Заметив, что семейное место занято, Ефросинья не пошла с родителями к краю. Шепнула, возможно – о нездоровье, и быстро ушла. Не поверяя друг другу, Яков и Матвей подумали об одном: только ли молиться приходила в храм Ефросинья? Не звало ли ее место, красоту подчеркивающее? Не была она слепа, открыт был и ей эффект света, красивший перед аналоем стоящую.

         Шум сзади обоза отвлек дядю и племянника. В сгустившейся темноте они погнали коней по скользкой бездорожице вдоль обоза. Но прежде, чем они успели угомонить послухов, со злым развлечением колотивших древками господских пик привязавшуюся от Нарвы собаку, Яков обратил внимание на сноп искр, слетевший с одной из телег.

         Главным невещественным товаром, который опричники везли государю, были люди – иностранцы. В количестве до пятидесяти душ они густо усеяли верха тканых поставов, бочек и коробов. Съежились черными воронами в своем иноземном платье. Не знали русской зимы, декабрьскую оттепель приняли за лютый мороз. Тут были папский нунций и три легата, два лютеранских пресвитера и один кальвинист, те и другие ехали наставлять московских еретиков на путь истинный. Легкие английские послы,  имперские и голландские доктора и аптекари,  четыре ювелира, шесть брабантских портных, бархатников,  столько же рудознатцев, привлеченных вестью об открытии серебра под Вычегодском, оружейники, знатоки «огненных» снарядов, наемники, корыстолюбиво мечтающие о значительном жаловании российских полковников, часовщики, медники, канительщики и каменщики. В основном, авантюристы, опустившиеся феодалы, младшие дети дворянских и бюргерских фамилий, чернь, выдававшая себя за людей значительных. Изборожденным резкими морщинами лицом, сильной сутулостью, скошенным плечом, постоянным пришепетыванием, ведя нескончаемый диалог с самим собой, выделялся серой пелериной или плюшевым бурнусом с капюшоном, накрывавшим по острый нос, под которым топорщились скверные усики и ходившие в такт губам мелкие зубы. Это был врач, чернокнижник и астролог, заботиться о сохранности которого Василий Грязной предупреждал особо.

         Матвей думал, что курит астролог, но искры только летели мимо лица Бомелия. Трубка дымила из-под берета сидевшего рядом другого «немца».

- Надо ему сказать, что государь у нас за табак голову рубит, - заметил Матвей, резко натягивая вожжи. – Как звать тебя? – спросил он иностранца.

         Иностранец не знал языка русского, не отвечал, улыбался и продолжал курить. Потом сказал:

- Зенке.

         Матвей повысил голос и членораздельно попросил, чтобы Зенке бросил курить. Тот ничего не понял в русских словах, произнесенных и по слогам, или делал вид, что не понял.

         Дым шел на сидевшего рядом Бомелия. Он, казалось, ничего не замечал, занятый размышлением. Из кожаного мешка достал астролябию и секстант, поочередно стал направлять их на ближайшую звезду, мерцавшую под месяцем в тени набегавших облаков.

         Свет луны, схваченный трубой, отразился в двух зеркальцах, пробежал по лицам дяди и племянника. Матвей вздрогнул, Якову стало не по себе:

- Оставь к бесу. У царя с иноземцами особый счет. На них отдельная расправа.

- Надо б обоз осмотреть, табак выкинуть, - согласился Матвей. – Доктора они, доктора, а кто, как не они, французскую болезнь нашим бабам завез?!

         Матвей и Яков пришпорили лошадей, уверившись, что если аптекарю Зенке и отрубят голову, то за дело.

         Зычный голос Матвея пресек избиение прибившейся собаки. Не то, чтобы Матвей жалел, а не любил непорядка. Сердобольный Яков спрыгнул с лошади и на вытянутые руки, не пачкаясь, взял пса,  унести от мучителей. «Полкан», - обозвал собаку ласково.

         Матвей нахлестал плеткою по плечам и головам иных послухов, увлекшихся жестокой забавой. Тыкать пса пикой, куда как весело!

         Собака жалостливо скулила, совалась теплым носом в озябшую  ладонь Якову. Была она беспородной, не из тех, из-за границы ввезенных, с которыми охотилась да ласкалась знать.

