— Идут!

И впрямь они подходили. Женщина осторожно поставила лоханку, выпрямилась и худой рукой прикрыла глаза от ослепительного блеска снега на белой поляне.

— Человек тридцать будет! — определила она. — Всякой твари по паре, только немцы в шлемах.

Она понимала, что надо скорей идти к сыну и дочери, но не тронулась с места. Неподвижно стояла и смотрела, как змея наконец пропала за поворотом Нижней нивы, словно медленно зарылась в сверкающую белизну. Темникарица перевела взгляд на край Верхней нивы и стала ждать…

— Долго их нету! — сказала она. И на самом деле долго их не было, потому что рядом с нею стояло окаменевшее недоброе время.

Наконец змея вынырнула из снега, повернула влево и поползла по краю Верхней нивы. И тут Темникарица заметила носилки.

«Его несут! — мелькнуло в голове. — Нашли!..»

Она повернулась и быстро вошла в кухню. Кинулась к двери в комнату, но вдруг снова застыла на месте.

— Он мертвый! — сказала она. И в тот же миг поняла, что она тоже мертва. Почувствовала, как с нее спадает бремя плоти, как она становится все более и более легкой — такой легкой, что, боясь упасть, она уперлась коленями в печь. Закрыла было глаза, в ушах так зашумело, будто вот-вот голова лопнет, и она поскорей открыла глаза. Посмотрела на свои худые руки, пошевелила пальцами, руки показались ей чужими — две мертвые культяпки, изработанные орудия. Она стиснула кулаки, потом, вспомнив, что больные перед смертью любят смотреть на свои руки, спрятала их под передник. Вздрогнула, оглянулась вокруг и вернулась к действительности.

«Юстина! Тоне!» И тотчас поняла, что они оба уже мертвы. Она опустила веки и на миг отдалась во власть шума, потом собрала все силы и снова стала такой, какой была с той самой минуты, когда Ерней в сочельник исчез вдали и она поняла, что он больше не вернется, — безмолвной и твердой.

Выпрямившись, она неторопливо вошла в комнату. Сын сидел на лавке. В правой руке он держал зуб от грабель и, прищурив один глаз, разглядывал его, левой рукой почесывал шею. С тоской вспомнила она Ернея и пожалела, что Тоне не похож на отца, что не может он сейчас вскочить и схватиться за топор. Она посмотрела на печь, где сидела Юстина и плела кружево на коклюшках. Пальцы ее быстро перебирали сухо пощелкивающие палочки. Девушка встретила мать покорным вопрошающим взглядом, но та сделала вид, будто не понимает ее. Темникарица подошла к столу и еще раз посмотрела на своих детей. Сперва она решила, что лучше им оставаться на месте — не надо их тревожить, но материнский инстинкт оказался сильнее ее воли, и из самого сердца ее вырвался вопль:

— Бегите! Нет! Ступайте на сеновал! Заройтесь в сено! Быстрей!

Тоне подскочил, как подброшенный пружиной, Юстина медленно выпустила из рук коклюшки.

— Нет! — передумала Темникарица, сообразив, что все напрасно. «Они уже повернули к Старой ниве», — вспомнила она о черной змее.

— Что такое? — спросила Юстина, испуганно хлопая глазами.

— Не бойтесь! — ответила мать. — Ступайте наверх! В светелку!.. И не шумите!

— Немцы?

— Не знаю… Ступайте наверх! Не бойтесь!

— И отца нет! — захныкал Тоне.

— Ступайте! — приказала мать. — Не бойтесь!..

Они пошли к двери, но на пороге остановились.

— Ступайте! Ступайте!.. Не бойтесь! — Она притворила за ними дверь и замерла, закрыв глаза. И опять услышала оглушающий шум, опять ей почудилось, будто она проваливается. — Вот они уже у Скопичника! — произнесла она и мысленно увидела черную змею, ползущую вдоль ручья. Открыв глаза, она огляделась вокруг. Что-то должно завершиться, но что именно — неизвестно. На миг она задумалась, потом, безвольно опустив руки, медленно подошла к печи.

«Здесь я их встречу!» — решила она и присела в запечке. Сложив руки на коленях, она смотрела в пустоту. За ее спиной громко тикали ходики, словно стучали молотом по окаменевшему времени.

