Хамид представил себе сады под золотыми небесами и себя, идущего рука об руку с подругой по земле, усеянной розами, под сенью высоких, стройных дерев, на которых птицы выводят свои нежные трели.
Однако неумолимое время напомнило ему о том, что уже приблизился час, когда можно пойти к Азизе. Не найдя в себе сил противостоять настойчивому зову сердца, он быстро собрался и направился туда. Но не прошел он и нескольких шагов, как былая нерешительность вернулась к нему, и он остановился. Видеть ее опять в окружении родственников! К тому же его частые визиты могут показаться неприличными. Дрожь охватила Хамида с ног до головы, он стоял на месте как вкопанный.
Шло время, дневное светило клонилось к закату, день был уже на исходе, а удрученный Хамид все еще не знал, как ему поступить. Наконец желание увидеть Азизу взяло верх, и он, хмурый и озабоченный, двинулся вперед. Дойдя до знакомых ворот, он обнаружил, что, вопреки обыкновению, весь дом гудит от молодых голосов. Оказалось, что приехал брат Азизы — провести каникулы вдали от городского шума, в деревенской тиши, насладиться необозримыми полями, перерезанными ручьями и каналами, берега которых украшены деревьями, где воздух звенит от пения птиц, рождая мечты о том счастливом крае, где ярко пылает солнце, заходящее лишь затем, чтобы подарить людям ночь, когда они бодрствуют и трудятся.
Хамид подошел к своему старому другу, и они обнялись. Потом он уселся вместе со всеми и принял участие в общем разговоре о деревенских делах и событиях, в воспоминаниях о днях учебы, об учителях. Так ведь всегда бывает при встрече друзей после долгой разлуки. Но вот уже стемнело, и собравшиеся один за другим стали расходиться. Когда очередь дошла до Хамида, друг его стал настаивать, чтобы Хамид остался ужинать. Хамид принял приглашение, и весь вечер они провели вместе. Наконец совсем стемнело, и Хамиду пришлось уйти домой.
Он не увидел Азизы, не услышал ее голоса, но даже и не подумал об этом до тех пор, пока не вошел в свою комнату и не лег в постель. Только тогда к нему вернулись прежние мечты. Однако очень скоро он погрузился в глубокий и спокойный сон.
Дни шли за днями. Каждый вечер Хамид навещал своего друга. Иногда он присутствовал при разговорах Азизы с братом, но ни разу сам не осмелился заговорить с нею, ограничиваясь только обычными приветствиями. Он тешил себя мыслью, что ее душа не более спокойна.
Да и как не пребывать Азизе в постоянной тревоге и смятении, когда она достигла полного расцвета? В этом возрасте человек уже не в силах удержаться от мыслей о любви и страстного томления. Это возраст пылких, искренних чувств, когда человеческое сердце стремится вобрать в себя всю красоту мира. Душа ощущает неодолимое желание излиться другой душе. И если почему‑либо ей это не удается, она испытывает мучительные страдания.
Азиза обладала сердцем вечной затворницы, глаза ее видели небо лишь через узкие окна, а уши никогда не слышали страстных напевов, хотя до них иногда и доносилось воркование голубей. Иногда она всем своим существом ощущала величие и красоту мира, словно между ним и ее душой протягивались какие‑то незримые нити. Потом вдруг нити эти обрывались, и Азиза чувствовала лишь тоску одиночества. Такая жизнь внесла в ее душу смятение, а сердце превратила в бесплодную пустыню, где не было ни горя, ни радости, хотя оно и способно было ощущать покой и довольство. Только огонь любви, внезапно вспыхнувший в ее груди, оживил ее. Но он горел недолго, а потом снова наступило успокоение. Так она и жила, запертая в четырех стенах и забытая, как слезинка, упавшая из глаз горемыки. Утешение она находила лишь в мечтах о будущем, о том, что она счастливо выйдет замуж. В воображении ее рисовался образ некоего человека, ее любимого мужа, которому она отдаст свое сердце. Но подчас фантазия оказывалась бессильной наделить этот образ зримыми чертами хотя бы и понаслышке знакомого ей человека, и она впадала в отчаяние.
