Вот и лакируем этих исполинов, подгоняя их под некий абстрактный идеал, хотя по большому счету ни Пастер и даже ни Лаплас с Ньютоном не были кристально честными и морально чистоплотными людьми. Но кто же тогда абсолютно порядочен? На кого равняться, вступая на тернистую стезю науки? Ищите, смотрите, листайте архивы, только не поддавайтесь литературе "кривых зеркал". Разочарование — большая беда, чем недоочарование. Молиться на ложных идолов опасно. Это все равно, что, призывая на помощь доброго волшебника, вдруг обнаружить, что к тебе явился в его обличьи злой колдун.

Недавно парижская Национальная библиотека приобрела и занесла в свои неисчерпаемые фонды значительную часть личного архива Луи Пастера одного из лучших сынов Франции, считающегося «отцом" современной микробиологии и иммунологии. Историки науки не преминули воспользоваться предоставленной случаем возможности заполнить «белые пятна" в творческой биографии знаменитого ученого. К вящему удивлению некоторые из этих пятен оказались на самом деле черными — великий Пастер тоже иногда грешил.

В частности, американский историограф А. Гейсон из старейшего в США Принстонского университета обнаружил в архиве Постера любопытные сведения, говорящие далеко не в пользу выдающегося биолога Лабораторные Журналы, содержащие записи не для «чужого глаза", свидетельствовали о фактах «некорректного- в ряде случаев подхода Пастера к проведению медицинских экспериментов. Так в 1895 году к Пастеру привели на прием мальчика покусанного бешеной собакой. Недолго думая, ученый ввел ему вакцину, в то время на безопасность еще не проверенную, т. е. фактически преступил гиппократову заповедь «Не навреди". Хорошо, что все обошлось, и новая вакцина вреда действительно не нанесла А ведь могло быть и иначе! Предположи, что Пастер в данном случае был абсолютно уверен в положительном результате инъекции, но как тогда смотреть на другой его поступок, вообще никак не вяжущийся с принятой в ученых кругах этикой и связанный с той Же вакциной?

Согласно архивным материалам к Пастеру, как очень большому авторитету, однажды обратился малоизвестный французский ветеринар Туссен. Он просил дать оценку разработанному им медицинскому препарату. Пастер тянул с ответом весьма долго. Туссен его так и не дождался. А вскоре после его кончины Пастер приписал его изобретение себе, выдав туссенову вакцину за собственную. Затем в принадлежащей Пастеру лаборатории была в деталях разработана и технология ее изготовления.

Вот какими неутешительными бывают открытия, когда рукописи великих действительно не горят!

Есть еще один важный предмет для разговора — авторитеты. Мы уже поняли, что не перед каждым из них можно и нужно снимать шляпу. Они, как и их изобретения, не ограждены от возможности морально устаревать и скатываться в болото консерватизма. Недаром Чарльз Дарвин, прошедший в науке все огни, воды и медные трубы, пришел к заключению, что ученые должны прекращать заниматься научной деятельностью в возрасте старше шестидесяти лет, чтобы не чинить препятствия новым прогрессивным учениям и революционным идеям. Быть может, это верно. Потому что у многих к старости развивается синдром величия и властолюбия, скептик окончательно залавливает в ученом романтика, да просыпается охота "мстить" молодым за то, что их время ушло.

Но только ли так называемая "старческая капризность" является причиной резкого неприятия некоторыми учителями своих учеников? Думается, что вероятнее всего здесь срабатывает закон бумеранга — очень хочется возвратить "должок" за некогда нанесенные тебе оскорбления. Так что сияющие на небосклоне науки звезды столько же раз попадают под тень, сколько сами темнят. Частенько "избиваемый" в молодости крупнейшими естествоиспытателями того времени — Луи Пастером, Жоржем Кювье, Рудольфом Вирховом, — Дарвин, достигнув их величия, поступал с начинающими исследователями так же, как прежде обходились с ним. Ситуация сродни неистребляемой армейской "дедовщине": новобранцы, натерпевшиеся издевательств и надругательств "дембелей", только и ждут часа, чтобы через год-два, попав в их число, с лихвой "отоспаться" на новых призывниках. Так и в науке: "новобранцев" оттесняют от перспективных тем, оказывают мощное сопротивление их идеям, осаживают, создавая искусственные преграды на пути к научной карьере, но чем больше становится преград, тем сильнее делается стремление преодолеть их и вырваться, пускай даже той же ценой, в большую науку.

Не этими ли психологическими факторами объясняется статистика, согласно которой почти все крупные открытия в науке совершаются учеными в пору их юности? "Кто не забыл своей молодости и изучал чужую, тот… не мог не открыть в ее порывах явлений той грозной борьбы, которую суждено вести человеческому духу за дорогое ему устремление к истине и совершенству", — писал один из столпов медицины, русский исследователь Н.И. Пирогов.

Поэтому прежде, чем посвятить себя большой науке, следует хорошо поразмыслить не только над своими интеллектуальными возможностями, но и над тем, хватит ли воли и выдержки, чтобы устоять перед натиском циклопических научных сил. Помните "Божественную комедию" и раздумья героя над предупреждением у входа в ад: "Здесь нужно, чтоб душа была тверда; Здесь страх не должен подавать совета"? Наука — это и рай, и ад одновременно. Творческий поиск, минуты озарения — блаженство, борьба за становление идеи, приоритет — искушение и испытание души. В том числе временем.

Не решаясь переступить порог "ада", Дарвин вынашивал идею об основных положениях эволюционной теории более 20 лет. И лишь к пятидесяти годам отважился опубликовать главный труд своей жизни "Происхождение видов путем естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь". Он уже наперед знал "цену" за прогрессивное учение, которое придется защищать от града камней, припасенных научными соперниками и не готовым к его восприятию обществом. Знал еще в 1837 году, листая книгу Мальтуса "О народонаселении…", когда идея об эволюции в природе только начала его будоражить. Знал, когда, погрузившись в изучение работ Дидро и французских естествоиспытателей Кювье и Ламарка, вынашивал и осмысливал эту идею. И уж тем более знал, коша ради ее подтверждения вел записи своих наблюдений и исследований во время кругосветного путешествия на корабле "Бигль", которое предпринял исключительно в научных целях.

Заранее готовясь платить по большим счетам, Дарвин сразу же после выхода книги "Происхождение видов…" засел за "сопроводительные" письма, пытаясь "прощупать почву", на которой уже стоял одной ногой. Ряд этих писем одинакового содержания вместе с экземплярами своей книги он отослал именно тем ученым, которые, по его предчувствию, могли проявить наибольшую агрессивность по отношению к нему и его детищу. "Представляю, до чего же Вы рассвирепеете после чтения моего сочинения, как кровожадно будете мечтать о том, чтобы зажарить меня живьем", — писал своим потенциальным противникам великий биолог. Это был неслыханный по тем временам вызов и, если угодно, просчитанный. Таким образом Дарвин желал исключить любые закулисные интриги, предоставляя возможность каждому открыто высказать свои взгляды. Расчет оправдался, диспозиции выявились сразу. Такого яростного штурма не испытывала, пожалуй, еще ни одна новорожденная теория. Даже некоторые друзья и благожелатели отвернулись от Дарвина из-за его кощунственного, как им показалось, учения. Один из них, английский геолог Седуик, разгневанный дарвинским трудом, вообще подписался под ответным посланием с явной издевкой: "Твой бывший друг, а теперь — потомок обезьян".