— А у нас другие данные. Я тоже буду с вами искренен. Вчера, примерно в то самое время, когда вас захватили в плен, на шоссе Клин — Новопетровское были убиты два немецких капитана и водитель легковой машины из второй танковой дивизии. Из захваченных у них документов стало известно, что немецкие войска второго декабря вынуждены были из-за больших потерь прекратить атаки на московских рубежах и перейти к обороне. Наши войска на отдельных направлениях перешли в контратаку. Что вы на это скажете, господин майор?

Майор, ворочая толстой, красной шеей, расстегнул мундир:

— Это ложь. Это не может бывать. Наши дальнобойные орудия на днях начинать обстрел Москвы из района Красный Полян. Вам известно об этом?

— Опоздали, господин майор! Ваши войска выбиты из этого района и вам не удастся обстреливать нашу столицу.

— Это неправда! У вас нет ничем доказать.

Шевченко достал из полевой сумки листы документа:

— В моих руках донесение командира одной из ваших дивизий. Можете прочесть сами.

Схватив бумагу, майор пробежал ее глазами, подумал минуту и сказал:

— Я готов отвечать, господин офицер. Но сказать мне битте — пожалуйста: кто вы? Офицер регулярная армия или партизан? — спросил Шмитке.

— Для вас это так важно?

— О да, да, это принципиально. Если вы партизан, то отвечать ваш вопросы я не желайт. Для нас они вне закон.

— Я капитан Красной Армии, — ответил Шевченко. — От ее имени и веду допрос. Вам этого достаточно?

— О, да. Однако я не понимайт, как вы здесь оказался?

— Я нахожусь на родной земле, господин Шмитке. А вот как и зачем вы оказались здесь, на чужой территории?

— Я выполняйт приказ фюрера. А он нам говорить: «Наша территория идет до Урал».

— Ваша армия — грабительская армия, бандитская. Она разрушила на нашей земле сотни городов, сожгла тысячи населенных пунктов, ограбила население, убивала детей и стариков.

— Жалость и милосердие нам запрещать фюрер.

— Значит, во всем виноват Гитлер? Только он? А где была ваша человеческая совесть? Вы лично осознали свою ответственность перед человечеством? — спросил Огнивцев.

— О! Человечество — это мы! Миром будем править только мы — арийцы, — снова перейдя на спесивый тон, заговорил фашист.

— Товарищ капитан, — вмешался в допрос до сих пор молча стоявший у двери с автоматом на груди рядовой Хохлов, — разрешите — я ему по сусалам врежу, а?

— Помолчите, рядовой Хохлов…

— Ну, товарищ командир, товарищ комиссар, дозвольте хоть разок ему подвесить, — молящим тоном просил боец. — Я его не до смерти, а вполсилы, а?

— Не надо по су-са-лам, — с трудом произнося незнакомое слово и толком не понимая его смысла, пролепетал Шмитке.

— Вообще-то стоило бы, — в сердцах бросил на стол карандаш Шевченко, — чтобы помнил, где он и с кем говорит. Но мы не фашисты!

— Эх, товарищ капитан!

— Прекратить разговорчики!

— Есть!

— Вон как вам задурили мозги, господин Шмитке, — продолжил Шевченко. — Стоите на краю могилы, а разглагольствуете о мировом господстве. Но достаточно! Вам придется отвечать на наши вопросы и правдиво, иначе вам пощады не будет.

Майор побледнел. На его лбу выступили капли пота.

— О, мой бог! Неужели расстрел?

— Это решит старший начальник или военный трибунал в зависимости от совершенных вами преступлений на нашей земле.

— Я надеяться на справедливость. Я буду просить… У меня старенькая муттер, жена, кляйне киндер — маленькие дети… Я ни в кого не стрелять, не убивать, не грабить. Я только выполнять приказы. У меня хороший репутаций. О, мой бог!

Шмитке закрыл глаза. Все кончено. Смерть. И зачем он здесь? Зачем в конце концов ему Россия? Чтобы здесь погибнуть, как собаке. Во всем виноват фюрер. Это он звал к завоеванию жизненного пространства. Но разве у нас его не было? У отца сорок гектаров земли. Можно было обойтись своей и не лезть в Россию.

Шмитке попросил разрешения закурить. Лихорадочно работал его мозг. И он принял окончательное решение.