«Долго их нет!» — подумала Темникарица. И опять закрыла глаза, отдаваясь во власть странному шуму.

Она сидела так и в сочельник, окаменевшая и немая, удивительно строгая, и ни сын, ни дочь не смели раскрыть рта. В конце концов тишину нарушила Юстина.

— Долго его нет! — сказала она.

— И наверно, уже долго не будет! — невольно вырвалось у Темникарицы.

— Он куда-нибудь ушел? — спросил Тоне.

— В лес! Ты же знаешь! — сурово ответила она. «Если б ты на него походил, ушел бы вместе с ним», — промелькнуло у нее в голове, и она задумалась над тем, что было лучше для сына: уйти с отцом или остаться с нею. Решение было слишком тяжким, и она отодвинула его.

Тоне сидел на скамье и вырезал зубья для грабель. Тщательность, с какой он занимался этим, вызывала отвращение у Темникара. И смотри-ка, сейчас это было противно и Темникарице. Она оглянулась на дочь: та сидела в запечке и плела на коклюшках. Юстина вздохнула и ответила ей покорным овечьим взглядом. Такой ее взгляд сердил Темникара. И смотри-ка, сейчас он разозлил и Темникарицу. Она оглядела комнату, посмотрела на часы. Ходики заскрипели и медленно пробили восемь раз. Темникарица подняла руку, чтоб поднять гирю, задела маятник, и ходики остановились.

— Может, он вообще ушел? — неожиданно спросила Юстина.

Темникарица вздрогнула и пристально поглядела на нее.

— Куда он уйдет? — отозвался Тоне.

— К партизанам, — ответила Юстина.

Темникарица вздохнула и качнула маятник.

— К партизанам?.. — протянул Тоне.

— Куда ж еще? — сурово отрезала Темникарица. — И потому замолчите!

И они молчали весь вечер и весь рождественский день.

Много раз Темникарице казалось, что муж и в самом деле ушел к партизанам, но она прогоняла эту мысль, ибо сердцем чуяла, что его больше нет в живых. Порой она винила себя: надо было заголосить, броситься следом, когда он скрылся за поворотом. Но неведомая неуемная сила без слов убеждала ее: она не виновата, она вела себя правильно, ибо Темникар твердо решил и должен был идти своим путем. И тогда он неизмеримо вырос в ее глазах. Ей вспомнилось, как при прощании она сказала ему: «Какой-то ты чудной… Словно и не ты», вспомнила, как он ответил: «Почти сорок лет не был я самим собой, а сегодня опять стал!» А какой он был? Такой, каким был на самом деле и какого она не знала.

«Ерней!» — мысленно окликала она его, и что-то оттаивало в ее душе, и ее охватывало незнакомое тепло — так близко к нему она еще никогда не бывала…

Эта близость оставалась и сейчас, когда черная змея тащила его мертвое тело к дому. Женщина не сводила глаз с деревянной ложки, что ожидала Ернея на столе, и внезапно увидела своего мужа так отчетливо, что вышла из запечка и тихонько окликнула:

— Ерней!..

За спиной у нее заскрежетали и начали бить часы. Она вспомнила, что хотела что-то сделать, выставив из комнаты сына и дочь. Подождав, пока отзвучали три удара, она подошла к стене и, протянув худую руку, остановила маятник.

— Дай господь ему вечный покой! — произнесла она в наступившей тишине и медленно перекрестилась.

«А ты ему его не давала!» — отвечал из тишины ее собственный голос.

Она заметалась по комнате, сердце ее готово было разорваться. Безмерная печаль охватила ее, печаль, замурованная в нем вместе с бесконечной любовью. И она вдруг поняла, как отравляла ему жизнь, как отравляла ее себе и детям.

— Ведь я же любила его! — всхлипнула она. — А по-другому не могла! Не могла!..

«Не могла! — согласился голос, в котором звучала тоска. — Не могла, хоть и хотела…»

— Хотела!.. — вздохнула женщина.

Она прислонилась спиной к печи и на миг закрыла глаза. Но только на один миг, потому что внезапно в ней вновь всколыхнулась та самая незнакомая неуемная сила, которая уже прежде убедила ее: Ерней должен был уйти. И странно — неизбежность этого стала сейчас ясна и ей. Любой ценой она должна что-то сделать.