— Ну — баранки гну. Думать надо, а не палить почем зря…

— Товарищ старший лейтенант, — перебил Брандукова сержант Ломов, — вас перевязать надо.

— Ладно, валяйте. Да не ты, Ломов, тебе обыскать этих… господ офицеров, забрать документы и так далее. В общем — как учили.

— Машину сжечь?

— Не надо, а то «на огонек» кто-нибудь еще припожалует. А нам это сейчас не с руки.

— Есть!

Не прошло и пяти минут, как шоссе обезлюдело. Лыжники растворились в белесой мгле. Злая вьюга в считанные мгновения загладила все следы и хладнокровно стала наметать сугробы вокруг мертвого автомобиля.

Как позже выяснилось, командир взвода расстраивался напрасно. Изъятые у двух убитых офицеров документы содержали в себе столько ценных сведений, сколько, наверняка, не смогли бы сообщить те, кто их вез. Большой интерес представляла, например, карта с нанесенными на ней обстановкой 2-й танковой дивизии противника и позициями, как они представлялись гитлеровцам, наших войск. Любопытна была копия донесения командира этой дивизии генерала Люббе командиру танкового корпуса. В нем генерал докладывал своему шефу о больших потерях в танках и живой силе, о невозможности вести дальнейшее наступление без свежих резервов, без пополнения запасов горючего и боеприпасов, в чем соединение испытывает острую нужду. Далее в донесении с тревогой говорилось об активизации действий русских перед фронтом дивизии.

В карманах убитых офицеров были обнаружены письма, фотографии, пропуска на военный парад войск рейха на Красной площади в Москве. Позже было установлено, что такие пропуска выдавались ведомством Геббельса для поддержания морального духа всем офицерам, воюющим под Москвой.

В разведке в тот день неудача постигла только группу старшего лейтенанта Васильева. Она прошла более 12 километров на лыжах. Побывала в деревнях Зыково, Ушаково, Никитское, но нигде не обнаружила оккупантов. Гарнизоны этих деревень пять-шесть дней тому назад ушли ближе к линии фронта, подчистую забрав у местных жителей скот, птицу, все съедобное. Уходя на восток, фашисты хвастались, что они идут на последний и решающий штурм Москвы.

Разведчики трех групп вернулись на стоянку глубокой ночью. Добытые ими данные были обобщены и немедленно переданы в штаб фронта. Шевченко, довольный результатами разведки, от души хвалил разведчиков:

— Молодцы, хлопцы! Славно поработали. За один день укокошили несколько офицеров рейха. А какие трофеи захватили! Один пленный майор с его показаниями чего стоит. Правда, не повезло бойцам старшего лейтенанта Васильева. Но как говорится: у бога дней много, будем надеяться…

— Не нам не повезло, товарищ командир, а господам арийцам, — сконфуженно отшучивался Васильев. — Зачем им было искать смерть где-то, если мы могли бы прибрать их здесь. Понапрасну бы и сапоги не трепали.

Шевченко обернулся к Алексееву:

— Что будем делать с артиллерийским складом, Николай Федорович? Доложите ваше мнение.

— Понятное дело, товарищ командир. На воздух его, пользуясь пургой и пока немцы после исчезновения майора Шмитке не очухались.

— И бензосклад фашистов надо спалить, — добавил Брандуков. — Есть хорошие подходы для нападения и погодка — в самый раз, как по заказу…

Тут же было решено дать личному составу хороший отдых, затем продолжить наблюдение за объектами, а в первой половине ночи следующих суток взорвать их и уйти в леса за шоссе Клин — Новопетровское.

7. ДОПРОС ШМИТКЕ

Когда разведчики взвода Алексеева доставили к командиру отряда немецкого майора и ефрейтора, допрашивать их было невозможно. Пленных бил сильный озноб не то от холода, не то от страха. В их глазах застыл ужас. Так внезапно было то, что случилось с ними. Кто бы мог ожидать здесь, вдали от фронта, русское боевое подразделение! И даже штаб во главе с представительным командиром и, страшно даже подумать, комиссаром.

