Вот оно. На фоне травы кажется желтоватым. Но оно не брошено, а расстелено. И довольно аккуратно.

Беру его за угол, дергаю и... вижу японского солдата. Он спит сидя, держа на коленях какой-то ящик. Под рукой — винтовка, прислоненная к стенке окопа.

— Японец! — Я вскидываю автомат. Солдат вскакивает, хватается за винтовку, но я опережаю его.

Автоматная очередь вспарывает настороженную тишину А следом раздается за спиной одиночный выстрел.

Если вообще чудеса бывают, то тут произошло чудо: наш шофер, славившийся тем, что с десяти метров не мог попасть в мишень, называемую «коровой», выстрелом из кабины убил японца, находившегося метрах в десяти от меня. Услышав очередь, тот японец вскочил и прицелился в меня, но Бакланов, именно Бакланов почти наугад выстрелил и свалил солдата.

С обеих сторон поднимается пальба. Наши стреляют прямо из кузовов машин, японцы — из окопов, которых здесь оказывается довольно много.

Падаю ничком на окоп, где лежит убитый мной японец. Меня всего коробит от сознания того, что лежу животом на голове трупа, но боюсь приподнять даже руку или ногу, не то что голову.

В более глупом положении не оказывался за всю войну. Пули летят надо мной с той и другой стороны. Я, кажется, спиной и то чувствую, как они пролетают. Говорят, в таких ситуациях душа уходит в пятки. У меня она была где-то на кончиках ногтей. Возьмут наши ребята малость пониже и прошьют меня насквозь из родного, русского ППШ.

Огонь усиливается. Пока цел, надо попробовать выбраться. Выстрелы «арисак» слышу метрах в двадцати впереди. Даже лежа я могу метнуть на такое расстояние гранату, но ведь у меня на поясе Ф-1, ее осколки зацепят и меня, долетят и до машин.

Начать стрелять самому? А кто в батальоне, кроме Бакланова, знает, что я здесь? Подумают: японец застучал и так влепят, что и ахнуть не успеешь.

Первый испуг прошел, решаю отползти назад. Подумать только: всего каких-нибудь пятнадцать метров, но попробуй преодолей их.

Чуть-чуть приподнимаю голову и вижу, что наши больше стреляют из канав, чем с машин. Значит, понемногу прыгают на землю. Еще минута — и все они окажутся в канаве. Тогда к ней вообще не подойдешь. Решаю одним махом перескочить к своим. Приподнимаюсь и, полусогнувшись, делаю бросок. Цел!

Перевожу дух и слышу команды старшего лейтенанта. Оказывается, взвод ведет бой организованно, а не каждый сам по себе. Устраиваюсь поудобнее, открываю огонь из автомата.

— У кого эргэдэ, пусть бросают, — кричу командиру взвода. — Их окопы — рядом.

— Гранатами, огонь! — командует он.

После я узнаю, что гранат в начале боя не бросали, боясь попасть в меня.

Раздаются взрывы гранат. Левее тоже слышится стрельба. Это по приказу комбата одна из рот начинает обходить японцев. Становится ясно, что их не так уж много.

Теперь раздаются очереди и справа. Это на помощь к нам идет шестая рота. Она отрезает путь отхода противнику к камням, отчетливо видимым на фоне неба.

А в том, что японцы отходят, невозможно было ошибиться. Их огонь становится все реже и с большего, чем прежде, расстояния. Вот он прекращается совсем. Ушли? Да, заметив, что им отрезают путь отхода, японцы под покровом темноты скрываются.

— Прочесать местность! — отдает распоряжение комбат.

Мы перезаряжаем оружие и цепью движемся в сторону камней. Окопы, отрытые в шахматном порядке, начинаются метрах в пятнадцати от дороги. Они пусты, но примечательно, что почти в каждом из них находим противотанковые мины. Те самые деревянные ящики, один из которых я видел на коленях у спавшего японского солдата. Находим двух убитых и одного раненого в траве. У нас потерь нет.

Раненого перевязывают и ведут к командиру передового отряда. Там есть переводчик. Вскоре узнаем, что мы вели бой с отрядом камикадзе, солдат-смертников, которые должны были бросаться с минами в руках под наши танки.

