Марама, ее мать, переживала из-за того, что все это могло повредить ребенку, и Гвинейра порой, глядя на нее, вспоминала собственную беременность, когда она носила Пола. Она тоже отказывалась от ребенка. Но Пол был плодом изнасилования, в то время как Кура ждала дитя любви. Гвинейра почувствовала почти что облегчение, когда наконец у внучки начались схватки. Марама и Ронго-Ронго, повитуха маори, были с ней, чтобы помочь Куре, кроме того, Гвинейра послала за Франсиной Кендлер, чтобы та не чувствовала себя оскорбленной. Впрочем, когда приехала повитуха из Холдона, ребенок уже появился на свет. Кура разродилась легко; после шести часов схваток она произвела на свет очень маленькую, но совершенно здоровую девочку.

Показывая ее Гвинейре, Марама сияла.

— Вы ведь не сердитесь, мисс Гвин? — обеспокоенно спросила она.

Гвинейра улыбнулась. Когда родилась Кура, Марама задала тот же вопрос.

— Да нет же, мы поддерживаем женскую линию! — ответила она, принимая ребенка из рук Марамы. Пристально вгляделась в крохотное личико. Пока еще было неясно, чьи черты унаследовала девочка, но пушок у нее на голове, похоже, был скорее золотистым, чем черным.

— Как Кура хочет ее назвать? — спросила Гвинейра, покачивая малышку. Ребенок напомнил ей новорожденную Флёретту, и на нее нахлынула волна нежности.

Марама с несчастным видом пожала плечами.

— Не знаю. Она ничего не говорит, даже толком не посмотрела на ребенка. «Отнеси ее к бабушке, — только и сказала она. — Мне жаль, что это не мальчик». И тут Уильям говорит: «В следующий раз, любимая», и Кура просто взбесилась. Ронго-Ронго дала ей сонный напиток. Я не знаю, правильно ли это, но она так бесновалась…

Уильям тоже был недоволен. Он не сомневался, что будет мальчик, и теперь казался разочарованным. Зато Тонга послал подарок к родам, поскольку у маори признавались наследники женского пола.

Гвинейре было все равно, кто это — мальчик или девочка.

— Главное, чтобы она не была музыкальной, — сказала она, обращаясь к Джеймсу, и уложила ребенка в колыбельку. Поскольку, судя по всему, никто не подумал об этом, она превратила музыкальный салон Куры в детскую. Колыбельку Джеймсу тоже пришлось принести из сарая. Похоже, никто не задумался даже об имени.

— Назови ее в честь любимых певиц Куры, — посоветовал Джеймс. — Как их там всех звали?

Гвинейра закатила глаза.

— Матильда, Дженни и Аделина. Мы не можем поступить так с ребенком! Я спрошу отца. Может быть, мы назовем ее в честь его матери.

— Тогда, скорее всего, ее будут звать Мэри или Брайди… — задумчиво произнес Джеймс.

Однако вскоре выяснилось, что Уильям уже побеспокоился по поводу имени для дочери.

— Это должно быть совершенно особое имя! — заявил он, уже слегка захмелев от виски. Гвинейра встретила его внизу, в салоне. — Что-то, что выражает наш триумф на этой земле! Думаю, я назову ее Глорией!

— Только Тонге это объяснять не нужно, — с ухмылкой сказал Джеймс, когда Гвинейра поделилась с ним новостью.

С ним уже был Джек, и отец с сыном занимались тем, что закрепляли игрушку над колыбелькой. Пока что, объяснял Джеймс сыну, малышка ее еще толком не видит, но со временем покачивающийся медвежонок будет приковывать внимание ребенка и успокаивать его.

— И кто она вообще? Моя тетя? — Джек с восхищением заглянул в колыбельку, в которой спала Глория.

— Можешь спокойно трогать ее, — подбодрила его Гвин. — Да, кто она ему? Отец Куры был твоим сводным братом. Значит, Кура твоя сводная племянница. А малышка — сводная внучатая племянница. Как же все сложно!

Джек улыбнулся ребенку. На его лице снова появилось выражение, которое обычно было у его отца при взгляде на новорожденных животных: недоверчивое удивление, почти благоговение. Наконец он опустил руку в колыбельку и осторожно коснулся пальцем ручки Глории.

На миг малышка открыла глаза и тут же закрыла их снова. Казалось, она подмигнула Джеку. Ее крохотная ручонка крепко сомкнулась вокруг пальца Джека.

— Кажется, она мне нравится, — произнес мальчик.

