Выбежали на улицу. Подводы пересекли село поперек — с востока на запад. На них люди в желтых и черных плащах, преимущественно в темной форме. С автоматами, винтовками. Ничего похожего на отправку.

Кто боялся — в сторону. На одной подводе девушка печатала на ходу на машинке. Ребята раздавали летучки. Кони здоровые. Сами веселые: «Як нимци, колы наступали».

— На, приклей на мельнице!

Какого-то парня спросили:

— Как живете?

Боязливо:

— Ничего.

Навстречу ехал от молотилки Олекса Бажатарник — руководитель хозяйства. Увидел — испугался. Снял кепку.

— Здравствуйте.

Ответили. Вручили летучку. Потом, говорят, долго не мог отдышаться в конторе.

Тут же, возле конторы, листовки читали вслух.

Дали листовки девчатам, что шли к молотилке. Первая, какую прочел, была призывная. У меня разочарование: почему нет ничего про фронт. Из-за забора голос Микулы:

— Леонидович, у вас есть огонь?

— Что, были гости?

— Да. Видел их. Тяжелого оружия нет. Больше автоматы.

Другие строчили. Я нагнул голову, стоял.

Зашел со второй. Там о фронте! Про Херсон и Николаев. Вспомнилось. Вчера привезли из Умани слух. Какая-то женщина ночевала на квартире редактора «Уманского голоса» Маевского. Там старушка — не то жена, не то работница — шепнула:

— Никому не говорите. Мой сердитый пришел. Говорит, Херсон и Николаев эвакуируют.

Итак, я кое-что узнал. Марию не хотел будить. Она ночь провела у веялки. Пошел на баштан. Зашел к Л.

— Слышали? Читали? А текст? Текст?

— Конотоп. Херсон. Вот здорово! Вот черт возьми! А что ж теперь нам делать, Леонидович? — Хватался за карту. — Вот здорово! Так, значит, Крым отрезан?

Обсуждаем варианты распространения сводки.

1 сентября 1943 г.

Оборвать пришлось надолго. Запахло репрессиями. Продолжаю.

Подробности.

Вошла жена переводчика Грушковской жандармерии — Параска Фрай с сестрой. Та:

— Она жито молотить приехала, а тут эти партизаны. Ребенка схватила и хочет в Грушку пешком бежать. Я уж говорю: «Проходило три подводы — и где уж они». А она...

Вид у переводчиковой жены испуганный. Жара. Ребенок в теплом одеяле. Сама потная. За кофточкой пирог.

Старик за дверьми:

— Она думает, партизанам нечего делать, только такую дуру искать.

Соседка:

— Засвербило у Парасютки в заднице.

Уговариваю, что ничего опасного. Она все же поспешила. Увидела старостову подводу.

— Сейчас скажу, чтобы Коцюруба меня отправил.

Как позже узнали, увезла с собою листовку: «Андрею покажу».

С этого и началось. Из-за перетрусившей, потому злой бабы.

В субботу под вечер появилась соседка — Марфа Бажатарник.

— Леонидович, пойдите как-нибудь предупредите Колю. У него листовка. Пусть сейчас же запрячет.

Оказалось — в колхоз нагрянула полиция из Каменной Криницы. Арестовали Мишу (по прозвищу Лаптух), наверно, давал листовку моему старику. Кто-то сообщил, что другая — у Коли. Он в это время возил хлеб от молотилки в комору. С предупреждением был послан двенадцатилетний брат.

— Да он не послушает его.

Так и вышло. Мой старик, взволнованный этим событием, пытался перехватить его на дороге. Опоздал.

Немного погодя узнал: Колю тоже арестовали. Листовку он сразу же отдал.

Их сейчас же повезли в Каменную. Я ожидал обыска и ареста. Перепрятывал рукописи. Прислушивался ночью.

Мария оплакивала Николая. Так радостное возбуждение: «Наши наступают!» — сменилось тревогой.

Тексты листовок:

Первая. «Селяне! К вам прибыли партизаны. Мы помогаем Красной Армии освободить Украину от людоеда Гитлера. Помогайте партизанам! Взрывайте мосты; не давайте немцам хлеб и скот; спасайте детей от Германии. Кто помогает партизанам, тот является советским гражданином.

Старосты и руководители хозяйств! За каждую каплю партизанской крови вы расплатитесь своей мерзкой жизнью.

