— Об этом не может быть и речи, — спокойно ответил Бережной. — Больше того, я боюсь, что нам придется задержаться здесь дня на два, на три: анапский доктор настойчиво рекомендовал мне отдохнуть несколько дней после всех этих неприятных происшествий…
— Но это невозможно. Господин гаулейтер…
— В письме господина гаулейтера, — перебил его Бережной, — нет указаний, что я должен выехать именно сегодня. К тому же господин гаулейтер не осведомлен о моей ране и о моей болезни.
— Напротив, в Крыму известно все, что произошло и на хуторе Чакан и здесь, в станице. Я получил приказ немедленно доставить вас в Крым.
— Мне не известен этот приказ, господин майор! Тем не менее, я лично объясню при встрече господину гаулейтеру причину нашей задержки и доведу до его сведения о вашей настойчивости.
— Мы должны выехать именно сегодня!
— Нет, господин майор. Я выеду тогда, когда сочту это возможным для себя. И ни часом раньше.
— В таком случае, я вынужден сообщить об этом в Крым.
— Я хотел просить вас об этом! — и «Штейн», оставив майора на улице, зашагал к домику Дарьи Семеновны.
Бережной лежал на кровати и думал о том, что он был неправ во время своего последнего разговора с Николаем. Да, игру следовало кончать именно тогда. Теперь же, пожалуй, ему не удастся вырваться из петли. Хотелось бы знать, чем кончатся переговоры майора с Крымом?
Только бы не подвел Николай, только бы он сделал все так, как было условлено, и тогда еще неизвестно, кто кого перехитрит, господин майор!
Часа через два пришла Дарья Семеновна. На ней лица не было. Майор расспрашивал ее о Штейне, за каждым шагом ее следят двое полицаев. Вот и сейчас они сидят на скамейке в палисаднике…
— Доигрались мы, сынок… — говорила Дарья Семеновна, сидя на постели Бережного. — Уж больно хитер этот немецкий майор, не чета нашему дураку-коменданту.
— Не тревожьтесь раньше времени, — успокаивал Бережной старушку. — Ночью придет Николай, и все уладится.
— Разве только что Николай поможет…
Но в эту ночь Николай не пришел. Один из «телохранителей» Штейна, дежуривший на крыльце, доложил, что вокруг хаты ходят немецкие патрули и часовые стоят на огороде.
Этого Бережной не ожидал. Он оказался под арестом. Теперь Николаю не пробраться к нему. А ведь Николай — его последняя надежда.
Когда на следующее утро майор снова явился справиться о его здоровье, Бережной потребовал, чтобы часовые были сняты.
— Это роняет престиж германской армии. Вы создаете впечатление, что мы боимся русских. Я прошу немедленно убрать часовых.
— К сожалению, господин Штейн, — сухо ответил майор, — такова точная инструкция, полученная мною из Крыма.
Прошли еще одни сутки — страшные сутки для Бережного. Он лежал на кровати, каждую минуту ожидая развязки. Он мучительно думал, как вырваться ему из плена. Но выхода не было.
Наконец он принял решение: ждать еще двое суток и, если Николай не даст знать о себе, попытаться ночью вместе со своими «телохранителями» и адъютантом прорвать охрану и уйти из станицы. Шансов на успех было мало, но лежать на кровати и ждать, когда за ним явится майор, было невмоготу Бережному.
Поздно вечером пришла Дарья Семеновна. Доброе лицо ее сияло радостью.
— Весточка от Николая, сынок! — сказала она. — Когда я брала воду в колодце, подошла ко мне моя племяшка, та, что живет на выселках, и сказала: «Тетя Даша, Николай наказал передать тебе, что все готово». Больше ничего не сказала и ушла.
Бережной неожиданно вскочил с постели, приподнял и закружил по горнице Дарью Семеновну.
— Мамочка! — взволнованно проговорил он, впервые называя так Дарью Семеновну. — Ведь это жизнь, мама!..
Потом он усадил рядом с собой старушку и сказал:
— Слушайте меня хорошенько. Завтра утром мы все вместе с майором уедем на катере. На реке нас встретит Николай, и мы тогда посчитаемся с майором… Но чем бы ни кончился наш с ним разговор, вам оставаться здесь нельзя. Завтра же утром, как только мы тронемся в путь, отыщите свою племяшку — она работает у нас разведчицей — и скажите ей, что я приказал отвести вас в плавни. Там найдете наших. И носа в станицу не показывайте до тех пор, пока или я или Николай не придем за вами.
