187. З. Ю. Яковлева [1287] — А. Г. Достоевской
<С.-Петербург. 1879 г.>
…Целую вас, если позволите, и постараюсь <не> надоесть вам после театра своим присутствием; боюсь, что кончится тем, что Федор Михайлович прогонит упрямую женщину…
Автограф // ЛБ. — Ф. 93.11.10.23.
IV. Публичные чтения. — Пушкинские торжества [в Москве. — Триумф Достоевского. — Достоевский и Тургенев. — Полемика в печати и в переписке современников. — Продолжение борьбы за "Куманинское наследство". — Последний выпуск "Дневника писателя". — Предсмертная болезнь. — Смерть. — Похороны. — Отклики друзей, знакомых, читателей. — "Исповедь" А. Г. Достоевской(1880-1881)
188. Н. А. Соловьев-Несмелов — И. З. Сурикову
С.-Петербург. 1 января 1880 г.
…М. К. Цебрикову давно не видел, кажется более месяца, хотя она и убедительно просила бывать у ней по пятницам, когда кое-кто у ней бывает, — но я в эту осень и зиму ни разу не попал, хотя она живет теперь от моей квартиры на расстоянии пяти минут тихого хода; все крайне недосужно, и вечерами я работаю, и в праздники часто[1288]. У А. Н. Плещеева я обещал обедать праздниками, но пока это не удалось, — увижусь, передам от тебя поклон <…>
У нас с новым годом грызня в литературе и помой изливание не умягчились.
Нынче ел (т. е. обедал) в трактире с двумя пишущими, из которых один сообщает другому[1289]: "Вчера, говорит, был у М. Е. Щедрина — вот и великий талант; как человек, к прискорбию, разлагается, целый вечер все ругал то Тургенева, то Достоевского. Тургенева называл французиком из Бордо и собирается его, говорит, продернуть в сатире; Н. Михайловский и Елисеев тут сидели и только ему поддакивали, считая это разумным. Сообщил нам, благодаря кому были овации Тургеневу в С.-Петербурге, — Стасюлевич, говорит, объездил всех дам и подбил на эти овации, а этот наш офранцузившийся росс вообразил и невесть что, — и пошел, и пошел… Достоевского поносил и блаженненьким и юродивым, и так, говорю, целый вечер… Тяжело было слушать". И мне сделалось скверно на душе, слушая это, и я не доел обеда своего, и ушел, купил по дороге новогодний номер "Нового времени", пришел, читаю поэму в стихах Буренина, ругает поголовно всех поэтов и поэтиков — и Полонского, и Майкова и т. д., ругает до цинизма[1290], — не дочитал, стало тошно и весь вечер ничего не мог делать.
Вот тебе, мой милый, какая картинка с натуры нашего поистине литературного современного прозябания. Но делать нужно и необходимо каждому по силам — и крупному и малому, иначе вконец затянет зелень и плесень болота…
Автограф // ЛБ. — Ф. 295.5.336.2.10.
189. Из дневника А. А. Киреева
<С.-Петербург> 9 января 1880 г.
Достоевский очень хвалит мою записку государю, но говорит, что нигилизм родился ранее 48 года; причину его Достоевский видит в оторванности нашей от почвы с Петром Великим. Говорит, что она и очень хорошо написана[1291]…
Автограф // ЛБ. — Ф.126.2.8.
190. А. Г. Достоевская — А. А. Достоевскому
С.-Петербург. 10 января 1880 г.
…Я мой Новый год начала очень плохо: лежу с 4 января в постели и, кажется, пролежу еще дня четыре. У меня бронхит, был сильный жар и бред и начиналось воспаление легкого. Теперь мне значительно лучше, но из постели не выпускают <…> Поляков писал нам, будто Моншеров[1292] (то есть не mon cher Шер, а настоящий Моншеров) нашел покупателя на имение, и покупатель дает сто тысяч. Федор Михайлович ответил, что за сто тысяч отдать не согласится, а хочет получить натурою[1293] <…>
Пишу нарочно на бланке[1294], а то вы не поверите, что я книжница. А я имела уж заказ в 50 рублей и заработала 4 рубля 80 копеек. Каково!
Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 151.
191. И. И. Румянцев — А. Г. Достоевской
<Старая Русса> 14 января 1880 г.
С истинным удовлетворением прочитал я еще раз "Униженных и оскорбленных". Дай бог здоровья Федору Михайловичу. Право же, нет даже и подходящего сколько-нибудь человека, который бы мог его заменить, хоть отчасти. Особенно он дорог в настоящее смутное время, которое вряд ли кто изображает вернее[1295].
Автограф // ЦГАЛИ. — Ф. 212. — Оп. 1. — Ед. хр. 209.
192. А. А. Достоевский — А. М. и Д. И. Достоевским
<С.-Петербург> 18 февраля 1880 г.
