Ян задумался.

— Давайте сделаем так. Я сейчас уйду на станцию Горна. Там в корчме у меня верные люди. Все равно в военном мундире вам появляться ни в Подбрезовой, ни в Брезно нельзя. Будете садиться на поезд в Горне. А заночуете в корчме. Одежду для вас приготовят, а вот за обувь, — Ян посмотрел на ноги Алексея, — не ручаюсь. Ждать я вас не буду, уеду вечерним поездом. Встретимся на перроне в Бистрице.

Не задерживаясь, Смида ушел из отряда. Егоров вышел со своими спутниками через час, рассчитывая добраться до Горны уже в темноте, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. С ним пошли Иван Волошин, знаток Банска-Бистрицы, Григорий Мыльников и Павел Строганов.

Когда десантники добрались до станционного поселка, уже стемнело. Улицы были безлюдны. В редких окнах тускло светились маленькие электрические лампочки — экономили электрическую энергию. Только один дом был освещен ярче — корчма, где коротают время путейские рабочие и лесорубы. И хоть это самое людное место в поселке, оно же и самое безопасное: тут никому ни до кого нет дела. Даже если в стране чрезвычайное положение.

Хозяин корчмы, человек лет пятидесяти, широкоплечий, с круглым небритым лицом, заметив незнакомцев, вышел из-за стойки и, поздоровавшись, провел гостей в отдельную комнату за буфетом.

— Будьте как дома, Ян говорил о вас, — плотно притворив дверь, заговорил хозяин. — Здесь вы в безопасности. Сейчас жена вас накормит.

Извинившись, он ушел в корчму.

В маленькой комнатке было чисто и прохладно. Из мебели — стол, вокруг которого расставлены шесть массивных дубовых стульев с низенькими спинками, у стены диван, тоже деревянный. Пока гости осматривались, в комнату вошла хозяйка, немолодая женщина с крупными руками, которые знали, наверное, самую разную работу. Поклонившись всем сразу, она молча расставила на столе приборы. Потом также молча принесла ужин, а после ужина пиво в глиняных кружках.

Когда уже все вышли из-за стола, хозяйка принесла гражданский костюм большого размера и полуботинки с квадратными носами.

— Это вам, переодевайтесь, — показала она Егорову на костюм и снова исчезла за дверью. Когда тот переоделся, она снова вошла, чтобы прибрать со стола и унести военный костюм Егорова.

— Что это? — Женщина наклонилась, поднимая с полу фотокарточку. — Ваша?

— Моя. Выпала из кармана, когда переодевался, — объяснил Алексей. — Жена и дети.

— Ёй, вы оставили деток и пришли сюда на явную смерть?

— Ну, уж так и на явную, — улыбнулся Алексей. — Мы пришли ради наших и ваших детей. У вас есть дети?

Женщина помрачнела.

— Сын. В солдатах. И невестка с внучкой.

Рано утром партизаны попрощались с гостеприимными хозяевами и поспешили на станцию. В гражданской одежде Егоров и на самом деле не выделялся среди местного населения, был похож на учителя. Вот только ботинки оказались тесны, пришлось от них отказаться. Алексей обул свои десантные сапоги на могучих заклепках, заправил в них брюки и решил ехать так.

До прибытия поезда оставалось минут двадцать. Купили билеты и вышли на перрон. Народу здесь было немного.

— Посмотри, Иван, туда. — Незаметным кивком головы Алексей показал Волошину на четырех гардистов, шагавших с дальнего конца перрона прямо к ним.

— Надо ко всему быть готовыми, — предостерег Волошин и стал рассказывать по-словацки разные небылицы.

Гардисты прошли мимо, даже не взглянув на партизан. Егоров успокоился.

Вот из вокзала вышел железнодорожник с маленьким сундучком, в каких носят машинисты свой обед. Он огляделся, увидел партизан и уверенно направился к ним. Поздоровавшись, как со старыми знакомыми, перекинулся с Волошиным несколькими словами и пошел вдоль перрона.

— Это от Яна, — объяснил Иван Егорову. — Он предупреждает, что будет ждать на последнем разъезде перед Бистрицей. Оттуда ближе к месту встречи.

Партизаны заметили, что к их разговору прислушивается немолодой человек в стареньком летнем пальто и потертой шляпе. Он давно уже сновал по перрону, подозрительно оглядывал их группу, особенно Егорова с его могучими сапогами.

