В заключение он мне сказал, что так как я просился вытти за французские аванпосты, то он ничего против этого не имеет, но ставит условием, чтобы, проводив всех моих людей в то место, которое я им назначил, сам я отправился в Петербург, где император будет рад увидеть очевидца-свидетеля всему, происходящему в Москве, и чтоб я рассказал обо всем государю. Я отвечал ему, что у меня нет никакого права, ни положения для того, чтобы иметь смелость представиться к императору. Он мне сказал на это, что я могу обратиться к посредству гофмаршала Толстого, которого он знает за хорошего человека; что я могу приказать доложить о себе через государева камер-лакея, что, впрочем, император ежедневно прогуливается, и я могу встретиться ему. Несмотря на мои постоянно отрицательные отзывы, он продолжал излагать мне множество способов представиться моему государю, и я нашелся вынужденным сказать ему: «Государь! Теперь я в вашей власти; но я не переставал быть подданным императора Александра я не перестану им быть, пока в жилах моих будет хоть капля крови. Не требуйте, чтобы я сделал то, чего я не должен сметь делать и чего поэтому я не могу вам обещать». На это он мне сказал: «Хорошо, я напишу письмо к императору; я ему скажу, что призывал вас, что говорил с вами.» Он передал мне содержание письма, которое предполагал он написать и сущность которого состояла в том, что он желает мира. Наконец, он мне сказал, что я должен отвезти письмо это в Петербург, на что я не отвечал ничего, потому, что сказать правду, я не знал тогда, да и: теперь не знаю, в праве ли я был отказаться от такого поручения. Он пожелал мне доброго пути, и я вышел..

На другой день он мне прислал письмо через Делорня и приказал проводить меня до французских аванпостов. Итак, на следующий день я в полдень вышел из Москвы пешком, в сопровождении человек до 500. Вечером я достиг Черной Грязи, где застал полковника (ныне генерала) Иловайского. Я провел там ночь, а на другой день он приказал казакам проводить меня до д. Давыдкова, где находился ген. Винценгероде, который тотчас отправил меня в Петербург в сопровождении офицера. По прибытии к Петербургской заставе, предъявлено было приказание везти меня прямо к гр. Аракчееву, который встретил меня отменно ласково и сказал мне, что император приказал ему взять привезенное мною письмо. В приеме письма я получил от графа росписку, которая у меня цела.

1812 г. сентября 8. — Письмо Наполеона Александру I из Москвы с уверением его в дружеских чувствах.

Москва, 8 сентября 1812 г.

Государь, мой брат! Будучи уведомлен, что брат министра вашего и. в. в Касселе находится в Москве, я позвал его к себе и имел с ним беседу. Я предложил ему отправиться it вашему величеству и сообщить о моих чувствах. Прекрасный и великолепный город Москва больше не существует: Ростопчин приказал его сжечь. 400 поджигателей были арестованы на месте преступления. Все они заявили, что поджигали по приказаниям губернатора и полицеймейстера. Они расстреляны. Пожар, повидимому, прекращен. Сожжены три четверти домов— уцелела четвертая часть. Такое поведение ужасно и бессмысленно. Имело ли оно целью лишить меня некоторых ресурсов? Но эти ресурсы находились в погребах, куда не проник огонь. К тому же, как можно было разрушить один из прекраснейших городов мира, создание веков, ради того, чтобы достичь столь малой цели? Это тот образ действий, которого придерживаются со времени Смоленска и который привел к нищете 600 тыс. семейств. Пожарные насосы города Москвы были разбиты или увезены. Часть арсенального оружия попала в руки злоумышленников, и пришлось дать несколько пушечных выстрелов по Кремлю, чтобы выгнать их оттуда. Гуманность, интересы вашего величества и этого великого города требовали, чтобы он был вверен моей охране, если русская армия оставила его незащищенным. Следовало бы оставить в нем администрацию, учреждения и стражу. Так именно поступали * дважды в Вене и в Берлине и в Мадриде. Именно так мы сами поступили в Милане перед занятием его Суворовым. Пожары способствуют грабежу, которому предается солдат, вырывая остатки имущества у пламени.