…Недели полторы тому назад я был в театре на "Русалке" <…> Около того же времени я заходил вечером к дяде Федору Михайловичу, которого дома не застал <…> Вчера утром до двух часов я пробыл в Академии, а затем отправился к Федору Михайловичу, поздравить его с именинами. При мне он получил письмо от вас и видимо был очень доволен этим и все твердил, что ему надо вам нечто сообщить. Часа в три приехали Рыкачевы и Владимир Константинович[1296]. Просидели мы с час, а затем распрощались, причем с меня взяли слово, что я приду обедать. Часу в седьмом я пошел к ним опять. Кроме меня, обедал еще Николай Николаевич Страхов, который, между прочим, говорил, что знаком с вами, и расспрашивал о вас…
Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 30.
193. А. И. Толстая — Е. Ф. Юнге [1297]
<С.-Петербург> 24 февраля <1880 г.>
Сейчас возвратилась я от Достоевских — я нашла его чем-то расстроенным, больным, донельзя бледным. На него сильно подействовала (как на зрителя) казнь преступника 20 февраля[1298]. Недаром мне хотелось прочесть Достоевскому твое письмо; по мере того, как жена его читала (читает она превосходно и с большою осмысленностью и чувством), лицо его прояснялось, покрылось жизненною краской, глаза блестели удовольствием, часто блестели слезами. По прочтении письма мне казалось, что он вдруг помолодел[1299]. Он спросил, пишешь ли ты; на отрицательный ответ сказал: "Судя по ее письму, она так же может писать, как и я". Когда я уходила, он просил меня передать тебе его глубокую признательность за твою оценку к его труду, прибавив, что в письме твоем полная научная критика, и лучшая какая-либо была и будет и которая доставила ему невыразимое удовольствие. Это уж я сама видела. Все время покуда я одевалась в передней, он только и твердил, чтобы я не забыла передать тебе его благодарность за то, что так глубоко разбираешь его роман "Карамазовых", и сказать тебе, что никто так еще осмысленно его не читал. Ты сама бы порадовалась, увидев, какое наслаждение доставило твое письмо писателю, благородному труженику <…>
1287
Зоя Юлиановна Яковлева — петербургская знакомая Достоевских, "общественная деятельница, устраивавшая благотворительные спектакли в пользу Высших женских курсов" (примечание А. Г. Достоевской, отнесшей это письмо к 1879 г.).
1288
Мария Константиновна Цебрикова (1835-1917) — публицистка и беллетристка — сотрудница "Отечественных записок" и других демократических и прогрессивных изданий; поддерживала дружеские связи с "поэтами-самоучками" суриковского кружка, оказывая им деятельную помощь.
Ее перу принадлежала статья "Подпольный мир о <в?> романах Достоевского", по поводу которой она писала М. М. Стасюлевичу в феврале 1872 г.:
"Оставя в стороне его тенденции "Русского вестника", нельзя не признать значения общественного психиатра, хотя чуть дело дойдет до исследования причин болезни, он превращается в знахаря, который приписывает ее злому духу; но диагноз его хорош" (см. М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. — Т. V. — СПб., 1913. — С. 154-155).
В февральской книжке журнала "Слово" 1880 г. напечатана статья Цебриковой о "Братьях Карамазовых": "Двойственное творчество".
1289
Кто были эти литераторы, не установлено.
1290
Фельетон Буренина в № 1380 "Нового времени" — "Визит музы. Новогодняя поэма".
1291
Имеется в виду брошюра Киреева "Избавимся ли мы от нигилизма? (Записка, представленная в 1879 году)". Ее печатный текст вклеен в дневник Киреева (лл. 35-50). Эта брошюра вышла в свет только в 1882 г. под инициалами А. К. и с предисловием, датированным 28 марта 1881 г. Как средство против нигилизма Киреев предлагал "удержание высокого уровня образования в наших гимназиях и университетах" и рекомендовал "опору на церковь" — "вернейшую опору, или, лучше, основу семьи и государства".
1292
мой дорогой (франц.).
1293
Это письмо Достоевского к Б. Б. Полякову неизвестно.
1294
Письмо написано на бланке:
"Книжная торговля Ф. М. Достоевского (исключительно для иногородних). С.-Петербург. Кузнечный переулок, д. 5, кв. 10".
1295
Вероятно, Достоевский прислал Румянцеву последнее прижизненное издание "Униженных и оскорбленных" (СПб., 1879).
1296
Владимир Константинович Савостьянов (1853-1899) — муж племянницы Достоевского, Варвары Андреевны.
1297
Екатерина Федоровна Юнге (1843-1913) — художница и мемуаристка. См. о ней в моих публикациях: Лит. наследство. — Т. 75. — Кн. 2-я. — С. 535-541 и "Лит. газета". — 1971. — № 33. — 11 августа.
