— Следует, — поддержал дядя Миша, — уже хотя бы потому, что охота сейчас запрещена. А он убил матку — значит, и теленка тоже.

— Это какой–то чужак, — решил Геннадий. — Наши зверя сейчас не бьют… Давайте поймаем его!

— Найдешь его! — возразил Пашка. — Как иголку в сене…

Катеринка все время возилась с теленочком: гладила, что–то приговаривала и целовала в черную мордочку. Тот пятился и мотал головой. Катеринка сказала, что ни за что не бросит теленка — один он обязательно пропадет.

— А что с ним делать?

— Возьмем с собой! А, дядя Миша? Я его выкормлю…

— Да чем ты будешь кормить? Он ведь, наверно, травы еще не ест.

— Ест! Ест! — закричала Катеринка. — Смотрите!

Она нарвала немного травы и дала теленку. Тот обнюхал, захватил немного губами и тут же выронил изо рта.

— Вот видишь, он еще не умеет!

Катерника огорчилась до слез:

— Все равно не брошу! Вот хоть сама с ним останусь — и всё!

— Ну что ж, хорошо! Веди своего мараленка.

Катерипка сделала из веревки поводок и надела ему на шею. Мараленок сначала пятился и упирался, потом смирился и пошел следом за нею, часто перебирая тонкими ножками.

Но он скоро устал и начал отставать, а вместе с ним и Катеринка. Тогда дядя Миша спеленал его, как ребенка, и привязал на спину Звездочке. Катеринка пошла вперед — собирать изредка попадавшуюся черную смородину.

Обходя завалы, мы не торопясь поднимались по склону, как вдруг впереди послышались глухие удары и Катеринкин голос:

— Скорей! Скорей сюда!..

Мы бросились на голос, выбежали на поляну. По ней прыгала Катеринка и толстым суком била по земле. Земля дымилась.

Пожар!

Пламя еще не поднялось, но между островками зелени змеились, перебегали по сушняку искрящиеся огоньки, распространялись все быстрее и шире. И уже повис над поляной терпкий, едучий запах гари… Схватив валявшиеся всюду сучья, мы принялись забивать стремительно расползающиеся очаги огня.

Подбежали дядя Миша и Пашка. Мы кольцом охватили поляну, чтобы не пропустить огонь дальше, и молотили, молотили по земле. Огоньки пригасли, поднялся сизый дым, и в этом предательском дыму то там, то здесь снова начинали искриться загорающиеся пучки сухой травы.

Наконец огонь был погашен, но трава все еще тлела и дымилась. Только тогда мы услышали журчанье ручейка, протекавшего по краю поляны, и, пустив в ход котел, чайник, кружки, тщательно залили все дымки. Катеринка в этом уже не участвовала. Она сидела на земле и, держась за ноги, беззвучно плакала. Увидев разгорающийся огонь, она бросилась сбивать пламя и, сгоряча не чувствуя боли, бегала прямо по горящей траве, а теперь ожоги дали себя знать. Посмотрев на Катеринкины ноги, дядя Миша ахнул и схватил свой мешок. Оп обмыл ей ноги марганцовкой, потом из флакона, предварительно разогрев его, вылил густую, похожую на воск массу, смазал ожоги и забинтовал. Катеринка перестала плакать и только всхлипывала.

— Очень больно, Катя? — спросил дядя Миша.

— Печет…

— Зачем же ты кинулась босиком в огонь?

— Перепугалась… Огонь–то — вон он, к валежнику подбирался.

Огонь был остановлен в двух шагах от кучи бурелома, за которым шел увешанный бородами мха и лишайников сухостой. Дойди огонь туда — его уже не удалось бы остановить.

В прошлом году мы всей деревней бегали в Колтубы помогать тушить пожар, зажженный молнией. Огонь шел тогда на дозревающие хлеба…

Нет ничего страшнее, чем пожар в тайге, когда ревущее пламя стеной вздымается к небу, вспыхивают, как факелы, столетние кедры и ели; обезумев от ужаса, все живое бежит от огня, и там, где он прошел, на долгие годы остается черная, мертвая пустыня гари.

Катеринка поступила как герой; и это ничего не значило, что герой сидел теперь и ревел…

— Что же делать с тобою? А? Ты ведь идти не сможешь?

