2

            Брат писал, что мать стала совсем плоха, почти не встает с постели. Для ее выздоровления, прежде всего, было необходимо усиленное питание. Но на те продуктовые карточки, что им полагались, здорового человека еще можно было кое как прокормить, но не поднять больного. На инвалидную карточку брата и неработающей матери продуктов им выдавали совсем мало. И если бы не офицерский продаттестат Юрия, пересланный им матери, они вообще жили бы впроголодь. Также брат вскользь упомянул, что в их городе сильно выросла шпанецкая преступность. Банды подростков нападали в первую очередь на женщин, стариков и инвалидов с целью завладения продуктовыми карточками. Хоть брат и не написал конкретно, Юрий понял, что такому нападению подвергся и он. В конце письма брат просил скорее демобилизоваться и возвращаться домой, ибо ему одному мать никак не поднять, и она его может просто не дождаться.

            Зло охватило Юрия. Он ненавидел всех немцев, не разделяя их на фашистов, коммунистов и просто обывателей. Ведь все беды его и его близких от них. Если бы они не начали эту войну… И когда он воевал эта ненависть очень ему помогала. И сейчас он считал высшей справедливостью, что Германия лежит в руинах, а гражданские немцы голодают и терпят множество прочих невзгод. А его же угораздило попасть на должность, на которой приходится делать так, чтобы облегчить участь этих заслуженно страдающих немцев. И ему в этом конкретном населенном пункте приходится обеспечивать столь ненавидимых им людей питанием, восстанавливать для них водопровод, электроснабжение и еще много чего. Иной раз через скрежет зубовный заставлял себя Ерохин всем этим заниматься.

            Вот и сейчас коменданту надо было ехать проверить, как идет ремонт городской электроподстанции и он нехотя распорядился, чтобы ко входу комендатуры была подана его машина. Юрия совсем не радовали похвалы начальства и положительные результаты его комендантской деятельности. Не считая того, что он сам ни разу не «влетел», ни в продуктово-вещевых, ни в амурных делах, чем частенько грешили его коллеги, коменданты других немецких городов, за время его комендантства город почти избавился от развалин, были отремонтированы большая часть мостовых, восстановлена водопроводная сеть. Он сравнивал этот немецкий городок со своим родным. До его родины не дошла война, город даже ни разу не бомбили. Тем не менее, мостовых там не было вовсе, за исключением административного центра и прилегающих улиц. Так что летом почти весь город утопал в пыли, весной и осенью в грязи, а зимой в сугробах. То же самое можно было сказать о водопроводе и центральном отоплении. Город в основном отапливался печками, а воду черпали из колодцев, в туалет ходили на двор. Почему же там, в России никто не удосужился все это даже построить. Сколько здоровья люди оставляют из за того, что нет этих самых удобств. Об этом Юрий знал на печальном примере своей матери. Она надорвала свое здоровье, именно стирая в холодной воде и ходя в туалет на двор, где зимой стояла дикая стужа. На все это нет ни средств, ни, как смутно догадывался Ерохин, даже желания высшей власти – у них-то у самих и водопровод и центральное отопление, и сортир теплый. Почему же тогда здесь в приказном порядке предписано: в кратчайший срок восстановить прежний облик немецких городов. Для чего, Юрий это знал точно – чтобы не дай Бог советская зона оккупации не смотрелась хуже зон западных союзников.

            Ерохин сел на передние сиденье «Виллиса» рядом с водителем. На заднем расположились два автоматчика из комендантского взвода – охрана. Машина почти без качки ехала по недавно отремонтированной отличной дороге, и вскоре Юрий наблюдал следующую картину. На одной из небольших площадей города стоял «Студебеккер» с крытым кузовом и с него шла раздача продовольствия гражданскому населению. Обычно такая процедура проходило довольно спокойно и организованно. Немцы, в подавляющем большинстве женщины, дети и старики дисциплинированно выстраивались в очередь. Но на этот раз в очереди не наблюдалось организованности, там явно что-то происходило необычное.

            - Тормози, что это там еще приключилось?- недовольным голосом приказал Ерохин водителю.

