— О боги!

— Но особенно Эвдем разгневается на тебя, — понизил голос евнух, — если хоть один волос упадет с головы той рабыни, которую я привез сегодня на твою виллу в своем экипаже!

— Рабыню — в экипаже?

— Это не обычная рабыня! — предупредил Протасий. — Она римлянка, и, покупая ее вчера на нашем пергамском рынке, господин приказал держать ее на положении свободной, с той лишь разницей, что есть и спать она будет вместе с остальными рабынями!

— Понимаю — очередная наложница! — усмехнулся Филагр.

— Не думаю! — возразил ему евнух.

— Значит, за нее обещан огромный выкуп?

— И это вряд ли, хотя она действительно родственница знатных римлян, которые, по ее словам, отказались выкупить ее у пиратов.

— Так за что же ей такая честь?

— Откуда я могу знать? — неожиданно взорвался Протасий. — Наш господин теперь души не чает во всех римлянах. Говорит, что скоро по дешевке скупит всех сицилийских рабов и тогда без выкупа отпустит ее на свободу. Все, что он делает с этим римским гостем, окружено тайной и неведомо даже мне, от кого раньше не было никаких секретов! Теперь, дорогой Филагр, господину нужны не развлечения, а хорошая выручка от продажи зерна, фиг, вина и первосортного оливкового масла! А мне — две трети того, что ты получишь в награду, иначе не жди больше моей поддержки!

— Будет Эвдему и зерно, и фиги, и масло, хотя мне придется ответить перед господином не за один десяток рабов, умерших на таком солнцепеке! — вздохнул Филагр. — А тебе — пара горстей серебра…

— Но главное — Домиция, — напомнил, оживившись, евнух. — Именно так зовут эту римлянку.

Голоса медленно удалились и стихли.

Эвбулид опустил голову и снова отвернулся к стене. О чем же он думал? Ах, да — Гедита… Он зажмурился, улыбнулся, потом тихо произнес: «Геди-и-та!»

Тогда Фемистокл не обманул его и в тот же вечер подвел к дому в небогатом квартале Афин. Жестом приказав Эвбулиду молчать, показал пальцем на тускло освещенное окно второго этажа.

Сколько часов простоял здесь Эвбулид, проклиная себя, под насмешливыми взглядами прохожих, прежде чем услышал смех Гедиты, разговаривавшей с матерью. Затем увидел ее в окне: удивленную, испуганную и радостную, когда их взгляды встретились.

Несколько недель его молчаливого стояния под окнами оборвались как сон: возмужавших эфебов разбросали по всем концам Аттики, охранять ее священные рубежи.

Эвбулид попал служить в пограничную крепость Филу.

Жизнь в крепости, несмотря на предчувствие близкой опасности, текла вяло и полусонно. Единственными врагами под высокими стенами были наглые лисы, повадившиеся таскать неосторожных гусей, выпущенных хозяйками на сочную зелень пригородных лужаек…

Через год он возвратился в Афины.

Словно почувствовав его возвращение, Гедита стояла у окна и, не побоявшись выглянувшей из-за ее плеча матери, приветливо помахала ему рукой. Осмелев, Эвбулид решительно постучал бронзовым молоточком в дверь и уже через десять минут возлежал на клине за уставленным скромным ужином столиком, беседуя с отцом Гедиты.

Пожилой Калиопп приветливо расспрашивал Эвбулида о Филе, о службе, о том, как вооружены и обучены эфебы. Но, как только разговор коснулся его дочери, сказал:

— Ты, Эвбулид, судя по всему, хороший человек. И родители твои были уважаемыми людьми. Лучшего мужа для своей Гедиты я и не желаю. Но я — приверженец давних обычаев и убежден в том, что лучший возраст для вступления в брак для невесты — двенадцать — шестнадцать, а жениха — двадцать четыре — тридцать лет. И если Гедиту через месяц — другой уже можно вести к алтарю, то тебе нужно подождать еще самое малое, как я понимаю — четыре года! Дождешься — буду рад видеть тебя.

Ровно через четыре года он снова вошел в дом, поразившись тому, что скромная обстановка за это время стала почти нищенской.

Сильно сдавший Калиопп, узнав Эвбулида, пригласил его сесть и грустно сказал:

— Откровенно говоря, давая тебе в прошлый раз отсрочку на четыре года, я думал, ты передумаешь, забудешь мою дочь…

— Забыть Гедиту? — вскричал, поднимаясь, Эвбулид.