— Смогу! Правда смогу! — Катеринка вскочила, ойкнула, побледнела и поспешно села опять. — Нет, не могу… — Слезы снова закапали у нее из глаз.

Дядя Миша озабоченно потер щеку и задумался:

— Что ж, ребята, придется наш поход свернуть… Погодите! Мы в пути уже пять дней, продовольствие подходит к концу. Вы, я знаю, готовы идти на край света, но у Кати серьезные ожоги, ее нужно лечить. Вы ведь не захотите, чтобы она мучилась ради вашего удовольствия. Нет ведь?.. Я так и думал. Поэтому объявляется приказ по экспедиции: курс домой!

А как же изумруды и все открытия, которые мы собирались совершить, но еще не совершили?

Но что нам оставалось делать, как не согласиться!..

Мы усадили Катеринку на Звездочку рядом с мараленком и тронулись в путь.

У самого края поляны Геннадий, шедший впереди, остановился и показал на землю: на разбросанном от костра пепле были видны отпечатки сапог.

— Видите? Это опять хромой.

Отпечаток сапог был действительно тот самый. Человек, оставивший следы на берегу озера, шел впереди нас. Должно быть, это он и маралуху убил, и бросил непогашенный костер.

— Давайте поймаем его, дядя Миша! — предложил Генька, и ноздри его гневно раздулись.

— Следовало бы… но это нас задержит, а Катю нужно скорее доставить в деревню…

Дядя Миша прикинул наше местоположение по карте и маршрутным съемкам (он тоже вел съемку, сказав, что параллельная работа страхует от ошибок). По прямой до деревни было километров двадцать, но идти пришлось бы по такой чаще, что пробираться через нее и без Звездочки трудно, а с ней и вовсе невозможно.

— Вместо того чтобы замкнуть треугольник, — сказал дядя Миша, — мы замкнем неправильную трапецию. Пойдем не на северо–восток, а прямо на север, пока не выйдем на дорогу в Колтубы. Так дальше, но легче и, следовательно, скорее.

Мы пошли наискось по увалу и шли до самой темноты.

— Вы народ выносливый, — сказал дядя Миша, — а нам нужно торопиться: Кате может стать хуже…

Катеринка крепилась изо всех сил и не жаловалась, хотя ей, наверно, было очень больно. Я срывал попадавшиеся по дороге ягоды и отдавал ей, однако она не ела, а совала мараленку. Тот мял их губами, но не глотал, и это огорчало Катеринку больше, чем обожженные ноги, — она все боялась, что он умрет от голода.

Поужинали мы уже в темноте. Катеринка и здесь возилась с теленком: поила его с пальца и с тряпки теплой сахарной водой.

Рано утром, наскоро позавтракав, мы пошли дальше и к полудню достигли точки, откуда должен был начаться спуск на противоположную сторону горы.

— Стойте! — вдруг крикнул Геннадий. — Вон он!

Не далее как в километре от нас в безветренном воздухе поднимался дым костра.

— Это он! — кричал Генька. — Бежим скорее!

Дядя Миша, прищурившись, посмотрел на дым, потом на нас, проверил свое ружье и сказал:

— Хорошо! Павлу и Кате оставаться со Звездочкой здесь. Пошли!

Всю дорогу мы почти бежали, боясь, что человек, зажегший костер, опять бесследно исчезнет. Шум ключа, бившего из–под скалы, заглушал наши шаги и позволил незаметно подойти к деревьям у самого края лужайки.

Возле костра сидел бородатый человек без рубахи. Рубаха лежала неподалеку на траве, должно быть только что выстиранная и разложенная на солнце для просушки. Над огнем висел закопченный котелок. Человек поднялся, прихрамывая подошел к разостланной одежде и взялся за рубаху. В этот момент дядя Миша, жестом остановив нас, вышел из–за деревьев и громко сказал:

— Здравствуйте!

Человек рывком натянул затрещавшую рубаху и оглянулся. Глаза его угрюмо и настороженно уставились на дядю Мишу. Ничего не ответив, он вернулся к костру и только здесь ответил:

— Здоров.

Дядя Миша подошел ближе, разглядывая человека и его имущество. Он увидел кусок шкуры с рыже–красной шерстью и кивнул на него головой:

— Свежинка?

— Ты что, оголодал? Садись, угощу…

— Я не в гости пришел.

— А не в гости, так проходи дальше.