— Геннадий, — сказал Иван Потапович, — слетай, скажи, чтобы запрягли Касатку… И тебе, Михал Александрыч, придется съездить со мной, потому ты главный свидетель.

— Хорошо, вот только умоюсь, — ответил дядя Миша.

…Марья Осиповна перепугалась, увидев Катеринкины забинтованные ноги, но дядя Миша уверил ее, что ничего опасного нет, да и Катеринка держалась таким молодцом, так весело рассказала про пожар и как она его тушила, а теперь ей нисколечко не больно, что мать успокоилась.

Найда совсем ослабела от голода и оттого, что все время лежала связанная. Катеринка хотела напоить ее молоком, но Найда не умела пить из миски. Я вспомнил, что у нас есть соска, которая надевается на бутылку, и помчался домой.

Мать и Соня обрадовались так, будто меня не было целый год, и начали про все расспрашивать, но я сказал, что мне некогда, схватил соску и убежал.

Найда уже стояла, однако была так слаба, что ее все время качало и ноги у нее разъезжались. Катеринка налила в бутылку молока и всунула соску в рот теленку. Найда мотала головой и пятилась, но, почувствовав молоко, зачмокала, начала сосать.

Она так уморительно перебирала от нетерпения ножками и вертела кисточкой, которая у нее вместо хвоста, что все засмеялись.

— Будет, опоишь, — сказала Марья Осиповна и отобрала бутылку, когда та наполовину опустела.

Тут подъехал Иван Потапович и вместе с дядей Мишей увез хромого в Колтубы.

Вернулись они еще засветло.

— Ну как? Что с ним сделают? — обступили мы их.

— Что сделают? Отправят в аймак, а там рассудят.

Мы разошлись по домам, но дома не сиделось: мы так привыкли все время быть вместе, что после ужина опять пришли в Катеринкину избу. Собралась чуть не вся деревня: всем ведь было интересно узнать про наше путешествие. Мы наперебой рассказывали обо всем сразу, и, конечно, не столько рассказывали, сколько мешали друг другу.

— Погодите, — сказал Иван Потапович. — Что вы все трещите как сороки? Давайте по одному…

Рассказывать в одиночку оказалось очень трудно, и у нас ничего не вышло.

— Ну, вы, я вижу, рассказчики аховые… Ты б, Михал Александрыч, сам, что ли… ну, вроде доклада или беседы. Народ очень даже интересуется, какие есть камни и какая от них польза.

— Пожалуйста, — сказал дядя Миша, — ничего не имею против. Закончу обработку материалов, и перед отъездом побеседуем. Только… — Он наклонился к уху Ивана Потаповича, что–то пошептал ему, и тот кивнул головой. — Только сделаем так: сначала один из участников сделает доклад о походе — должны же мы отчитаться, правда? — а потом дополню я. Согласны?

Я думал, что доклад будет делать Генька, но дядя Миша решил иначе:

— Я полагаю, такой доклад должен прочитать секретарь нашей экспедиции Николай Березин. Геннадий Фролов подготовит коллекцию собранных образцов, а Павел Долгих начертит карту обследованного района…

Катеринку не нагрузили ничем, потому что она еще была больна.

Дядя Миша, чтобы я не путал и не заикался — кому охота это слушать! — посоветовал мне написать доклад, и я целый день напролет просидел за столом, а потом показал дяде Мише. Он сказал, что написано прилично, у меня, кажется, есть литературные задатки.

Вечер прошел торжественно. Пашка повесил на стену свою карту, а дядя Миша сказал вступительное слово.

— Больше чем двести лет тому назад сын холмогорского крестьянина гениальный ученый Михаил Ломоносов бросил призыв: «Пойдем ныне по своему отечеству, станем осматривать положение мест и разделим к произведению руд способные от неспособных… Дорога будет не скучна, в которой хотя и не везде сокровища нас встречать станут, однако везде увидим минералы, в обществе потребные…»

Только через двести лет народ услышал призыв своего великого соотечественника и последовал ему. Это стало возможным потому, что народ стал хозяином своей судьбы и своей земли. Как рачительный хозяин, он изучает свое хозяйство и год от году становится богаче и сильнее. И у вас в Тыже сделан первый, пусть небольшой, но очень важный шаг…

Я прочитал свой доклад; он всем понравился, и мне хлопали, как настоящему докладчику. Потом Генька внес и расставил коллекцию, а дядя Миша долго рассказывал, что находится в наших горах и какая может быть польза от разных минералов.