1298
22 февраля 1880 г. был казнен по приговору военного суда народоволец И. О. Млодецкий, стрелявший двумя днями ранее в М. Т. Лорис-Меликова — главного начальника Верховной распорядительной комиссии по охранению порядка и общественного спокойствия.
Д. Н. Садовников в своем дневнике, озаглавленном "Встречи с И. С. Тургеневым. — Пятницы у поэта Я. П. Полонского в 1880 году", отмечает под датой 22 февраля:
"Разговор заходит о Млодецком, который казнен сегодня утром. Достоевский был на казни".
Далее он приводит слова Достоевского:
"…Я был свидетелем казни. Народу собралось до 50 000 человек".
"Самое появление его на месте казни, — замечает Садовников, — объясняю как желание извлечь нечто для своих патологических сочинений последнего времени" (Сб. Русское прошлое. — № 3. — Пг., 1923. — С. 102-103. См. с. 137-139 настоящего тома).
Еще до этого события, 20 февраля, у Достоевского был припадок эпилепсии; после припадка он обычно в течение нескольких дней плохо себя чувствовал.
1299
Речь идет о письме Юнге к матери (без даты), в котором она писала о "Братьях Карамазовых":
"Эта вещь совсем разбередила меня, в ночи я не могла спать и горячие слезы проливала; но это наслаждение — проливать слезы над произведением искусства <…> Если бы знал Достоевский, сколько он мне доставил этих слез и сколько утешения своими произведениями, ему бы, верно, было приятно. Еще во время войны, когда бывало на душе так тяжело, что сил нет, один "Дневник писателя" утешал меня. Бывало, читаешь и думаешь: утопия все это, а между тем в душу входит что-то утешающе-сладкое, потому что видно там любящее сердце, душу, понимающую все, понимающую и веру <…> Мне тогда много раз хотелось поехать к нему, написать ему; но, конечно, при моей застенчивости, не сделала. Думала, посмеется только человек надо мной, что ему за дело до моих восторгов и мнений? Если бы все его поклонники со всей России стали бы ездить к нему с выражением чувств?! Но теперь, если бы я была в Петербурге, я бы пошла к нему, и он уже сам был бы виноват. Разве не описал он, как было приятно старцу Зосиме, когда к нему пришла простая русская глупая баба со своим русским простым спасибо?! И я бы пришла и сказала "спасибо", — спасибо, что он думал и высказал вещи, которые без слов наполняли душу и мучили меня; спасибо, что он не гнушается войти в скверное, преступное сердце и выкопать там нечто и прекрасное, за то, что любит деток, за художественное наслаждение его образами, за слезы, за то, что с ним я забыла ежедневные заботы и мелочи жизни и как-то вознеслась над ними. Невольно сравниваешь Достоевского с европейскими романистами — я беру лучших из них — французов: Золя, Гонкур и Доде, — они все честные, желают лучшего; но, боже мой, как мелко плавают! А этот… и реалист, такой реалист, как никто из них! Его лица — совсем живые люди! Вам кажется, будто вы знавали их или видели где-то, будто вы знаете тембр их голоса. Еще более реальности придает этим людям высокохудожественный прием — не описывать их, а давать читателю знакомиться с ними постепенно, как это бывает в жизни. Наблюдатель Достоевский такой тонкий и глубокий, что можно только поражаться, — это, конечно, не новость. И, вместе с этим крайним реализмом, можно ли на свете найти еще такого поэта и идеалиста?! Ведь это почти достижение идеала искусства, — человек, который реалист, точный исследователь, психолог, идеалист и философ. Да, он еще и философ, — у него совсем философский ум, а между тем он, вероятно, не получил философского образования; видно, философы бывают врожденные, как гении. Говорить ли тебе, что я ревела, читая рассказ бабы об умершем ребенке?! И как он так знает женское сердце?! Должно быть, и это врожденное: сила его любви дала ему понять женское и детское сердце. А какое впечатление всего хода романа! Как перед грозою, собираются, собираются тучи, и ты видишь — неминуема уже гроза, — так и тут: собираются события, воздух становится все гуще и невыносимее, и так сильно впечатление, что хочется, чтоб уж он убил его поскорее, чтобы уже было кончено. Прочла я вчера вечером об <истязании?> детей и Великого инквизитора, не могла больше читать, да и провалялась до утра, думая об этом всем и сочиняя письмо к Достоевскому. Мне так вдруг захотелось исповедоваться ему и услышать от него какое-нибудь нужное мне слово! Захотела исповедоваться ему потому именно, что он все поймет и никем не гнушается. Я бы, может быть, была действительно способна это сделать, если бы он позволил. Право, я какая-то сумасшедшая! Все-таки, если увидишь его, передай ему мое спасибо" (Юнге Е. Ф. Воспоминания (1843-1860 гг.). — С. V-VII).