— Кеди влак на Брезно?[3] — подкатился он к Егорову.

— Не вем, не вем[4], — поспешил ответить за Егорова Иван.

Человек, круто повернувшись, рысцой побежал в помещение вокзала. Партизаны выразительно переглянулись. К счастью, подошел поезд, и они, не мешкая, вошли в ближайший вагон.

Примерно час ехали спокойно. Уже миновали Брезно и Подбрезову. До Банска-Бистрицы оставалось километров двадцать пять, когда за дверным стеклом показалась знакомая физиономия любопытного человечка из Горны. Он оглядел удовлетворенно всю компанию и исчез.

— Плохи дела, — заметил Егоров. — До разъезда далеко?

— Минут десять — пятнадцать.

— Пошли на выход. Приготовьте оружие.

Партизаны вышли из купе и расположились в тамбуре, оставив дверь в коридор открытой, готовые ко всему.

В дальнем конце вагона снова появился человек в летнем пальто. Теперь было совершенно очевидно — это агент словацкой охранки. Увидев через открытую дверь, что партизаны вооружены, шпик остался стоять на месте.

Тем временем поезд подошел к разъезду, вся группа быстро вышла на платформу и, не задерживаясь, стала удаляться от поезда. Встречавший их Ян Смида догадался, что что-то неладно, осторожно пошел за ними следом.

Когда Ян догнал группу, Алексей на ходу рассказал ему о дорожных неприятностях. За разговором не заметили, как оказались у небольшой двухэтажной виллы, спрятавшейся в глубине зеленого сада. Навстречу вышла молодая женщина. Она проводила их на второй этаж, в пустынный зал, попросила подождать. Ян Смида вышел вместе с ней.

Смида вернулся в зал с пожилым седым человеком с изможденным хмурым лицом. Он осмотрелся, кивнул головой Ивану Волошину как старому знакомому, потом подошел к Егорову и назвал себя:

— Ян Мейлинг.

— Вам привет от Рудольфа, — произнес Алексей.

— Да, мне говорили, что вы виделись с Рудольфом Сланским, — здороваясь с Егоровым, произнес Мейлинг.

— Не только виделись, но и говорили с ним довольно долго. Он помнит вас. — Егоров предъявил Мейлингу «легитимацию», удостоверяющую его личность и право связываться с руководителями коммунистического подполья Словакии.

— Как хоть он выглядит? — спросил Мейлинг.

Егоров рассказал о своих встречах и впечатлениях от бесед со Сланским.

— Пойдемте, товарищи, — пригласил Мейлинг, выслушав Егорова.

В небольшой комнате, выходящей окнами в сад, которому, кажется, и конца не было, за большим овальным полированным столом уже сидели шесть человек, среди которых один был в военной форме.

— Знакомьтесь — наши советские друзья. Капитан Егоров. — Затем Мейлинг повернулся к Григорию Мыльникову.

— Мыльников, — назвал тот себя.

— Иван Волошин, — отрекомендовался разведчик.

Присутствующие тепло поздоровались, но никто не назвал себя. Они непринужденно беседовали, курили, видимо ожидая еще кого-то. Наконец отворилась дверь, и в комнату вошел человек лет сорока. Его лицо было изборождено сеткою мелких морщин. Глаза усталые, беспокойные. Он едва заметно поклонился присутствующим и подал знак устраиваться поудобнее, а сам стал что-то вполголоса говорить Яну Мейлингу.

— Кто это? — шепотом спросил Алексей у Смиды.

— Павел Тонгайзер, связной Центрального Комитета партии. Известный человек. К сожалению, не только нам, но и жандармам. За ним все время охотятся. Совсем недавно вышел из тюрьмы.

Тонгайзер встал и заговорил глухим простуженным голосом:

— Вчера я виделся с Доктором. Он просил напомнить, что мы находимся накануне решающих событий в жизни Словакии. Еще месяц назад мы были сравнительно далеки от них. За этот месяц наша надежда, Красная Армия, вышла в предгорья Карпат и встала у границ Словакии. Десантные войска союзников во Франции с помощью сил французского Сопротивления освободили Париж. Успехи антифашистского лагеря вызвали сильное беспокойство правительства Тисо. Объявление чрезвычайного положения в стране и явилось выражением этой тревоги.