         Сизым хлябким утром Матвей вывел обоз из Ивангорода. Не успели отъехать от города, как огибая гору и город, вдруг потекла к опричникам огненный факельный поток всадников. Стальные доспехи отражали зажженный свет. На головах вострились булатные ерихонки. Всадников предварял тонко скроенный  рыцарь. Шлем на голове был с золотой насечкой, правил юноша серебряной уздой, в шишаке его блестели крупные драгоценные камни. За плечами свисал белый плащ с нашитым алым крестом. На шлеме и сбруе развивался плюмаж с кантом из страусиных, павлиньих перьев. Подле рыцаря шпорил лошадь церковник, благородного вида низкий пожилой мужчина, в  сером иноземном кафтане с тугим белым воротничком, проглядывавшем из расхристанного ездой теплого зимнего плаща. На голову плотно его была напялена круглая шляпа. Крест у пастора не замечался.

         Всадники ехали с пристегнутыми  набородниками, опущенными железных носами,  со стальными зарукавьями, наколенниками, наручами, в накинутой от шеи к плечам панцирной сеткой – бармицей,  то есть в полном воинском облачении. Рыцари не выставляли ни пик, ни мечей. У седел их мирно  качались притороченные щиты. Никто не проявлял враждебности.  В знак дружелюбия командир скакал, подняв раскрытую в большой перчатке руку. Но шумный конский топот, факелы, грозное вооружение готовых моментально изготовиться к бою иноземных воинов заставили остеречься  московитов.

         Послухи встали петлей вдоль обоза. Уже передавали господам копья и мечи. Опричники напряглись, пожалели, что, избегая неудобств, везли защитный доспех в телегах.  Они вытянулись в стременах, локтем подтащили колчаны.

         С рыцарями был толмач из эстов, сносно знавший по-русски. Выступив вперед, он пояснил, что государевых людей приветствует московский союзник, брат датского короля, владетель большого островного епископства Эзельского у берегов Эстляндии. Чем меньше земли имелось у Магнуса, тем с большим достоинством он держался, рассчитывая в бесконечной Ливонской войне русской доблестью сделаться   королем всех остзейских земель между Московией и Балтикой. Благородство осанки Магнуса, славно удерживавшего бившегося под ним длинноногого жеребца, юный срывающийся, но чистый голос, отрывисто произносивший простые, но непонятные русским слова, приятное пресыщенное лицо, выдававшее человека, привыкшего с малолетства подчинять, не подчиняться, приковали к себе взгляды любопытных опричников. Магнуса купали взорами. Любая деталь доспеха, платья, поворот головы крепко закладывались в память, дабы послужить предметом дальнейшего подробного и неоднократного обсуждения. Спутники его, отдельно духовник, удостоились чуть меньшего внимания. Видя, что его не понимают, Магнус рассмеялся, вызвав улыбки русских. Чутко определили: перед ними юноша незлой, но капризный. Обаянием Магнуса  обоюдное недоверие русских и датчан рассеялось. Добрым смехом принц располагал к себе. Он взялся общаться через эстского толмача, подтвердив:  рыцарский отряд лишен супротивных целей. Опричный обоз Эзельский правитель дожидался для передачи русскому царю особого письма. По знаку Магнуса письмо дали Матвею как опричному пятидесятнику.  Пакет вощеной бумаги с размашисто выведенной надписью, львиным гербом на красной сургучной печати. Лев не сумняшася держал шар. Сложилось  мнение: земля округлая.

         Магнус звонко крикнул, подавая приказ. Войсковая труба разнесла трель тому, кто не слышал. Всадники стройно развернулись и полетели прочь, дружно ударяя копытами рослых скакунов, трепля плюмажами шлемов под поднятыми факелами. Матвей заворожено смотрел им вслед.

- Раскрасавцы!.. Ты видел, какие у них кони? Не чета нашим недокормышам. Даже мой Беляк ростом не взял.

 - Боюсь, что это и все датское войско, - покачал головой Яков. – Разве что не числом, а уменьем они возьмут.

- Ты прав. Маловато союзников у государя, - согласился Матвей. Повертев, он надежно спрятал письмо запазуху рядом с первым письмом - из Англии.