Хамид был как раз таким человеком, о котором она иногда думала. Однако он не был единственным: воображение Азизы постоянно рисовало образы мужчин, которых она когда‑то видела или только слышала о них как о благородных, прекрасных людях. Поэтому обращенные к ней страстные взгляды Хамида не проникали в глубину ее сердца, не воспламеняли в ней любви. Да, она опускала перед ним глаза, но это происходило от застенчивости, свойственной любой девушке.
Дни шли за днями, Хамид часто гулял в полях, наведывался к товарищу — брату Азизы, много думал о чувстве, которое целиком заполнило его. Вспышки отчаяния перемежались с проблесками надежды. Он непрестанно думал о том, как бы освободить эту девушку из ее заточения и признаться ей в своей страстной любви. Он жаждал услышать признание в том, что и она любит его. Мечты уносили его в прекрасный мир фантазии, и там он наслаждался тем, чего лишил его мир реальный. Потом наступало отрезвление, и Хамид смотрел на мир испуганно и тревожно.
Как‑то он встретил на поле Зейнаб, работавшую там вместе с подружками. Они весело пели, а она казалась грустной и молчаливой. В первый момент Хамида поразил ее облик, но сердце его и мысли были теперь всецело заняты другой. И все‑таки нахлынувшие тут же воспоминания о прошлом и эта печальная красота среди общего оживления заставили его вздрогнуть.
Хамид все время искал встречи с Азизой, издали следил за нею и шел туда, где она находилась, чтобы еще раз увидеть ее лицо и улыбку. Конечно, этого для него было мало. Но он научился настолько владеть своими чувствами, что мог спокойно смотреть на Азизу, испытывая тихую печаль и не рассчитывая уже, что когда‑либо сможет открыть ей свое сердце. Постепенно он стал теснее общаться со своими братьями и другими родственниками, сердечная рана как будто слегка затянулась, однако в часы уединения им вновь овладевали воспоминания, сладостью которых он упивался. Иногда он думал о Зейнаб, о ее судьбе, иногда — о своем будущем, о том счастье, которое его ожидает, но чаще он отдавался ласкам нежного ветерка и наслаждался благодатным отдыхом. Порой он чувствовал полнейшее безразличие, а иногда сердце его бунтовало против душевного оцепенения. Тогда он приходил в сильнейшее возбуждение и вновь мечтал о подруге, рука об руку с которой он желал бы пройти всю жизнь.
В летние бессонные ночи, которые феллахи в тревоге за судьбу урожая трудятся на полях у архимедова винта или сакии — водяного колеса, Хамид выходил из дома. Луна торжественно плыла в темной вышине небес. Отражение ее дрожало на водной поверхности. Впереди, насколько хватало глаз, тянулись холмы, исчезая где‑то вдали. Вокруг ущербного диска луны по небу рассыпаны огоньки звезд. По ним феллахи определяют время. При первом мерцании утренней звезды, возвещающей приход зари, они совершают благодарственную молитву, славя аллаха за его милости. Потом, после кратких часов отдыха, они вновь возвращаются к работе.
Поля уже покрылись нежно-зелеными ростками проса и кукурузы, пустые полосы жнивья остались только там, где позже посеют темно-зеленый клевер. Природа облачилась в свое лучшее убранство. И на душе крестьянина стало радостно и легко. Миновало беспокойное, трудное время оросительных работ. Скоро все прочие работы подойдут к концу. С надеждой глядит феллах на красную, несущую ил воду и нетерпеливо подсчитывает дни, оставшиеся до отдыха.
Наступает пора прополки кукурузы, радостная для феллаха, рай для его скотины. Позади пахота под палящими лучами солнца и сбор колосков, оставшихся после, жатвы. Но любовь крестьян к земле напоминает увлечение ребенка, вечно боящегося что‑то упустить: одни еще орошают свою землю, куда не дошла вода во время разлива Нила, а другие уже спешат начать прополку.
Вместе со всеми Зейнаб покорно и безмолвно переходит от одной работы к другой, а неугомонное время все стрижет и стрижет жизнь лету, укорачивая долгий день, когда на земле так быстро растет все живое.
Азиза уехала, и Хамидом вновь овладели сладостные мечты и безмерные надежды. Они то радовали, то огорчали его, и только в природе он находил утешение и покой. Это, правда, не мешало ему проводить много времени в обществе своих братьев.