— Только бы вас с Николкой бог сберег, а со мной, старухой, что может случиться.
— Нет уж, вы сделайте так, как говорю, а то сердце у нас будет болеть за вас…
Бережной послал адъютанта за майором. Немец явился через несколько минут.
— Господин майор, — сказал Бережной, — я чувствую себя лучше и достаточно крепким, чтобы отправиться в путь.
— Вы согласны ехать, господин Штейн? — вырвалось у майора.
— Неужели вы сомневались в том, что я выполню приказ господина гаулейтера? Мы выезжаем завтра, в десять утра. Желаю вам спокойной ночи, господин майор.
Прощаясь, Ридер внимательно посмотрел на Бережного. Он чувствовал, что здесь что-то кроется, но что именно — не мог догадаться.
В эту ночь караул вокруг дома Дарьи Семеновны был удвоен. Но представитель гаулейтера Крыма и его помощники мирно спали в эту ночь: надо было отдохнуть перед завтрашней решающей схваткой.
И только Дарья Семеновна долго молилась перед иконами за своих ребят…
Катер быстро шел вниз по Кубани. Рулевой хорошо знал фарватер: судно, обходя мели и перекаты, то прижималось почти вплотную к берегу, то выходило на середину реки.
Бережной с пристальным вниманием вглядывался в берега. Здесь, около родной станицы, он знал каждую отмель, каждую извилину реки… Вот в этом густом лозняке, у самой воды переходившем в камыш, он охотился за утками. У старого, высохшего карагача, над крутым обрывом, хорошо клюют окуни на малька… А вот здесь, на этой отмели, он с тем самым голкипером, которого немцы повесили на базарной площади, варил уху на костре, мечтая о путешествии по неизведанным кручам центрального Памира… Бережной испытывал какую-то особую нежность и к этим пушистым головкам камышей, и к желтому прибрежному песку, и к старым, высохшим стволам карагачей…
— Господин Штейн, я попрошу вас отойти от борта.
Бережной обернулся. Рядом с ним стоял майор Ридер.
— Я попрошу вас отойти от борта, господин Штейн, — настойчиво повторил он. — Вы еще недостаточно здоровы, и у вас может закружиться голова.
— Ваша забота обо мне просто трогательна.
— Я исполняю лишь инструкцию, — холодно ответил Ридер.
Катер полным ходом шел вниз по реке. Уже позади остался маленький хутор на берегу, утонувший в зелени садов, и узкая длинная отмель, вся заросшая камышом. Скоро будет крутой поворот…
Бережной спустился в каюту, еще раз проверил свой парабеллум, переложил в левый карман «лимонку» и опять вышел на палубу.
За поворотом показался катер, тот самый, на котором ехал в свое время настоящий Штейн. Катер стоял у берега. На его палубе находилось около десятка немцев. Один из них поднял рупор и попросил помочь: у них испортился мотор, они сами не в состоянии исправить его.
Майор быстро и настороженно взглянул на Штейна. Но Бережной равнодушно посмотрел на катер и отвернулся. Казалось, его клонило ко сну.
С катера, стоявшего у берега, повторили просьбу, но майор все еще колебался. У Бережного тревожно сжалось сердце: неужели не пристанут, неужели пройдут мимо? Но внешне он оставался спокойным. Зевнув, он направился к каюте.
— Подойти к катеру! — приказал майор.
Судно майора подошло к борту катера. Бросили швартовые на носу и на корме. Пришвартовавшись, бронированный катер остановился. Конвой и команда высыпали на палубу.
Неожиданно на капитанском мостике первого катера появляется Николай с ручным пулеметом. Струя пуль хлещет по немцам, стоящим на носу.
Майор стреляет в Николая, и Николай падает.
— Руби швартовые! — кричит майор.
Матросы бегут к канатам. Бережной, размахнувшись, бросает «лимонку» в носовую часть. Взрыв гулко разносится по реке. Немцы в смятении: они не заметили, кто бросил гранату сзади. Там стоит только господин Штейн, представитель гаулейтера Крыма.