Как было показано в главе 10, вся внутрисоциальная иерархия угнетения одних людей другими — продолжение в культуру того же рода животных инстинктов, на основе которых в стаде павианов выстраивается иерархия их «личностей»: кто кому безнаказанно демонстрирует половой член, а кто согласен с этим или по слабости вынужден принимать это как должное. Это стадное обезьянье «я на всех вас член положил» + подневольность психики «член положивших» весьма узкому кругу самок, вертящих «членами», продолжаясь с инстинктивного уровня психики в более или менее свободно (деятельностью разума) развиваемую культуру тех, кому Свыше дано быть людьми, обретает в ней свои оболочки (большей частью нормы этикета: молчаливо традиционные и гласно юридические), которые только и меняются на протяжении исторического развития общества человекоподобных носителей нечеловечного строя психики.

История знала в прошлом крушения такого рода систем угнетения в обществах в результате восстаний «черни» (не всех постигла участь Спартака, «короля Жаков», Разина и Пугачёва). Но сами одержавшие верх восставшие, хотя и уступали побежденным в образованности и отёсанности культурой, тоже несли в себе по большей части животный строй психики, по какой причине в случае прихода к власти они бездумно воспроизводили в течение жизни нескольких поколений систему угнетения того же качества[329], а часто и в тех же государственно-организационных формах.

Положение несколько изменилось только после первой промышленной революции, под напором которой в Европе произошли буржуазно-демократические революции, разрушившие, хотя и не все, но многие сословно-кастовые границы в юридическом и в негласно-традиционном их выражении.

Сам же напор первой промышленной революции на прежнюю сословно-кастовую социальную систему Запада по своему информационно-алгоритмическому существу представлял собой уменьшение кратности отношения частот эталонов биологического и социального (технологического) времени. При этом:

·  периодичность обновления технологий, обеспечивающих материальный достаток в обществе, стала соизмерима (того же порядка — десятилетия, но не столетия или тысячелетия, как в древности) с продолжительностью человеческой жизни;

·  а массовое внедрение ранее неизвестных машинных технологий в одной или в нескольких отраслях общественного объединения труда резко и значительно изменяло в обществе отраслевые пропорции занятости (статистику востребуемого общественным объединением труда профессионализма) в течение жизни одного поколения, в результате чего многие люди, лишившись прежнего заработка, не могли сами обрести новых профессий и найти себе новое место в жизни, к чему прежняя система общественных отношений на Западе (так называемый феодализм) с жёсткой сословно-клановой структурой оказалась не готовой.

Реакция на технологическое обновление жизни была разной в разных слоях западного общества: одни безоглядно наживались за счёт резко улучшившейся (вследствие изменения отраслевых пропорций) конъюнктуры рынка для сбыта продукции[330], производимой на объектах их собственности; другие, не способные найти новое место в общественном объединении труда, образовали собой массовое движение рабочего простонародья, направленное против технико-технологического прогресса, разрушали машины, выдвигали требования вернуться к ручному труду и законодательно запретить машинное производство[331], а также и охотились на изобретателей[332]; кто-то, прежде чем быть раздавленным, попытался укрыться от «веяний времени» в разного рода скорлупках или же «пировал» во время первого пришествия этой «технологической чумы», дожидаясь исполнения своей судьбы.

Меньшинство же,

·  способное переосмыслить многое в известном историческом прошлом и в их современном настоящем,

·  имевшее свободное время и доступ к информации,

·  часто получившее хорошее образование по критериям прежней системы (в том числе и посвященные разного рода орденов и иудомасонства),

— углубились в социологию и анализ возможностей перехода к иному общественному устройству взаимоотношений людей, которое бы не конфликтовало с проявлениями научного и технико-технологического прогресса. И многие из них впоследствии вошли в известность как ранние идеологи буржуазно-демократических революций и «гражданского общества», ставшего реальностью наших дней на Западе, и в наиболее ярком виде — в США.

Промышленная революция на Западе, завершившая эпоху феодализма по-европейски, известна из учебников истории всем, но в учебниках истории рассматривалась и рассматривается только внешне видимая сторона событий, приводятся те или иные факты, но в стороне остаётся внутренняя подоплека, т.е. алгоритмика, порождающая определённую направленность течения региональных и глобального исторического процессов, только выражающихся в конкретике фактов истории. Мы же взглянули на информационно-алгоритмическое обеспечение жизни нынешней цивилизации, которые в эпоху первой промышленной революции привели к изменению общественного устройства жизни людей и оказали необратимое влияние на течение всех последующих событий.

Свершившееся изменение соотношения частот эталонов биологического и социального времени — своего рода порог в истории человечества, переступив который, и даже не заметив того, человечество уже по существу оказалось в новой эпохе — в начинающем её периоде «водораздела».

Некий предстоящий «водораздел» в истории человечества предощущался и ранее, даже в древности, что видно из приводимой ниже «сказки» из сборника Идриса Шаха «Сказки дервишей»[333]:

Когда меняются воды

Однажды Хидр[334], учитель Моисея, обратился к человечеству с предостережением.

— Наступит такой день, — сказал он, — когда вся вода в мире, кроме той, что будет специально собрана, исчезнет. Затем ей на смену появится другая вода, от которой люди будут сходить с ума.

Лишь один человек понял смысл этих слов. Он собрал большой запас воды и спрятала его в надёжном месте. Затем он стал поджидать, когда вода изменится.

В предсказанный день иссякли все реки, высохли колодцы, и тот человек, удалившись в убежище, стал пить из своих запасов.

Когда он увидел из своего убежища, что реки возобновили своё течение, то спустился к сынам человеческим. Он обнаружил, что они говорят и думают совсем не так, как прежде, они не помнят ни то, что с ними произошло, ни то, о чём их предостерегали. Когда он попытался с ними заговорить, то понял, что они считают его сумасшедшим и проявляют к нему враждебность либо сострадание, но никак не понимание.

По началу он совсем не притрагивался к новой воде и каждый день возвращался к своим запасам. Однако в конце концов он решил пить отныне новую воду, так как его поведение и мышление, выделявшие его среди остальных, сделали жизнь невыносимо одинокой. Он выпил новой воды и стал таким, как все. Тогда он совсем забыл о запасе иной воды, а окружающие его люди стали смотреть на него как на сумасшедшего, который чудесным образом исцелился от своего безумия.

———————

Легенда часто связывается с Зу-н-Нуном[335], египтянином, который умер в 850 году и считается автором этой истории, по меньшей мере в одном из обществ вольного братства каменщиков. Во всяком случае Зу-н-Нун — самая ранняя фигура в истории дервишей ордена Маламати, который, как часто указывалось западными исследователями, имел поразительное сходство с братством масонов. Считается, что Зу-н-Нун раскрыл значение фараонских иероглифов.

Этот вариант рассказов приписывается Сеиду Сабиру Али Шаху, святому ордена Чиштия, который умер в 1818 году.