В домике, где размещалось командование отряда, было тепло, пахло щами и жареной картошкой, от аромата которых у майора Шмитке навернулись слезы. Ведь только вчера, как раз в эту пору он сидел хозяином в такой же, как эта, хате, и с наслаждением вдыхал такие же аппетитные запахи, снисходительно поглядывая на испуганную насмерть молодайку, которую его денщик заставил зарезать последнюю курицу, сварить душистый бульон и нажарить на сале картошки. На душе его было спокойно и безмятежно. Война, конечно, дело малопочтенное. Но умный человек и на войне не пропадет. Должность у него практически безопасная. Кое-что удалось скопить из жалованья, всяких наградных, боевых и полевых надбавок. За бесценок удалось купить у вечно пьяного болвана Лешера массивный золотой крест, настолько массивный, что тому и в голову не пришло, что это настоящее золото, а не подделка. Поговаривали, будто Лешер снял его (вместе с головой!) с груди какого-то крупного русского священнослужителя, уходившего от немцев и заблудившегося в лесу. Ну, это его дело. А он, Шмитке, чист. Совершил коммерческую сделку, и все. Что же касается сомнительного происхождения креста, то это на его стоимости не отразится…

«Мой бог, — мысленно оборвал сам себя майор. — О чем я думаю! Нет ведь уже ничего — ни безопасности, ни перспективы на очередной чин, обеспеченное будущее… Даже надежды на… жизнь, — коченея от страха, подумал Шмитке. — Надо же было этому случиться. И когда? В канун грандиозных торжеств по случаю взятия Москвы. Столица большевиков вот-вот падет, туда приедет принимать парад сам фюрер. Загремят залпы орудий, загрохочут победные марши, раздадутся крики «Хайль Гитлер!», а он, Шмитке, будет валяться в снегу и паршивые русские вороны будут выклевывать ему глаза. Что же делать? Как быть? Конечно же, он все-все расскажет этим страшным русским. Какие уж тут к черту честь, присяга и прочая дребедень, если смерть смотрит в глаза. Ну, а если, выжав из него все, что он знает, его все же расстреляют?.. Очень, даже очень может быть. Вернее всего, что именно так и будет. А куда же его девать? Через фронт его переправлять не будут; не велика фигура, лагеря военнопленных у них все в Сибири. Значит, капут? Ой, только не это!.. А что если…»

Дерзкий и мудрый, как казалось Шмитке, замысел ободрил его. Повеселев, он размотал с себя утепляющее тряпье, охотно принял предложение сесть к столу, уверенным движением, как когда-то в мюнхенском кафе, придвинул к себе стакан чая, со звоном бросил в него ложечку.

Под разными деревенскими тряпками и дамским шерстяным платком у Шмитке оказался новый выутюженный военный мундир. На нем красовались железный крест и две медали за усердие в работе военной промышленности.

Чай пили не спеша, молча. Командир и комиссар, изучающе присматривались к пленному офицеру, а тот к сидевшим перед ним русским. По его глубокому убеждению, тоже без пяти минут пленным. Но вот кружки опустели. Пора начинать допрос.

Шевченко положил перед собой чистый лист бумаги. То же сделал и комиссар. Однако майор Шмитке, не дожидаясь вопросов, перешел в «психическую атаку»:

— Москва капут! Да здравствует Великая Германия! — Он браво выкинул руку вперед. — Хайль Гитлер! — серые бесцветные глаза его засияли лихорадочным светом.

— Встать! — ударил кулаком по столу Шевченко. — И прекратить идиотизм. Вы не в казарме среди оболваненных солдат, а в плену у Красной Армии.

— Найн, — нагло проговорил Шмитке. — Ви забыль, что ви плен у нас, а не мы… Пока вы будете допрашивайт меня, наши танки ворваться в Москва и мы тогда поменяемся роли. Но я гуманно. Я предлагаю сделка.

— Какую? — спросил Огнивцев.

— Я вам рассказать все, что вас интересовайт. Это подтверждать искренность моих намерения. Никакие сведения вам не помогать. Все равно Москва мус фаллен — должен падать. Затем вы отпускайт меня. Я отпускайт после падения Москвы вас. Слово офицера!

— Вы так уверены в захвате Москвы? — иронически прищурился Шевченко.

— О, я, я, натюрлих — конечно!