Если бы я предполагал, что подобные вещи творились в соответствии с приказаниями вашего величества, то я не написал бы этого письма. Но я считаю невозможным, чтобы с вашими принципами, вашим сердцем и правильностью ваших идей вы могли позволить подобные эксцессы, недостойные великого государя и великой нации. В то время, как увезли городские насосы, оставили 150 полевых пушек, 60 тыс. новых ружей, 1600 тыс. патронов, более 400 тыс. килограмм пороха, 300 тыс. мер селитры, столько же серы и т. д.

Я веду войну против вашего величества без всякого враждебного чувства. Одна записка от вашего величества, полученная до или после последнего сражения, остановила бы мое движение, и я даже хотел бы иметь возможность пожертвовать выгодой занятия Москвы. Если ваше величество сохраняете еще некоторый остаток своих прежних чувств по отношению ко мне, то вы истолкуете это письмо в хорошую сторону. Во всяком случае вы только можете быть мне благодарным за отчет о происходящем в Москве. Я молю бога, государь, мой брат, сохранить вас в добром здоровье и благополучии.

Вашего и. в. верный брат Наполеон.

1812 г. сентября 23. — Донесение М. И. Кутузова Александру I из Тарутина о посещении его Лористоном.

Всемилостивейший государь! Я еще сутки должен был задержать ген. — адъютанта Волконского. Сегодняшнего утра, получив чрез парламентера письмо, которым означено, что император Наполеон желает с важными препоручениями отправить ко мне своего ген. — адъютанта, кн. Волконский донесет вашему и. в. обо всех пересылках, которые по сему случаю были. И, наконец, ввечеру прибыл ко мне Лористон, бывший в С.-Петербурге посол, который, распространяясь о пожарах, бывших в Москве, не виня французов, но малое число русских, остававшихся в Москве, предлагал размену пленных, в которой ему от меня отказано, и более всего распространялся об образе варварской войны, которую мы с ними ведем; сие относительно не к армии, а к жителям нашим, которые нападают на французов поодиночке или в малом числе ходящих, пожигают сами дома свои и хлеб, с полей собранный, с предложением неслыханные такие поступки унять. Я уверял его, что ежели бы и желал переменять образ мыслей сей в народе, то не мог бы успеть для того, что они войну сию почитают равно как бы нашествие татар, и я не в состоянии переменить их воспитания. Наконец, дошел до истинного предмета его послания, т. е. говорить стал о мире: что дружба, существовавшая между вашим и. в. и императором Наполеоном, разорвалась несчастливым образом по обстоятельствам совсем посторонним, и что теперь мог бы еще быть удобный случай оную восстановить. «Cette guerre singuliere, cette guerre inouie»

Уход армии Наполеона из Москвы и сражение под Малоярославцем

Из воспоминаний Ф. Сегюра о выходе армии Наполеона из Москвы.

… Армия выступала из Москвы без малейшего перерыва. В этой колонне в 140 тыс. человек и, приблизительно, 50 тыс. лошадей всех родов, 100 тыс. солдат, шедших во главе, с ранцами, в полном вооружении, с 550 пушками и 2 тыс. артиллерийских повозок, напоминали еще всемирных победителей. Но остальные в огромной своей части походили на орду татар после удачного набега. Здесь, на бесконечном расстоянии, в 3 или 4 линии, была полная смесь карет, фур, богатых экипажей и всевозможных повозок. Здесь трофеи в виде русских, турецких и персидских знамен, и гигантский крест с колокольни Ивана Великого; там — русские крестьяне, бородатые, сопровождавшие или несшие нишу добычу, часть которой они составляли сами; многие везли тачки, наполнив их всем, что они могли захватить. Безумные, они не смогут продержаться до конца дня; но для их жадности ничего не значили 800 верст пути и предстоящие сражения!