            В очереди же наблюдалось такое неслыханное для оккупированной Германии явление как драка. Почему неслыханное? Тут дело не только в особой дисциплинированности немцев, но и в том, что в среде этой нации еще со средних веков наблюдался крайне малый процент лиц склонных к хулиганству, в отличие от большинства прочих народов. Да-да, среди этой воинственной нации рождающей умелых, мужественных солдат, почти отсутствовала такая всемирная прослойка общества как хулиганье. Здесь сказалась более скрупулезная работа немецких баронов-рыцарей по воспитанию своих кнехтов. В ходе того воспитания они еще в те средние века просто напросто уничтожили большую часть особей склонных к девиантному поведению, вырвали их как сорную траву, так что они почти не оставили потомства для размножения. Ни британские герцоги-лорды, ни французские маркизы, ни испанские гранды, как и итальянские сеньоры, как и русские баре, до такой черной работы не опустились. В результате и получили халлигенов,  санкюлотов с их кроманьолой, мафию и русских беспредельщиков. Да где уж тут драться немцам, когда только кончилась война и они, морально придавленные, боялись каждого шороха. Тем более в городе оставалось совсем немного мужчин молодого и среднего возраста. Но в той очереди таковые мужчины оказались, и меж ними как раз разгорелась драка. Им было лет по тридцать, может чуть больше. Сержанты и старшины из интендантской службы, раздающие продовольствие, стояли чуть поодаль и, не вмешиваясь, смотрели со зрительским интересом и усмешками. Ерохин здесь вполне бы мог сделать вид, что не заметил инцидента, проехать мимо – подумаешь, два фрица подрались. Ну и черт с ними, пусть хоть до смерти друг друга долбят. Он бы, пожалуй, так и сделал, если бы один из дерущихся не был… одноруким.

            Драка шла за небольшой мешок с какой то крупой, по всей видимости выданной сразу на две семьи. Вот этот мешок и не могли поделить дерущиеся, мордатый упитанный тип из которого так и «пер» человек штатский… Причем штатский всегда хорошо питавшийся и не испытавший тех невзгод и лишений, что выпали на долю немцев, ставших солдатами и офицерами, то есть большинства мужского населения Германии, имевшего несчастье родиться и жить в ту эпоху мировых войн. Второй, однорукий, был худым и мосластым, одетый хоть и в гражданские пиджак и брюки, но они на нем сидели как военный мундир. Прямизна, подтянутость и масса прочих мелочей понятных только людям «посвященным» сразу выдавали в нем не просто военного, а бывалого, закаленного фронтовика. Видимо, мордатый хотел забрать весь мешок себе, а однорукий воспротивился. Хоть однорукий был худ, даже костляв, но широк в плечах и мешок он держал большой жилистой ладонью, намного более крупной, чем небольшие и какие-то не по мужски холеные ладошки мордатого. Чувствовалось, будь у однорукого вторая рука, он бы без труда одолел своего противника. Зрители-интенданты весело перемигиваясь комментировали драку:

            - Ишь, какой фашист упорный, его лупят, а он все одно мешок не отпускает, как клещ своей одной рукой вцепился. Видать, жрать сильно хочет.

            Конечно, фашистом интенданты считали однорукого. И выправка сама за себя говорит, да и где, как ни на фронте он мог потерять руку. Интенданты, сами же такие мордатые и упитанные как мордатый немец явно «болели» за него.

            - Эй, бауэр, не поддавайся фашисту! Бей! В рыло его, в рыло!

            И мордатый понимал, что моральная поддержка этих представителей оккупационных властей на его стороне. Он так же одной рукой ухватился за мешок, а второй бил, тыкал своим небольшим кулачком куда попало. И хоть удары были не так сильны, но мордатый бил часто и почти все время в лицо. А однорукий даже не мог ответить, ибо боялся отпустить мешок, который, видимо, был сейчас для него дороже собственного лица. Однорукий явно сдавал, у него уже кровоточил нос, были разбиты губы, заплыл глаз. Шофер  и автоматчики тоже с интересом смотрели на эту… нет, дракой то назвать было нельзя, на это избиение и тоже ничуть не сочувствовали однорукому «фашисту»…