Решаю пройти по отсекам, побеседовать с матросами и старшинами. У молодого торпедиста Матяжа я спросил, не растеряется ли он, если будет трудная обстановка?

Матяж ответил просто и ясно:

— Зачем теряться, товарищ командир, от этого совсем плохо бывает. Теряться нельзя.

Ясный взгляд его немного раскосых глаз подтверждал: он говорил то, что думал в эту минуту.

В другом отсеке старшина группы электриков Мартынов, не стесняясь, прямо, без обиняков, спросил меня:

— Мы в Петсамо идем по приказанию, товарищ командир?

— Нет, а что?

— Да я так просто... — немного замялся Мартынов.

— Вы боитесь? — по-товарищески спросил я, стараясь вызвать на откровенность.

— Как вам сказать? Немножко страшновато, — уже улыбаясь, ответил он.

— Чего же страшного, ведь вы идете не один, а с нами вместе.

— Это верно, товарищ командир. Вместе-то не так страшно. Главное, застать бы кого-нибудь там... Чтобы игра свеч стоила, — закончил Мартынов уже совсем другим, повеселевшим голосом.

Секретарь комсомольской организации Лебедев, выражая общее мнение, на мой вопрос: «Ну, как настроение?» — ответил: «Экипаж наш комсомольский, и не к лицу нам бояться трудностей, а настроение? — настроение в порядке, только бы вот врага найти и уничтожить».

Эти короткие беседы убедили меня в том, что люди, не задумываясь, пойдут на любые жертвы, поборов в себе мелкие человеческие слабости. Пойдут потому, что они глубоко любят свою Родину и ненавидят врага.

Нелегко командиру принимать решение, когда приходится идти на большой риск. Ведь малейшая оплошность с его стороны может привести к катастрофе.

— Через десять минут входим в фьорд, — отложив измеритель в сторону, доложил помощник командира.

Я подошел к столу, на котором лежала развернутая карта, и задумался над тем, что нас ждет впереди. Хотелось лишь одного: во что бы то ни стало прорваться к цели и уничтожить врага.

— Входим, — сказал я вслух и взглянул на часы. — Товарищ Щекин, следите за счислением, через полчаса всплывем под перископ. Если нам никто не помешает — осмотримся, определимся. Посты противника не должны обнаружить нас. Мы будем уже в глубине фьорда.

Время тянулось мучительно долго. Все лишние механизмы для уменьшения шумов приказано выключить. Остановили даже систему регенерации воздуха. За бортом едва улавливался слабый свистящий звук гребного винта.

Разговоров не слышно. Все люди на своих местах: одни стоят, облокотясь на свой агрегат, другие, вглядываясь в трюм, сидят над раскрытым люком палубного настила, третьи, присев на корточки, задумчиво теребят в руках ветошь. Лица у всех напряженно сосредоточенны.

Сознание возрастающей опасности, навстречу которой мы идем, заставило меня еще раз проанализировать свое решение, оценить все шансы «за» и «против».

«Все ли достаточно надеются на себя?» — подумал я и внимательно посмотрел на тех, кто находился поблизости. Что-то прекрасное было в каждом лице. Открытый взгляд выражал все богатство большой души простого советского человека. Общая цель и высокое сознание воинского долга как-то по-особенному сплотили людей.

Как ни странно, но мне показалось, что только сейчас я узнал этих людей такими, как они есть. И они мне стали совсем понятными, еще более близкими и родными. Война только началась, а вместе с ней и началась настоящая проверка людей. Я и сам не мог уверенно сказать: годен ли я для войны, смогу ли выдержать ее суровые испытания. Сумею ли подавить в себе присущие всем людям слабости и оправдать свое назначение? То, что ожидало нас, было серьезным экзаменом для меня и всего нашего экипажа.

Дальнейшее выжидание становилось уже невыносимым. Каждому хотелось чем-то заняться, отвлечься хотя бы на короткое время, сократить слишком медленное его течение. Захотелось подняться в рубку и осмотреться в перископ раньше, того времени, которое необходимо выдержать, чтобы не выдать себя. Здесь нужна выдержка. Годами воспитывается это качество командира-подводника. Все его действия в бою подчинены здравому смыслу и расчету. Пылкий темперамент — хорошее качество для военного человека, но в подводном флоте более чем где бы то ни было нужно держать темперамент под контролем рассудка.

