. В электричке она, с Ленькой. Да этого все равно не расскажешь. И Ленька этот! Золотой Бубенчик. Ох, и парень!.. Вот придешь — сам увидишь!..

Ему хотелось все рассказать Артему, поделиться с ним своими беспокойными мыслями и, кажется, в чем-то оправдаться перед самим собой и перед той девушкой, которую встретил в электричке. Но в чем состоит его вина, Артем так и не мог понять. Да, кажется, этого не понимал и сам Андрей Фомич.

И тут Артема осенило: сыграло воображение, мгновенное и все озаряющее, как молния. «Неизвестная девушка из детского дома! Может быть, это и есть Алла? И Ленька, Золотой Бубенчик. Сейчас, как только она поплотнее завяжет шарфик на его шее, он и отправится в поход за сказкой. Для таких, как он, это не очень далеко. Сказка рядом, надо только иметь чистое сердце, чтобы увидеть ее. Для Леньки — это жизнь. А для меня? Повод для стихотворения. В крайнем случае — чужая жизнь, переложенная на стихи…»

Но тут в его размышления вломилась чужая жизнь, еще не переложенная на стихи:

— А ведь я завтра женюсь! — объявил Андрей Фомич с таким торжеством, что Артему стало понятно его замешательство. — Свадьба у меня. И я тебя зову. Как друга. Придешь?

Артем согласился. Они распрощались у ворот дома Ширяевых. В своей комнате Артем долго смотрел на портрет неизвестной девушки. Теперь он уже знал ее. И знал ее имя и то, что завтра она станет женой хорошего человека. Ну и отлично!..

Будь счастлива, Алла!

Свадьбу справляли в доме невесты. На этом настояли ее родители, потому что жених пока что жил в бараке. В одной комнате не очень-то развернешься. А у невесты — целый дом, и родни — вся улица. У жениха в гостях — его бригада, да материнские подружки, да кое-кто из соседей. Места много надо. Столы расставили в двух комнатах, третью — не комнату даже, а чуланчик, — приспособили под спальню молодым.

Хлопот было много, так что Надя до самого последнего дня не успела понять, что же она наделала и что с ней делают. Опомнилась только, когда уже в доме у нее сваты побывали, и все родные друг другу понравились, и все разговоры переговорили, и обо всем договорились. Смотрит — а ей уж и фату несут.

Вот только тут и опомнилась: «Да что же это я делаю-то?» И, как была в белом венчальном платье, выскочила на крыльцо — и в такси, убранное бумажными цветами.

— Скорей, — кричит, — скорей!

Таксист — парень молодой, сгоряча подумал, что ее силой замуж отдают и что невеста в последнюю минуту рванулась к своему милому, — лихо вылетел на улицу.

— Куда? Говори адрес, отчаянная…

Цветочная гирлянда на капоте затрепетала и сорвалась со своего места. Бумажные розы посыпались в пыль, припорошенную снегом. На повороте чуть не сбили какого-то парня, он отскочил, и кусок гирлянды остался у него в руках. Шофер сначала выругался, потом рассмеялся. И Надя в другое время посмеялась бы, но сейчас ей было не до того.

— Вот тут, у этой двери. Я скоро!..

Хорошо, что Алла оказалась дома. Кинулась к ней, от слез слепая:

— Что мне теперь-то делать? Я на все решусь, Аллочка, дорогая моя, золотая!.. Только скажи — все сделаю!

Стиснув зубы — вот-вот и сама разревется — Алла осторожно, чтобы не помять подвенечную прическу, прижала к себе Надину голову.

— А ничего уж и не надо делать, все получилось как нельзя лучше. И не реви ты, не порти себе праздника. Иди.