В оценках Павлов был осторожен, зато старался выделить проблемы, решение которых находилось в прямой зависимости от его внимательных слушателей. Но эту часть своего доклада он, видимо, слишком затянул: заерзал на стуле даже невозмутимый адмирал.

— Вот вы налегаете на то, какие наши обещания выполнены, какие нет, — наконец прервал Павлова адмирал. — В этом мы разберемся в ходе проверки. А сейчас хочу спросить, способны ли вы подать лодкам торпеды вот в этой бухточке? — Панкратов еле дотянулся до края карты.

Скоро на такой вопрос не ответишь, нужно поразмыслить. Павлов всмотрелся в карту. Бухточка как бухточка: глубины подходящие, камней вроде бы нет, мысы длинные, от ветра наверняка закроют. Что еще? От маяка недалеко, от дороги тоже. Хорошо. Неподалеку озеро, из него вытекает речка, впадающая в бухту. А вот что там есть на суше — лес, кустарник, чисто поле? — этого на морской карте не видно… Выходит, надо еще здесь самому потопать, померить, прикинуть, тогда и будет ясно, что можно, а что нельзя. Павлов к тому же хотел бы понять, зачем понадобилась эта глухая бухточка, когда ближе имелась просторная, удобная, обжитая. Тем не менее надо было отвечать адмиралу, как сподручнее доставлять торпеды именно сюда.

Жилин совсем отодвинулся в тень портьеры, но головой крутит отрицательно, дескать, говори «невозможно».

«Почему невозможно, Петр Савельевич? — мысленно возразил ему Павлов. — Очень даже возможно!» И он ответил:

— В этой бухте мы сможем заниматься торпедами, однако для полной уверенности надо еще там побывать.

— Та-а-ак, — протянул Панкратов, довольный ответом: сам-то он уж прикинул, что там можно принимать торпеды.

— Как вы оцениваете дисциплину? — спросил Волков, переводя взгляд с Павлова на Ветрова.

— Считаю ее вполне удовлетворительной, — твердо сказал Павлов. — Она позволяет выполнять все, что на нас возложено.

— Да-а?.. — Волков сузил глаза и оглянулся на Жилина. — А как прошла рыбалка?

— Начальнику политотдела мы уже докладывали, — сухо проговорил Павлов, начиная догадываться о подоплеке вопроса. — Офицеры рыбалкой довольны. Ваше беспокойство, товарищ капитан первого ранга, мне не совсем понятно.

— Чего тут не понимать? — Волков говорил, не поднимая глаз. — Есть сигналы, что нашлись любители заложить там хорошо за воротник…

От Павлова не ускользнуло, что при этих словах Терехов недоуменно уставился на Ветрова, как бы говоря: «Неужели, замполит, ты не все поведал, когда рассказывал о той рыбалке?»

— Могу повторить, что уже докладывалось, — не скрывая досады, сказал Павлов. — Выезд прошел без единого замечания.

— Ладно, — круто повернул на другое Панкратов. — Покажите ваши боевые документы.

Он внимательно прочитывал бумаги, водил карандашом по схемам, по таблицам, по рисункам, как истый ценитель штабной культуры, иногда отходил дальше, глядел на общий вид, обязательно удостоверялся, как оформлена секретность.

«Здорово вникает!» — отмечал про себя Павлов. Правда, росло число замечаний, сделанных адмиралом, но пока это не огорчало, так как касалось не существа, а только редакции или красоты отделки.

Рыбчевский — автор многих чертежей, как и Павлов, зорко следил за карандашом Панкратова, который неторопливо бегал по строчкам, и тоже пока не расстраивался. Зато Жилин хватал на лету и старательно записывал адмиральские слова. Он весь порозовел от натуги, после каждой реплики Панкратова укоризненно сверлил Павлова взглядом.

Испуганность Жилина казалась непонятной: ведь замечания Панкратова походили скорее на добрые советы.

«Кто он? — невольно переключался Павлов на Жилина. — Притворщик, что ли?..»

Некоторые пояснения Петра Савельевича показывали, что он не очень разобрался в этих бумагах, хотя на них и красовались его подписи. Потому, наверное, и принимал советы адмирала за укоры лично в свой адрес.

— Как вы организовали изучение личным составом новой торпеды? — Панкратов повернулся с этим вопросом к Рыбчевскому, даже ближе пододвинул свой блокнот. Похоже, там у него уже было что-то записано, но ему хотелось пополнить недостающие сведения.