— Сохраните мне жизнь и скажите, что я должен для этого сделать, — сказал он, утирая тыльной стороной ладони холодный пот со лба.

Наблюдая за пленным, комиссар Огнивцев понял, что прусская спесь с него сошла, его «патриотический дух» иссяк. Он был готов ответить на любой вопрос, сделать все, что прикажут, лишь бы ему сохранили жизнь.

— Итак, господин майор, будем считать вступительную часть допроса законченной, — сказал Огнивцев. — Время перейти к конкретному разговору.

— О, я, я, господин комиссар! Я все сказать. Дайте мне лишь гарантию, что буду жить.

— Командир вам уже сказал, что все решит наше командование или суд. Но мы доложим о вашей готовности оказать нам содействие…

Капитан Шевченко, слушая разговор Огнивцева с пленным, думал о тех вопросах, которые необходимо задать Шмитке, чтобы сократить время затянувшегося разговора. Рассматривая план расположения артиллерийского склада и схему охраны, он через переводчика, чтобы не слушать косноязычных ответов Шмитке, начал допрос:

— Какую должность вы занимали?

— Первый заместитель начальника склада.

— Кто его начальник?

— Подполковник Иоффе.

— Предназначение вашего склада и количественный состав обслуживаемого персонала? Сколько хранится на нем боеприпасов?

— Наш склад обеспечивает снарядами артиллерийские и танковые части четвертой и частично третьей танковых групп. В конце ноября к нам доставили снаряды для орудий большого калибра, предназначенных для обстрела Москвы. Склад обслуживают шесть офицеров и сорок рядовых. Располагаются они в Румянцево в трех километрах от склада. Всего у нас под десятью навесами заскладировано около пятидесяти вагонов боеприпасов.

— Соответствует ли найденная в вашем портфеле схема расположения и охраны склада реальности?

— Да. Она составлена три дня тому назад.

— Численность охраны и ее вооружение?

— Территория склада охраняется караулом в пятнадцать человек: два поста на территории склада, один у входа в караульное помещение. Для наблюдения оборудованы две вышки, но часовые из-за холода ими пользуются редко, больше находятся внизу и патрулируют. Начальником караула назначается фельдфебель.

— Время смены часовых? Система проверки несения службы?

— Часовые меняются через каждый час. Начальник караула обязан проверять несение службы два раза ночью и один раз днем. Один раз в сутки, как правило ночью, несение службы проверяется офицерами. Поскольку со стороны русских не было никаких попыток нарушить нормальную работу склада, бдительность охраны и солдат, обслуживающих наш склад, невысока…

Шевченко наклонился к сидящему рядом комиссару и шепнул ему на ухо:

— Наверное, хватит. Времени у нас немного. Надо еще обмозговать с командирами взводов завтрашние действия, — и, увидев согласный кивок Огнивцева, приказал увести пленного, строго сказав вслед: — Хохлов, смотри мне, без фокусов и самоуправства.

— Есть, без фокусов, — с грустью ответил боец.

Огнивцев встал, прошелся по комнате, подошел к командиру:

— Видел, Александр Иосифович, «арийского гуся»? Пока все было хорошо: немецкие войска наступали на Москву, они спокойно сидели в тылах, грабили, убивали, были довольны жизнью и лихо кричали: «Хайль Гитлер!», «Великая Германия!», «Капут Москва!», «Человечество — это немецкая раса!..» А как только попали в трудное положение и приходится отвечать за свои злодеяния, становятся трусливыми, беспомощными, жалкими и готовы ради спасения своей шкуры пожертвовать всем, в том числе и Гитлером. Наглядный пример — Шмитке. Мразь какая!

— Да, комиссар… Их идеология держится лишь на силе. Ведь оболванивание немецкого народа, особенно фашистской военщины, привыкшей к безнаказанному захвату чужих земель, проводилось под гром барабанов и звуки фанфар. А получили в России по морде, кое-что стали понимать. Конечно, это только начало…

8. СЕРДЕЧНАЯ БОЛЬ

Чутким сном спали бойцы в доме лесника. Командир прикорнул за столом, уронив голову на сложенные руки. А комиссару не спалось, хотя устал он не меньше других. Уже в который раз будоражили его раздумья о Москве. Огнивцев хорошо помнил выступление А. С. Щербакова на собрании партийного актива Москвы 13 октября, в котором тот сообщал, что за истекшую неделю военное положение страны ухудшилось: