Матанин исподлобья смотрел на него. Он верил и не верил. Усмехнулся.

— Ладно. Агитируйте… Нужны им стихи! Как же! Нашим-то!..

Наступило молчание. Энвер закурил в который раз, втянул дым в клокочущие легкие, губы горели. «Наверное, этот парень в себя не верит».

— Здесь люди взрослые, — сказал Энвер глухо. — Но я вам маленькую сказку расскажу. Я сейчас уйду. Извините. Вот, говорят, жил человек, и никто на него не смотрел. Такой уж был человек — не высокий и не низкий, не красивый и не совсем безобразный… Ну, говорят, серый какой-то, никто на него не смотрел. Он и галстук синий наденет. И костюм белый напялит — не смотрят. Он и на голове стоит — не смотрят, идут себе мимо, словно не человек, а пустое место. Тогда человек взмолился и закричал: «Посмотрите же, посмотрите на меня!..» И все начали вокруг удивляться и вглядываться. Видят — идет красивая девушка, говорят ей: «Ну разве на тебя не смотрят?..» А он, несчастный, здесь же, среди всех стоит, но на него по-прежнему никто не смотрит.

Ну, говорят, вылез он из своей кожи… и превратился в синее небо. Кричит сверху: «Посмотрите же на меня!» Никто на небо не смотрит. Очень уж оно большое. Смотрят на деревья, на облака, думают: откуда голос? Тогда он превратился в муравья. Пищит: «Посмотрите же, посмотрите на меня! Иначе я умру!..» И никто его не видит, от земли не отличит, такого маленького. Решил он тогда вернуться в свою шкуру… А мимо люди шли, бревна несли, половину растеряли и топор забыли. Оделся он снова в свою кожу, думает: «Чем бы заняться?» И начал избу рубить, с кружевами деревянными, с белым резным крыльцом, не дом, а сказку! Зашел потом внутрь, лег спать. Идут мимо люди, ахают: «Кто это такой дом построил?» А он в окно: «Я!» Люди радуются: «Какой молодец! Какой красавец!» И куда он ни пойдет, всюду его узнают. Хотя лицом ни капельки не изменился. «Это тот самый, который дом построил», — говорят люди. Старики жмут ему руку, девушки ему улыбаются, мальчишки бегут за ним и кричат: «Дяденька, посмотри на нас!..»

В комнате помолчали.

— Ладно, — скривился Матанин. — Больно много вы знаете!..

Он встал, небрежно погасил о стол сигаретку. Но видно было, что Энвер что-то угадал. В углу засмеялись. Матанин зло скосил туда глаза. Жаль, если этот парень уедет. Может быть, он уже раскаивается, что стихи прочитал…

А в это время в комнату вошел Алмаз Шагидуллин.

Бледный, запыхавшийся, он, увидев Энвера, замер в дверях и испуганно поздоровался:

— Здравствуйте, товарищ Горяев!..

«Опять «товарищ»… — вздохнул про себя Энвер. — Прекрасное слово, но как сразу отношение ко мне изменилось. Они все замолчали. Смотрят на меня и вопросительно — в глаза Алмазу. Надо уходить. Не вышло у меня разговора с парнями».

— Здравствуй, Алмаз, — ответил Энвер. — Проводишь меня? Я, собственно, тебя ждал. (Что за дурацкое слово — собственно? Нет, нет, что-то я неточно говорю.) До свидания, друзья. («Друзья». Нашелся — друг. Надо бы уж — товарищи.)

— До свидания, — ответили несколько голосов.

Они вышли на улицу. Алмаз молчал. Он, кажется, был весь в напряжении.

На улице стало свежо. Звезд не было. Вдали, над полями, то ли нефтяные факелы горели, то ли вспыхивали зарницы…

Энвер не знал, что сказать Алмазу. Утешать бессмысленно. Надо о чем-то другом.

Остановились над Камой. Внизу, на черной воде с зелеными жилками, плыл белый маленький пароход. Весь в огнях, загадочный, длинный… На нем плыли люди в плащах и смотрели на электрическое зарево Каваза.

Алмаз дрожал, словно от холода.

— Ты где был? — спросил его по-татарски Энвер.

И словно что-то сломалось в душе Алмаза. Он затрясся, заплакал, мотая головой и отворачиваясь от Энвера. Энвер крепко взял его за локоть, и Алмаз, всхлипывая, вдруг быстро-быстро заговорил, мешая русские и татарские слова, уткнувшись лбом ему в грудь.

— Такой был!.. такой!.. Самый замечательный. Такой… Почему он? Почему именно он? Мы так и не поговорили, Энвер-абый (дядя Энвер)! Так и не поговорили. Он меня не простил… конечно, не простил… Поздно. Почему он? Это был золотой, честный, великодушный… добрый, честный, прямой… самый золотой… Как же теперь я? Как же все мы тут?.. — Мальчишку колотила истерика. — А?.. Почему? Почему он?..

