И может, человек — лишь клеточка какого-то органа природы — печени? мозга? А то и вовсе, он есть лишь некий адреналин, выделенный печенью природы в кровь в испуге ее. Бисеринка пота, выступившая наружу в усталости ее трудов. А вовсе не источник энергии, питающий силой праматерию света.

Почему человек труслив так, что боится перемены взглядов хуже, чем измены жены? Почему он предпочитает привычные заблуждения новым мыслям?

И как человек изобрел музыку? Она не имеет в природе аналога и повода.

Почему неопровержимо даже такое представление, что мы живем в полой каверне посреди бесконечного гранита, а небо и звезды — лишь оптические эффекты?

И для чего животному игра?

И как зарождается живое в недрах живого?

И почему в цепи войн, насилия, притеснений и репрессий нет правых и виноватых, а можно лишь рассказать, что однажды в дом к некоему икс ворвались вооруженные игрек — и правота дело лишь точки, с какой ты наблюдаешь это: или будучи в доме рядом с икс, или рядом с ворвавшимися игрек.

А может, не свет, а пространство — то самое вещество, из которого скатывается полотно мира? Атом — это сгущенное пространство?

Для чего каждый год природа создает новый, доселе небывший организм, хоть бы и самый маленький, — мошку или вирус гриппа? Чего она ищет? Чего хочет и ждет? Кого?

И зачем человеку карусели, качели и приспособления для ритмичного вращения?

И почему, когда истощалось имя бога и больше не имело силы, то нарождался новый бог, и неизменно его появлению чинились препятствия, преследования и убиение младенцев?

И все это налетело на сознание ураганом, нарушив ход времени, и Сева не мог этого выдержать.

И гибель Угарита.

И плечо, которое блестит, загорелое, и, накопив тепла солнца, мерзнет теперь меньше, чем до загара.

И помертвение вещей его комнаты.

И что подопытные крысы, которым давали много еды, но помещали помногу в одну клетку, начинали гибнуть от инфарктов.

И египетские пирамиды, воздвигнутые исключительно из страха, чтобы дать понять богам: раз человек построил их, то он им равен и не так уж беззащитен. И вечен, как они.

И таинственные появления внезапных народов на теле земли, и последующее их затухание. Превращение великих римлян и воинственных монголов.

И ужас, внушаемый миру собственным его народом — Гогом и Магогом.

И человеческие жертвоприношения фашизма, когда, истребляя разом толпу людей, они высвобождали сумму энергий их жизней — в пищу своему божеству.

И плечо.

И то, что в бесконечности времени все, что есть, не могло уже не быть и не может не быть снова, ибо бесконечное число сочетаний все-таки найдет свой конец в бесконечности времени.

И то, что свобода воли — привилегия живого.

И опять: трусость людей, которые боятся нового и, как дети, любят слушать только старые сказки, известные наизусть.

И интеллектуальное бесстрашие тех, кто проклят девяносто девятью из ста.

И то, что рабовладение среди его народа кончилось всего лишь сто двадцать лет назад. И человек еще не привык и его отсутствию. И если бы не чувствовал вину своей жизни, рабства бы не было никогда. А так — он все принимает, что бы с ним ни сделали, потому что знает о себе: он лишний, он без спросу живет. Без очереди. И бьют — правильно делают.

И то, что древние китайцы три тысячи лет назад придумали себе последовательную историю, расписанную по династиям и годам еще на три тысячелетия в прошлое, и эта сочиненная история служит им не хуже реальной.

И то, что Путилина не беспокоит непознаваемость мира.

И то, что мир этот чудовищен.

И то, что он прекрасен.

И что стоит у дороги вечная девушка, блестит ее плечо.

И то, что столько, народу погибло в Трое из-за бабы — Елены.

И что все остальные погибшие всех времен погибли не из-за большего, чем она. Но и не из-за меньшего.

И что труд людей — углубление в недра, истребление леса, охота, рыболовство и огонь — привел к нарушению равновесия земных сил и к волнению стихий — холода, ветра, воды и жары, — и это и было утратой рая.

