Рукой П. А. Карепина:

…Мы не знаем подробностей, но скорбим бесконечно <о> жалкой участи брата Федора. Конечно, ты чужд также подобных сведений, да и старайся, чтобы ни одним словом, ни же помышлением тебя не коснулось, а скорбеть неизбежно. Возверзи печаль свою на господа и горю бесконечно не предавайся. Милосердие, оказанное в настоящем решении, объявленном ведомостями[766], не отъемлет упования и надежд на то же милосердие в будущем, да послужит это к исправлению. Терять надежды не должно. Брат молод, снисхождение неограниченно: статься может, что и величайший грешник способен к исправлению. Да будет упование на милость Создателя и Начальства неизменным, и ему и всем нам в отраду несчастному.

Скорбь сестры и родных так велики, что не решаюсь распространяться в этом жалком предмете[767]…

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 82.

21. М. М. Достоевский — А. М. Достоевскому

С.-Петербург. 12 августа 1854 г.

…Теперь еще приятная новость. Брат Федор с января месяца служит рядовым в 7-м линейном батальоне, в Семипалатинске. Нам дозволено с ним переписываться, и мы довольно часто меняемся письмами[768]. Я помогаю ему сколько могу, потому что сам ты знаешь, как я люблю его. Он всегда спрашивает о тебе, и ты сделал бы доброе дело, если б написал к нему, адресуя в Семипалатинск, рядовому 7-го линейного батальона такому-то. Это совершенно дозволено. Он писал к сестре Вареньке, но не знаю, отвечала ли она, хотя я, переслав его письмо к ней, и просил ее об этом[769].

Не хочешь ли быть в складчине и тоже изредка помогать ему?..[770]

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 82.

22. Н. М. Достоевский — А. М. Достоевскому

<С.-Петербург. Январь 1858 г.>

…От брата Феди на днях получили письмо, которое заключается в желании переехать куда-нибудь на жительство[771]. Жена его Марья Дмитриевна, по умершему первому мужу Исаева, по показанию приезжающих оттуда, наипрелестнейшая и умнейшая женщина. Брат знал ее еще при жизни первого мужа и когда сам он был еще в ужасном положении. Она принимала в нем большое участие, помогала ему, быв сама не в слишком хороших обстоятельствах. По смерти мужа она осталась совершенно в беспомощном состоянии с шестилетним ребенком, и тогда-то брат женился на ней и живет очень счастливо. Не забудь, что брат одержим теперь падучею болезнью и вообще расстроенного здоровья; она ходит за ним с непоколебимою ревностью, и вообще, как слышно, они живут душа в душу. Дай-то бог! После стольких <…>[772] пора, наконец, успокоиться и быть по возможности счастливым. Ты не поверишь, как этот человек в душе сохранил все добрые качества! Столько еще у него надежд на будущее! Он, кажется, спит и бредит о своей литературе. Его призвание настоящее, он не ошибся в нем. Дай бог, чтобы наш милостивый монарх не оставил его просьбы перевести куда-нибудь на жительство, тогда бы ему была возможность лечиться. Дай-то бог!..

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 75.

23. А. Е. Врангель — М. М. Достоевскому

Брест. 20/8 февраля 1858 г. France

…Воображаю себе ваше удивление получить от меня письмо отсюда, когда вы меня полагали где-нибудь в Африке или Ост-Индии; разные случаи задержали мое кругосветное плавание. Я писал вам из Копенгагена и приложил письмецо брату вашему Федору Михайловичу; не знаю, получили ли вы его[774], прошу вас очень давать мне иногда весточку о себе и о нем чрез брата моего[775] <…>

Ради бога, что делает и где брат Федор? Вот уже десять месяцев, что не получаю писем[776]. Напишите ему, чтоб он писал моему отцу[777], тот доставит мне его послания <…> Прощайте, не забывайте меня и, если увидите Федора раньше, чем я, то обнимите и поцелуйте его, ибо он мой брат и друг[778]…

Автограф // ИРЛИ. — 30389. —С. CXIII б6.

В автографе: 20/2 февраля.

24. М. М. Достоевский — Неустановленному лицу [779]

С.-Петербург. 1 февраля 1860 г.

Браните меня, дорогой Степан Иванович, браните больше: вполне заслужил, хотя и существуют некоторые облегчительные обстоятельства в вине моей перед вами. О них-то я и поговорю с вами, потому что говорить о них — значит не только оправдываться, что было бы глупо, а рассказать вам, как жил и что делал все это время ваш покорнейший слуга. Письмо ваше несказанно меня обрадовало, хоть и получено было мною в смутное для меня время. Я каждый день тогда ждал приезда брата из Сибири в Тверь[780]. И точно, на другой или третий день я получил известие об его прибытии[781]. Нездоровье продержало меня целую неделю в постели, между тем как я всеми помыслами души моей порывался к брату. Наконец я отправился в Тверь и, вместе с поездкою в Москву, прожил там две недели[782]. Можете представить себе, как все эти ожидания, опасения, свидания, неустроившаяся жизнь и дела брата поглотили меня. В это же время я должен был, сейчас же по приезде в Петербург, хлопотать о помещении братнина романа[783]. Все это до того заняло меня, до того поглотило меня, что я, признаюсь откровенно, совершенно забыл о письме вашем <…> Одно уж переселение брата из Твери в Петербург[784] и хлопоты, сопровождавшие его, могло отнять у меня не только память, но и самую охоту заниматься чем-нибудь не касающимся брата. Вы поймете это, потому что знаете, как я люблю его. Но теперь, слава богу, все устроилось, а письмо Александры Филипповны, напомнив нам о вас, заставляет меня сейчас же приступить к приятной беседе с вами, Степан Иванович. Сам же я в потере, что не сделал этого раньше. Еще раз простите.

Итак, мы опять теперь, после долгих лет разлуки, соединились с братом. Это превосходнейший человек во всех отношениях. Талант его вы знаете, знаете отчасти его мягкую душу из его сочинений, но не знаете вполне всей доброты, всего ума, всей обворожительности разговора этого человека. Само собою разумеется, что мы видимся чуть не каждый день. Не удивляйтесь, что я так много говорю вам о нем. Приезд его и свидание с ним, повторяю, есть величайшее событие в моей жизни, и я еще до сих пор не пережил его <…>

Дело идет к масленице. У нас порядочные морозы. Милюков[785] сделался редактором критического отдела журнала "Светоч". Это будет хороший журнал. Будете встречать знакомые имена[786]…

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 401.