А на следующий день дядя Миша уехал — по его расчетам, товарищи его уже должны были добраться до аймака. Повез дядю Мишу мой отец, у которого были свои дела в аймаке. Еще на зорьке мы собрались к Катеринкиной избе. Вещи дяди Миши сложили на подводу, он попрощался с Марьей Осиповной и Иваном Потаповичем.

— Вы поезжайте, Иван Степанович, а мы с ребятами пройдем пешком, — сказал дядя Миша.

Мы проводили его до самых Колтубов.

Невеселая это была прогулка. Конечно, дядя Миша не мог остаться с нами навсегда, мы это хорошо понимали, но расставаться было очень грустно. Тут хочешь не хочешь, а повесишь нос и начнешь вздыхать! Дяде Мише, должно быть, надоели наши унылые вздохи:

— Вы что, граждане, хоронить меня идете, что ли? Почему такие постные физиономии?

Я объяснил начистоту все, что думал, и ребята сказали, что правильно, они тоже так думают.

— А что же вы теперь будете делать?

— Да что ж? Доучимся и уедем. Будем ездить, пока не найдем такое, чтобы было интересно.

— Та–ак! А не думаете ли вы, друзья, что это похоже на трусость?

— Почему трусость? — спросила Катеринка. — Мы ничего не боимся.

— Выходит, боитесь. Советский человек не ищет хорошего места для себя, а сам создает эти хорошие места. И когда–нибудь вам станет стыдно. Куда бы вас ни закинула судьба или собственная прихоть, рано или поздно вас потянет в те места, где вы родились и выросли. Вы приедете и будете любоваться каждым камешком и веткой. Жизнь здесь изменится, она станет лучше и легче. Но добьются этого другие, и вам станет стыдно, что вы ничего не сделали для своего края, бросили и забыли родное гнездо…

— А что же нам делать?

— Ищите, думайте. Вы же пионеры! Не прячьтесь за чужие спины, идите впереди… Экспедиция, конечно, хорошее дело, но и та была проведена плохо…

— Почему?

— Да ведь в ней только вы участвовали — четверо! А остальные ребята?.. Им ведь тоже интересно. Недаром этот Щербатый увязался за своим дядькой. Он, может, для того и пошел, чтобы доказать, что он не хуже вас…

— Все одно ничего не докажет!

— Почему же это?

— Он несознательный, только и знает что каверзы строить…

— Ну, он несознательный, а вы сознательные. Привлеките его на свою сторону, перевоспитайте…

— Перевоспитаешь его, как же! — сказал Пашка.

— Трудно? А если легко — в том и доблесть не большая… Ну какие же вы идущие впереди, если за вами никто не идет!.. Командирам без армии грош цена… Так–то, братцы!

Катеринка всю дорогу рвала цветы, и, когда мы подошли к Колтубам, у нее собралась целая охапка. Она обложила ее листьями папоротника и отдала дяде Мише.

На прощанье Катеринка разревелась, у меня тоже как–то першило в горле и щипало глаза: очень уж мы полюбили дядю Мишу и жаль было с ним расставаться!

Он дал нам свой адрес и просил написать. Мы обещали писать часто и много, жали ему руки и потом долго смотрели вслед удаляющейся телеге. Наконец она скрылась за березовым колком,[12] и мы пошли домой.

Подавленные разлукой, мы долго шли молча. Катеринка несколько раз порывалась что–то сказать и наконец не выдержала:

— Правильно!

— Что правильно?

— Дядя Миша говорил. Надо перевоспитывать!

— Кого ты будешь перевоспитывать, «диких»?

— А что?.. И раз у них Васька главный, с него и начать…

— Я с этим браконьером водиться не буду! — сердито сказал Генька.

Они заспорили, и, чтобы примирить их, Пашка сказал, что, конечно, надо как–то поладить с «дикими», но начинать не с Васьки, потому что он самый упорный, а с кого–нибудь послабее.