И что плоть земных недр пронизана капиллярами с подвижной жидкостью, похожей на плазму живой крови.

И что у кочевников-монголов считалось преступным ковырять тело земля, и не потому ли Земля однажды судорожно породила их в несметном количестве — чтоб они покрыли собой, защитили ее тело.

И то, что Христос был человек, ищущий смерти, самоубийца. И дал людям стыд жизни.

И что браслеты, кольца и другие украшения в вида замкнутых контуров — это антенны для уловления космических токов.

И что животные общаются между собой телепатически — владея более совершенным средством связи, чем люди.

И что общего смысла жизни человек научно не обнаружил, но отважился сам снабдить ее смыслом. И что общей целью может стать любовь к ближнему.

И что целью общей жизни может стать сознательный отбор, селекция и выведение более совершенного вида из себя теперешнего.

И что целью общей жизни может стать метеорическая регуляция климата и научное воскрешение умерших путем собирания их из рассеянных во вселенной составных элементов.

И что люди отмахнулись от общей цели.

И что в один прекрасный день становится нестерпимо знать, что каждый из окружающих тебя людей — каждый — предается, предавался или будет предаваться совокуплению. И что он так жалок, что нуждается в этом отвратительном наслаждении.

И что человек сотворен нести вечное иго — давать космосу пищу: материю своей мысли. А раб, непригодный к несению ига, исторгается из числа живых, и пусть не сетует он.

И что есть такие племена, люди которых питаются тайно друг от друга, чтобы потом делать вид, что существуют нечаянно, без вины.

И всего этого, нахлынувшего разом, не могла вынести его душа, и не мог бы он счастливо повторить за Иаковом: «Я видел бога лицом к лицу, и душа моя уцелела».

Может, на другой день, а может, в этот же, а может, на третий — принесли телеграмму от Нины. Машинально подчинился ее тексту: «Встречай».

Бежал по перрону Руслан, челка его задиралась от ветра. Он бежал, растопырив руки, навстречу своему единственному папе, не ведая ничего о его научной и производственной несостоятельности, не ведая предательства, любя папу такого, какой достался, и не догадываясь еще, что родиться — мало, а надо еще беспрерывно подтверждать и доказывать кому-нибудь прок своего существования.

Сева машинально подхватил сына, но ничего не мог вспомнить.

Нина вдали спускалась из вагона с Леркой на руках, какой-то дяденька помогал ей выставить вещи.

Пальцы вонзила ему в волосы на затылке, притянула его голову к себе, «что ты, ну что ты?» — будила, ласково успокаивала его, приручала, одичавшего. Сева помаленьку начинал пробуждаться.

Он был как Кай в сказке про Снежную королеву. Он мастерил слово «вечность», ему некогда было присутствовать при жизни. Заколдованный.

— Папа, там, в деревне, звери… — Руслан дрожал, подыскивая более сообразное слово. — Ну, домашние: коровы, коровята…

Нина рассказывала:

— У дружка видел, как мать корову доит, вычислил: «Мно-ого молока будет: вон какой живот!» Но друг ему быстро объяснил, что в животе не молоко, а теленок.

Сева не знает, как надо. Кажется, улыбаться. Он с трудом припоминает порядок жизни.

Дома Нина ахнула: все предметы были мертвые, как деревья в погибшем лесу, хотя стояли и сохраняли прежнюю форму. Она все перевернула вверх ногами, каждую вещь обтерла и обласкала прикосновением. Вещи задышали и ожили.

Потом, вечером, когда дети уснули, она повлекла Севу гулять.

Она то брала его за руку, то отпускала, то забегала вперед и пятилась перед ним, заглядывая в лицо. Что-то путано рассказывала. Какой парень был раньше ее отец и что с ним стало.

То она смеялась, то молчала, опять заглядывала в лицо. Про какого-то цыгана. И про то, что исследователи долгожительства нашли, что самые здоровые из стариков — это деревенские кузнецы, почтальоны, корзинщики — кто сам себе задает ритм работы. И что в городе человек непосильно зарегламентирован всем строем жизни, начиная от светофоров и кончая… И сгорает от раздражения.