Вступайте в партизанские отряды! Смерть фашистам!

Да здравствует рабоче-крестьянская Красная Армия и героическая партизанщина!

До зброй, Украина!»

Вторая. «Трудовая интеллигенция!

Кровавый Гитлер забирает с Украины хлеб, скот, все богатство. Он хочет вывезти наших лучших людей (опять призыв — что делать, не очень конкретный).

Рабоче-крестьянская Красная Армия с июля месяца перешла в решительное наступление. Взяты Орел, Белград, Харьков, Конотоп. Бои идут под Херсоном, Николаевом, Киевом. За июль месяц немцы потеряли 115 тысяч убитыми, 70 тысяч взято в плен. Захвачено 12 тысяч автомашин, 320 танков, 900 самоходных орудий.

Немцы отступают!

(Дальше опять здравица Красной Армии и партизанам).

До зброй, Украина!

Командир отряда Тарасенко.

Зам. ком. отряда Ромов. 15 августа 1943 г.»

Обе на белой бумаге. На машинке. На украинском не очень грамотном языке. Бумага знакомая...

Советская бумага!

Больше всего радовал Конотоп, почти там, где мы попали.

* * *

Тетка Коле носила еду. В Каменную. Потом в Вильховую. Наконец, в Грушку. Пьяный полицай, что увидел:

— Что, он ваш сын?

— Не сын, а горе мое.

— Ничего, тетка. А зачем он упрямый такой. Сказал бы, что скурил, а то носит с собой.

— Кто виноват, что он такой?

А если тот Лаптух правда дурак — ему пять резин дадут... Он весь ваш колхоз загонит.

Под грушей собрались печалящиеся родичи.

Тетка:

— Всю ночь не спала, сердце выболело. Плачу, плачу, а потом думаю: разве он обо мне стал бы так плакать. Придет — сама ему двадцать пять резин дам: чтоб тетку слушался. Разве тетка ему зла хочет? Теперь говорит: «Ничего, тетя, если меня убьют, — найдутся, кто отомстит за меня. А если приду — честное слово, буду вас слухаться!»

Через день вызвали и оставили в Грушке в полиции Бажатарника. Пошли слухи: придет жандармерия допрашивать на месте. Все ходили наготове. Все при разговорах старались показать, что видеть не видели, слышать не слышали про листовки. Жандармерия появилась на мотоциклах. Начальник — немец. Переводчик — Фрай (ему Бажатарник завез предварительно продуктов). Допрашивали пойманных в конторе около мастерской. О Бажатарнике. Давал ли листовки. Распоряжался ли читать вслух. Все отнекивались. Других вопросов не было. Значит, больше никого втягивать не собираются. Отлегло.

На другое утро появились все трое арестованных. Пришли ночью пешком.

Бажатарник рассказывал в конторе весело. Был под чаркой.

— Умнее будем. Мне так и говорил: читай. Кто тебе что скажет. Только имей разум. Зачем вы их отдавали?

— А Миша Лаптух ночью все не спит. Бормочет... «Господи, господи... Да помоги мне». Он еще какого-то бога по фамилии называл. Я не запомнил.

Микола:

— Томились в камере первые дни. Смотрел в окно. Потом предложили работать — конюхом. Стало лучше. Довольно свободно. Возил за кучера начальника жандармерии. Ходил купаться. День в жандармерии — ночь в камере в полиции. Появились свои, привезли стариков за детей. Потом Бажатарник. По протекции Фрая долго не закрывали вечером дверь.

Не били. Допрос один. Жандарм. Переводчица. Почему-то кроме фамилии отца записывается в протокол девичья фамилия матери.

Переводчица:

— Что вы все время так мрачно смотрите? Наш шеф говорит, что у вас взгляд совсем партизанский.

Напирали на образование.

Выпустили поздно вечером. Начальник полиции на прощание:

— А не забудешь дорогу в полицию?

— Чтоб она провалилась!

Записку мне передали еще оттуда. На маленьком клочке:

«Леонидович! Будьте здоровы! Помогайте семье. Смотрите за пчелами. Не надеюсь быть дома.»

Подпись: «Камера № 3.»

Мария, улыбаясь:

— Ну как там наш революционер?

Сам он тоже понимал некоторую юмористичность:

— В будущих анкетах... заработал. Был ли арестован при фашисткой власти? Был. За распространение партизанских листовок.