Энвер цепко держал его за локоть и молчал. Что он мог сказать? Пусть Алмаз все выскажет, выплачется. Видно, перед девушкой своей он держался. А она кто? Понимает ли его? Когда Алмаз затих и отвернулся, резко стряхивая кулаком слезы со щек, Энвер спросил:

— Как твоя девушка? Молчишь? Ну ладно. Ты совсем не ходил в школу. Амина говорит, что пропускал. Она не может тебе ставить пятерки, если ты их не заработал. Ты понимаешь? — Алмаз кивнул, вздыхая. — Тебя исключат, и это ляжет на ее совести.

— Я сам уйду… Простите. Я уже решил. А вернусь из армии — заново начну.

— У тебя вечера слишком заняты? Понимаю. Но ты же еще совсем юноша.

— Мин ойляням. — Я женюсь.

— Я понимаю… ты большой, взрослый человек. Но вас не распишут! Ты несовершеннолетний. А она кто?.. Она… ты с ней вместе на РИЗе работал? — читал, как по книге, Энвер. — Эйе ме? (Да?)

— Эйе. Откуда вы знаете?

— Я все знаю. Ее зовут… она русская… как же ее зовут?

— Нина. Нина Сорокина… — прошептал Алмаз и, медленно подняв голову, посмотрел на Горяева. У него были усталые, тоскливые глаза. Пропадает мальчишка. — Я вам все расскажу. Энвер-абый… только вы никому не рассказывайте… — И, сбиваясь, он начал говорить о себе и Нине.

Энвер понял, что Нина обманула Алмаза. Что он мог посоветовать мальчику? Пусть она подождет его из армии. Зачем сейчас жениться? Если дождется — он простит и все забудет. Если вернется после армии на Каваз, будет работать у Ахмедова, ему квартиру дадут — Энвер за это ручается как парторг, и будут к нему приезжать в гости его отец и мать… А сейчас… такая женитьба убила бы их. Они ведь люди «отсталые», хорошие, они многого бы не поняли. Как это — замужнюю женщину Алмаз взял?!

— Я понимаю… понимаю… — вздыхал Шагидуллин. — Мне маму жалко.

Сердце его, видно, разрывалось сейчас между мамой и Белокуровым, Ниной и страхом за свое будущее. Он трясся, как в ознобе. Энвер обнял Алмаза за плечи и повел к автобусу.

7

Нина уговорила Алмаза пойти в кино: у них на РИЗе культпоход, удлиненный сеанс. Встречаться ему с ризовцами после гибели Белокурова было стыдно, страшно, но надо было пойти. Да и Нине, наверное, хотелось, чтобы их увидели вместе. Она долго сидела перед зеркалом, подводя синим карандашом глаза, пудрясь, румянясь, и вышла на свет этакая девочка-шестиклассница: белая, почти прозрачная блузка, очень короткая красная юбка с ремнем, короткие желтые волосы, на ногах туфли с пряжками. Алмазу казалось, что не она, а он почти голый.

Они пришли в кинотеатр, где Алмаз увидел всех своих бывших товарищей: Наташу-большую, Таню, других девушек из бригады. Они здоровались с ним равнодушно. Что ж, у каждого своя судьба… Алмаз уныло смотрел по сторонам, то засовывая руки в карманы брюк, то пряча за спину. Он увидел Путятина, обрадовался, но тот стоял рядом с Таней и Азой Кирамовой. Таня смеялась, запрокидывая голову, и видна была ее белая шея, тяжелые черные волосы лились на плечи. Все ели мороженое.

Что это у Азы с Путятиным — дружба или любовь? Алмаз хмурился. Как это может терпеть Иванова? Еще, чего доброго, дочь начальника отобьет у нее Алешу. Ишь как она смотрит на него. А одета… Нина тоже — в мини-юбке. Когда от коричневого мороженого толстые губы ее стали блестеть, Алмаз вдруг раздраженно сказал ей:

— Вытри губы.

Ему было стыдно, что она в мини-юбке, что она сверкает голыми ногами, что она с застывшей улыбкой быстро идет мимо портретов артистов кино и громко бросает:

— Знаю, знаю, и эту знаю, и этого знаю…

Алмаз обрадовался, когда начался фильм. В темноте ему с Ниной было хорошо. Сначала показали журнал: Каваз, метель, бульдозеры, стонущие провода… Потом ручьи, деревья, птицы в небе. И вдруг Алмаз увидел бригаду Ахмедова, Путятина, Зубова и — самого себя: сидит напряженный, в объектив не смотрит, злится… А Нина прижалась к нему, двумя руками сжала локоть, поцеловала в щеку. Сзади стали толкаться. Нина была в восторге.