В последующие дни забота о маленькой Глории стала главным камнем преткновения живущих в Киворд-Стейшн женщин. Повариха Кири, а за ней и Марама были строго против того, чтобы избавить Куру от ухода за ребенком. Много лет назад Кири после злосчастной беременности Гвин заботилась о маленьком Поле и позже поняла, что это было ошибкой. Мать так и не сумела построить нормальные отношения с мальчиком и по-настоящему полюбить его ни когда он был подростком, ни когда стал взрослым мужчиной. Если бы она просто не обращала внимания на крики Пола, Гвин рано или поздно была бы вынуждена сблизиться с ребенком — и у нее развились бы материнские чувства. С Курой и Глорией будет то же самое, заявляла Кири.

Однако Гвинейра считала, что обязана заняться маленькой правнучкой. Уже хотя бы потому, что больше никто этого делать не будет. По крайней мере Кура не собиралась брать ребенка на руки, когда он начинал кричать. Она предпочитала выйти в другую комнату, чтобы не слышать малышку. То, что маленькую Глорию разместили в ее салоне, самой дальней комнате в анфиладе, оказалось ошибкой. Детская граничила с коридором, так что плач Глории слышали остальные обитатели дома. Но если Кура уходила в спальню или гардеробную, то до нее почти не доносился голос плачущего младенца. Что же касается Хизер Уитерспун, то крики малышки действовали ей на нервы; к тому же она боялась уронить ребенка, если брала его на руки, — и когда Гвин однажды увидела, как Уитерспун это делает, она стала разделять тревогу гувернантки.

— Боже мой, мисс Хизер, это же ребенок, а не кукла! Головка не прикручена, ее нужно поддерживать. В этом возрасте Глория еще не может держать ее самостоятельно. И ребенок не укусит вас, если вы прижмете его к себе. И не взорвется — не нужно держать девочку, словно коробок с динамитом.

После этого мисс Хизер вообще отстранилась. Равно как и Уильям, который, впрочем, нанял няню, некую миссис Уилер. От девушки-маори он отказался. Правда, довольно старательная миссис Уилер могла начинать работу только в девять утра, поскольку приезжала из Холдона, а вечером по возможности предпочитала уехать домой до наступления темноты. Джеймс ворчал, что человека, которого пришлось нанять для того, чтобы привозить и увозить миссис Уилер, можно было сразу научить пеленать ребенка, по затраченному времени получилось бы то же самое.

Как бы там ни было, ночью не находилось никого, кто бы кормил и утешал Глорию, и часто бывало так, что Джек приходил в спальню родителей и сообщал об этом. Мальчик спал в комнате, прилегавшей к новой детской, и, соответственно, первым слышал крик. Будучи энергичным и деятельным, он вначале просто брал девочку из колыбельки и клал рядом с собой, как щенка, которого получил на Рождество. Того, впрочем, он перед сном кормил, после чего животное сладко засыпало, а Глория была голодна, и успокоить ее было невозможно.

И Джеку не оставалось ничего иного, кроме как будить мать. Поскольку он все делал как полагается, то в первое время пытался обращаться к Куре, но та оставалась равнодушной. В своей спальне она столь же мало слышала его стук, как и плач Глории, а просто войти в ее комнаты мальчик все же не отваживался.

— А чем занимается Уильям? — ворчал Джеймс, когда Гвинейра встала третью ночь подряд. — Нельзя ли ему объяснить, что недостаточно просто зачать ребенка?

Гвинейра набросила на себя халат.

— А он вообще не слышит. И Кура тоже; одному небу известно, о чем они думают. Как бы там ни было, я не могу представить себе Уильяма с бутылочкой молока в руке. А ты?

Джеймс уже готов был ответить, что для начала Уильяму нужно выпустить из рук бутылку виски, но не захотел тревожить Гвинейру. Она была настолько занята ребенком и фермой, что не обращала на это никакого внимания, однако он в последнее время заметил, что запасы алкоголя явно уменьшились. Судя по всему, брак Куры и Уильяма был уже не таким счастливым, как в начале их совместной жизни и в первые месяцы беременности. Они не уходили рано в постель, не обменивались влюбленными взглядами, а старались не смотреть друг на друга. Зато Уильям еще долго сидел в салоне после того, как Кура уходила к себе. Он частенько болтал там с мисс Уитерспун — и Джеймс готов был многое отдать за то, чтобы узнать, о чем они говорили друг с другом. Но чаще всего Уильям сидел там один, с вечно полным бокалом в руке.