До поры до времени вражеское командование не пускало их в дело, надеясь остановить наши танки на пути к перевалу другими средствами. И когда японцы убедились, что ничем другим их остановить нельзя, решили использовать камикадзе.

По словам солдата, они готовы были отдать жизнь за императора, но в течение четырех суток без сна и отдыха убегали от нас с минами в руках, и так выбились из сил, что уснули, не дождавшись подхода колонны.

Правда это или нет — не мне судить. Но нам тогда не очень верилось, что этим солдатам так уж хотелось отдать жизнь за императора.

До рассвета стоим на месте, выставив сторожевые посты по обе стороны дороги. Если бы это сделали раньше, быть может, не было бы стычки с камикадзе. Хорошо, что так легко отделались. Даже машины не пострадали, не считая одного простреленного ската.

Под Солунью минуем следы большого боя, который здесь вела гвардейская дивизия нашей армии. Впервые видим подбитые японские танки. Смотрим на них не без интереса: нет, не чета нашим Т-34!

Здесь же, в долине, предстает перед глазами противотанковая батарея японцев, в полном смысле раздавленная танками. Около пушек — посеченная пулеметным огнем орудийная прислуга, невдалеке мечутся испуганные кони. Видно по всему, что бой тут закончился недавно.

Лейтенант Гусев говорит, что соседи опередили нас и вышли к городу по параллельной дороге. Их передовой отряд вместе с танкистами генерала Кравченко овладел также и станцией Учагоу — конечным пунктом железной дороги, идущей сюда из Мукдена.

Вечером накоротке проводятся партийные и комсомольские собрания. Повестка дня одна: прием в партию и в комсомол наиболее отличившихся в боях.

Даже не верится, что Большой Хинган уже позади. По дорогам движутся пока еще небольшие колонны пленных. Идут под командованием офицеров. На лицах солдат — невыразимая усталость и апатия. У каждого за поясом — маленькое махровое полотенце. То один, то другой берут эти полотенца, снимают каскетки, вытирают лица, с каким-то равнодушием глядя на нас, и снова идут в одном направлении с нами. Впереди и сзади каждой колонны — наши автоматчики.

— Это от китайцев их охраняют, — говорит Сивков. — Мне автоматчики на той остановке говорили.

Что ж, быть может, и так. У китайцев с оккупантами свои счеты. Теперь встречаем и китайцев. Они толпами стоят около дорог, поднимая вверх большой палец правой руки, дружно кричат:

— Шанго! Шанго! Шанго!

На языке населения этих провинций это что-то вроде «хорошо».

Идем по дороге, по которой уже прошли наши войска. Это немного расхолаживает. Политработники на стоянках информируют нас об обстановке, предупреждают, чтобы не притупляли бдительности.

Они правы. Известно, что многие японские части под ударами наших войск, образно говоря, «уступили» нам дорогу на Хингане и скрылись в горах для нанесения ударов по колоннам, следующим за передовыми отрядами. Кое-где они уже произвели такие внезапные нападения, есть потери.

Стоя на подножке нашей движущейся машины, заместитель командира батальона по политической части говорит:

— Не забывайте, что мы пока перевалили лишь через Хинган. За ним новые укрепления японцев вплоть до самого Мукдена. Война не окончена, товарищи. Не окончена!

Проверяем оружие, считаем патроны. Мы по-прежнему далеко от наших тылов и можем рассчитывать лишь на собственный запас.

Для истории официальная капитуляция империалистической Японии — 2 сентября 1945 года, когда в Токийском заливе на борту линкора «Миссури» представители Японии подписали Акт о капитуляции.

Для нас, солдат Красной Армии, она совершилась гораздо раньше.

Утро 15 августа застает нас в восточном предгорье Большого Хингана, километрах в ста от городка Таонань. Это, пожалуй, была первая ночь с начала военных действий, в течение которой нам разрешили отдыхать. Льет дождь, да еще какой! Мы натягиваем брезенты на кузова машин, пытаемся хоть как-то укрыться от холодных струй, но это мало помогает. Так, мокрые, продрогшие, мы проводим эту относительно спокойную ночь. Непрерывные дожди причинили нам всем впоследствии немало хлопот, когда был предпринят бросок на Харбин и Мукден. Но это было после, когда военные действия фактически закончились.