Рыбчевский с присущей ему дотошностью перечислял и перечислял сделанное, но адмирал не прерывал его и все помечал в блокноте.

На перерыве Павлов спросил у Жилина:

— Петр Савельевич, отчего это у начальника штаба сложилось такое мнение о нашей рыбалке?

— А я почем знаю? Ничего конкретного я ему не говорил. — В словах Жилина послышались нотки оправдания. — Так… Высказал догадку, мол, какая рыбалка без выпивки. Еще посмеялись вместе…

— А теперь этот смех выдается за какой-то сигнал.

— Зачем сгущать? Ни в чем определенном Волков вас не обвинил. — Жилин дружески похлопал Павлова по локтю, словно ничего не произошло. — Давайте лучше о деле: готовы ли держать ответ перед комиссией?

— Не знаю, — холодно ответил Павлов, убедившись, кто автор «сигнала». — Проверка только начинается, в конце дня офицеры доложат мне, а я доложу вам.

Весь день штабисты и политотдельцы, как шахтеры, вгрызались в пласты, составлявшие учебу, труд и жизнь оружейников, пытались составить о них реальное представление. Конечно, с большим рвением старались добраться до плохого, устаревшего, негодного. Хорошее, оно и есть хорошее, его надо только сохранять, поддерживать, развивать, а вот плохое, даже не плохое, а зачатки плохого нужно рубить в самом начале, безжалостно отбрасывать.

Поздно вечером офицеры собрались у Рыбчевского. С утра все имели дела с проверяющими, сильно притомились, но выглядели бодро, а некоторые даже весело. Павлов с Ветровым тоже зашли сюда, чтобы послушать все из первых уст. Начал Городков:

— У моих торпедистов без существенных замечаний. Хотя… — Городков неожиданно потупился, — с Мосоловым, проверяющим нашим, я поругался…

— Как это «поругался»? — насторожился Павлов.

— Просто невозможно! Лезет, как уж, во все щели. Я ему и сказал…

— И «ужом» назвал?

— Если бы только так… Мы же с ним старые товарищи… — Городков смущенно опустил голову.

— Вот полюбуйтесь на него, Валентин Петрович, — всерьез негодуя, обратился Павлов к Ветрову.

— Если офицер проверяет придирчиво, — Ветров, по обыкновению, рубанул ладонью воздух, — значит, проверяет хорошо. Вы бы на его месте проверяли точно так же. Перед Мосоловым извинитесь.

— И еще, — добавил Павлов, — берите тетрадь потолще, карандаш подлиннее и записывайте все, что он говорит. А главное — старайтесь тут же что можно исправлять. Становиться перед проверяющими в позу — это показывать свою серость. Если не сказать больше…

— Трудно выдержать… — Городков поднял голову, собираясь продолжить объяснение.

— Трудно, но надо. Ваше взбрыкивание может нам дорого обойтись… Или вам это безразлично?

Затем командир задает такой вопрос? Разве Городкову когда-нибудь что-нибудь было безразлично? Только как объяснить, что нагрубил он Мосолову из-за того, что завелся, а завелся из-за того, что с утра повздорил с Лилей. Повздорил, как всегда, по пустякам и сразу пожалел. А тут еще… Эх, жизнь! Городкову нечем оправдаться, собственно, он и сам еще до этого разговора решил больше не пререкаться с Мосоловым.

— Ну, а прибористы чем порадуют?.. — спросил Павлов, заметив, что у Кубидзе исчезла с лица улыбка, усики опустились, во взгляде сквозила робость.

— Порадовать нечем, — виновато сказал Кубидзе. — У трех приборов плохая прокачка… Учет дисциплины признали плохим…

— Почему? — Павлов невольно подивился, какое у Кубидзе выразительное лицо: все его чувства отражались на нем, как в зеркале.

— Упустил, — с трудом выдавил Кубидзе. — Работун заел…

Ни Павлов, ни Ветров от досады даже не откликнулись на это объяснение.

— После комиссии возьмемся, приборы мигом исправим, — торопливо продолжил Кубидзе. — А учет дисциплины завтра же переделаем.

— Никаких «завтра»! — Павлов даже хлопнул по столу ладонью. — Если завтра у вас еще что найдут? Когда то будете переделывать?.. — И уже мягче спросил: — Помощь нужна?