— Сядь и не перебивай меня, — устало попросил Калиопп. — Я сделал так потому, что мне нечего тебе давать за Гедиту. Денег у меня нет, дом заложен-перезаложен, имущество — сам видишь, какое, так что приданого…

— Не надо мне никакого приданого! — вскричал Эвбулид. — У меня есть дом и кое-какие средства, оставленные после смерти родителей. Главное — что я и Гедита любим друг друга!

Расчувствовавшись, Калиопп благодарно положил ладонь на плечо Эвбулиду, но тут же строго заметил:

— Любовь любовью, но без приданого афинский брак считается недействительным!

— Да никто даже не узнает об этом! — клятвенно заверил Эвбулид.

— Ах, молодость, молодость… — вздохнул Калиопп. — Когда-нибудь ты сам станешь отцом взрослой дочери и поймешь, как это тревожно отдавать свою дочь замуж без приданого. Ведь это означает, что ее положение в твоем доме будет необеспеченным. Нет, — поднялся он, давая понять, что разговор окончен. — Давать за невестой приданое требует закон, но больше — обычай, более могущественный, чем любое писаное правило. И я не в силах нарушить его. Прощай!

Ошеломленный отказом, Эвбулид вышел из дома, не глядя на дорогое окно, побрел по улице и очнулся оттого, что кто-то схватил его за руку. Он поднял глаза и увидел улыбающегося Фемистокла.

— Эвбулид, ты? — радостно вскричал тот. — Ну что, прощай эфебия?

— И не только она… — с горечью вздохнул Эвбулид.

Несколько минут спустя, в харчевне, куда затащил его друг, он рассказал обо всем, что произошло в доме Калиоппа.

— Какое варварство! — вскричал Фемистокл и, помогая себе нетерпеливыми жестами, горячо заговорил: — Человек, спасший от голода тысячи и тысячи афинян, должен доживать свой век в нищете и не в состоянии даже выдать замуж свою дочь! До какого же позора дожили Афины, если позволяют себе так обращаться с человеком, оказавшим неоценимые услуги отечеству!

— Раньше такое дело решилось бы очень просто! — заметил прислушивавшийся к их разговору старый хозяин харчевни. — Афинская община или несколько состоятельных граждан, сложившись, дали бы неплохое приданое для дочери такого заслуженного человека!..

— Ай да старик! — всплеснул руками Фемистокл. — Да твоими устами говорят сами боги!

Он швырнул на стол медяк за выпитое вино и потащил за собой Эвбулида.

— Куда? — недоумевая, упирался он.

Но Фемистокл был неумолим. Он провел Эвбулида через все Афины и, выйдя в богатый квартал, решительно постучал в двери первого же дома.

— Жди меня здесь! — приказал он, направляясь в комнаты следом за рабом-привратником.

До самого вечера обходил зажиточные дома Фемистокл. Из одного он выходил сердитым, грозя захлопнувшейся за ним двери кулаком, зато из других — сияющим и заговорщицки подмигивал ничего не понимающему Эвбулиду.

Лишь незадолго до полуночи он обнял его и, как в тот памятный вечер в харчевне, когда обещал показать окна Гедиты, шепнул на ухо:

— Приходи завтра пораньше к Калиоппу.

— Но ведь он дал мне понять, чтобы я никогда больше не заходил в его дом!

— Приходи! — настойчиво повторил Фемистокл. — Я уверен, что это будет самый счастливый день в твоей жизни!

Эвбулид последовал совету друга и с рассветом уже робко стучался в дом Калиоппа.

Дверь открыл сам хозяин, неожиданно помолодевший и заметно взволнованный. Вопреки опасениям, он приветливо поздоровался с Эвбулидом и радушным жестом пригласил его в комнату. Здесь на составленных вокруг столика с кувшином вина и сладостями клине уже возлежали семь или восемь человек, судя по одеждам и уверенным лицам, занимавших далеко не последние места в Афинах.

При появлении Эвбулида они прервали свою беседу и с любопытством осмотрели его с ног до головы.

— Ну что ж, вполне воспитанный и приятный молодой человек! — наконец, подал голос один из них, и недоумевающий Эвбулид с изумлением признал в нем одного из недавно избранных архонтов.