Мы медленно входили в фьорд. Подошло время всплытия под перископ. Исполняя команду, боцман быстро вращал штурвалы и перекладывал рули на всплытие. Стрелка глубиномера подалась и медленно поползла к цифре, отмечающей перископную, глубину.

Я уже находился в рубке и терпеливо ожидал момента, когда можно будет поднять перископ. Следя за дифферентом и глубиной, нажал наконец электрическую кнопку, и перископ с шумом пошел вверх. Пока шли в узкости под водой, мы больше всего опасались, как бы какое-нибудь малоизвестное течение не отнесло нас к берегу. Поэтому, оглядевшись, я быстро оценил место лодки относительно берегов и дал штурману несколько отсчетов пеленга на выступающие впереди мысы фьорда.

Обзор был короткий, но и этого времени хватило на то, чтобы запечатлеть в памяти картину внешнего мира. Справа и слева возвышались обрывистые двухсотметровой высоты скалистые берега. Ощущение было такое, будто мы находимся в каком-то глухом колодце, окруженном почти отвесными стенами.

Поэтому и фьорд казался более узким, чем он был в действительности. Впереди выступал темный мыс, резко выделяющийся на ярко освещенной солнцем поверхности залива. За этим мысом находилась гавань, сейчас она была нашей заветной целью. В тот самый момент, когда я намеревался опустить перископ, в поле зрения пролетела чайка, ее неожиданное появление заставило меня вздрогнуть.

Погрузились на глубину. На карте уже было нанесено наше место. Помощник командира, работая со штурманом, не ошибся в расчетах — место лодки на карте почти совпадало со счисли-мым. Теперь более уверенно, но по-прежнему осторожно, крадучись мы продолжали свой путь вперед.

— Если мы не обнаружили себя и нам не помешают, то через полчаса будем в гавани, — сказал Щекин.

По расчету, мы подходили к мысу, от которого следовало сделать поворот, ибо прямо по носу в пятистах — шестистах метрах находился берег.

Снова всплыли под перископ. И вовремя. Из-за мыса открывалась гавань. Командую приготовиться к атаке и с замиранием сердца рассматриваю порт, все более и более развертывающийся перед глазами. Кажется, на рейде пусто: ни одного корабля не видно. Меня охватывает чувство досады: неужели и здесь опоздали, неужели никого нет? Стараюсь убедить себя, что это не так, но по мере того как рейд и гавань открываются и еще ничего не видно, эта мысль укрепляется в сознании.

Передо мной лежит весь южный берег гавани: пустой причал, немного в стороне от него, на возвышенности, знакомая по рассказам разведчиков, гостиница, окрашенная в белый цвет, — здесь живут немецкие офицеры. Вращая перископ в сторону гавани, напряженно, до режущей боли в глазах рассматриваю береговую черту, прощупываю взглядом каждый камень, каждую складку местности. И вдруг кровь приливает к голове: у западного причала обнаруживаю два транспорта, тесно прижавшихся друг к другу. Один из них грузопассажирский — с белой палубной надстройкой, другой — грузовой. Первый водоизмещением 10–11 тысяч тонн, второй — тысяч 7–8. Разгрузочные стрелы на них приподняты. Охватывает чувство неудержимой радости. Не сумев сдержаться, я кричу: «Транспорты!»

Команды одна за другой быстро понеслись по отсекам лодки, еще быстрее идут доклады об исполнении. Дана команда на руль — лодка медленно покатилась вправо.

Тесная гавань позволяет стрельбу торпедами только на медленной циркуляции. Решаю сразу — топить оба транспорта. Осторожность уже не занимает, о скрытности не думаю, так как времени до залпа слишком мало.

Мы прорвались к цели, обманув бдительность врага. Нам удалось пройти под носом у противника незамеченными, и теперь все возможности в наших руках. Перекрестие нитей окуляра перископа медленно наползает на нос переднего транспорта...