В классе мы не могли поднять глаз друг на друга. Нас распирало от злости, все кругом сразу опостылело. Я хорошо помню тот день. Это был понедельник. Как всегда в первый день недели, вся школа выстроилась во дворе на линейку. Директриса обычно отдавала предпочтение девочкам и только их вызывала поднимать флаг, но на этот раз она дала им отставку и вызвала к флагштоку парня, причем самого высокого и сильного из нас. Мы, двести школяров, пели гимн, стоя по стойке «смирно» на плотно утрамбованном дворе, посреди которого возвышалась статуя Лы Ты Чаунга{10}, а вокруг кумачом горели цветы. Гимн уже кончился, а мы, продолжая стоять молча, не могли отвести глаз от флага, развевавшегося на мачте. Никого не тянуло, как раньше, поскорее разбежаться по классам. Это была моя последняя школьная линейка. Я подговорил троих своих закадычных друзей, и однажды ночью мы взяли сампан и поплыли на песчаный остров на середине реки. Помогая друг другу, мы забрались на самую высокую, залитую лунным светом дюну и, вытряхнув на песок содержимое своих портфелей, стали сжигать книги и тетради. Мы с болью смотрели на огонь, пожирающий наши учебники. Один из нас тайком вытер слезы рукавом. Вместе с учебниками в огонь полетел и мой дневник, который я вел все школьные годы. Это было своего рода прощание с детством…

Мы четверо считались лучшими учениками нашего десятого «А», и у каждого из нас был свой любимый предмет. Я вовсе не хочу перед тобой хвастаться, но тогда я уже года два сочинял стихи, и многие ребята переписывали их и заучивали наизусть. Разумеется, все это была ерунда. Пожалуй, самое лучшее стихотворение я написал именно после той ночи; его даже напечатали во взрослом литературном журнале. Оно начиналось так: «Молча смотрели на пепел сожженных учебников…» А утром мы вчетвером, мокрые и грязные, явились в уездный военкомат. Однако в армию взяли только одного из нас. Я оказался среди тех, кому не повезло - не вышел возрастом. Отказ только еще больше разозлил нас. Тайком собрав кое-какие вещи, мы удрали из дому. Мы не знали, куда подадимся, но хорошо понимали: началась война, и страна нуждается в нас. Нельзя сказать, чтобы всюду, где бы мы потом ни появились, нас встречали с распростертыми объятиями и верили нашим объяснениям. С чем только не пришлось нам столкнуться на первых порах! Какими по-детски наивными мы оказались! Годы учебы подарили нам веру в прекрасные идеалы, но при столкновении с реальной жизнью она оказалась книжной и недолговечной, как мыльный пузырь. Немало пришлось испытать, пока мы не обрели твердые и прочные жизненные убеждения. Мы трое не расставались друг с другом: вместе мостили дороги, спасали людей, тушили зернохранилища, обезвреживали бомбы замедленного действия, ухаживали за скотом, преподавали в вечерней школе. Один из нашей тройки погиб под бомбежкой. Несколько раз я чудом оставался в живых, а однажды, когда тушили зернохранилище, меня ранило… Я любил поспорить с друзьями, писал стихи, вел дневник, влюблялся в девушек, знакомился с самыми разными людьми. Многим из них я пришелся не по вкусу. Вот и вся моя биография до армии. Ну, что ты теперь скажешь? Какой же я все-таки, по-твоему?…

* * *

Был поздний вечер, когда Кинь наконец освободился и, уступив настойчивым просьбам Лы, Кхюэ и Кана (молчаливого бойца, сопровождавшего Лы), спустился вслед за ними к реке, к тому самому укромному месту, где готовилось пиршество. Тхай Ван тоже шел с ними.

Тхай Ван помимо стихов писал и романы, но стихов у него было больше. Почти все они посвящались солдатам и солдатским походам, в них звучала дробь барабанов и гремело эхо орудийных раскатов. Многие из его стихов стали популярными в народе песнями. В годы антифранцузского Сопротивления Тхай Ван был заместителем командира батальона по политчасти. Сейчас ему было около сорока, но, хотя волосы его уже сильно тронула седина, выглядел он моложаво, возможно, благодаря ясному взгляду и стройной, худощавой фигуре. Чуть желтоватый оттенок кожи свидетельствовал о перенесенной тропической лихорадке. Тхай Ван ушел в армию в первые же дни Августовского восстания 1945 года, участвовал во всенародной войне Сопротивления; он носил пилотку бойца Армии защиты родины{11}, сто памятных дней защищал Ханой в составе столичного полка, вместе с которым отступал потом по песчаным откосам Красной реки под мостом Лонгбиен{12}, с болью оставляя горящую, окутанную дымом столицу. Там, в столичном полку, написал он первые свои стихи. С тех пор жизнь его была постоянно связана с армией, он участвовал во многих трудных походах и боях, и теперь самым заветным его желанием было во всей полноте воплотить в своем творчестве истинное величие этих событий. Сейчас в планшетке, висевшей у него на боку, уже лежали новые стихи. Он шел по берегу Сепона и разглядывал вечернее небо: в вышине пролегал сверкающий мириадами звезд Млечный Путь.

Трапезу устроили в маленьком гроте. Кхюэ привычно смастерил коптилку из пустой консервной банки, лоскутика ткани от москитника и кусочка жира. Когда уже начали есть, из темноты у входа показалась фигура незнакомого бойца. Окинув взглядом его заросшее лицо, ввалившиеся глаза, автомат со складным прикладом на плече, обмотанные вокруг пояса гамак и накидку из парашютного шелка, Кинь сразу отложил в сторону свою еду.

- Вы от товарища Няна?

- Так точно.

- Садитесь и прежде всего поешьте.

- Спасибо, товарищ командир, а то у меня от голода уже в глазах темно.

Прежде чем присесть рядом с остальными, боец достал маленький конверт и протянул Киню.

«Кинь, дружище, - начал читать замполит, придвинувшись к чадящему огоньку. - Я уже стосковался по тебе. Только что получено сообщение, что у вас все благополучно и личный состав здоров. Как ты сам-то? Обстановка в районе дороги № 9 чрезвычайно напряженная и сложная, особенно на западном участке. Командование фронта в районе Кхесаня и западного участка этой дороги приказало привлечь 6-й полк для выполнения спецзадания. Мы же - окончательное решение пока не принято, возможны изменения - будем действовать совместно с 7-м полком. Для нанесения удара по населенному пункту Ти, расположенному в зоне Хыонгхоа, нас усиливают одним батальоном. Затем нам надлежит идти к Такону на соединение с частями, следующими другими направлениями. Я поручил Донгу обрисовать тебе в общих чертах ситуацию и рассказать, что нами сделано за этот месяц в районе Такона. Сообщаю координаты конечного пункта дислокации нашего полка… До скорой встречи. Посылаю немного трофейного сигарного табаку. Раздай бойцам, пусть отметят завершение перехода. Нян».

Кинь достал из планшетки карту, сверил координаты и, дав Донгу вволю наесться, повел его к себе. Созвав экстренное совещание, Кинь ознакомил командиров с обстановкой и наметил основные задачи на последнем участке марша. После выяснения с Донгом кое-каких необходимых деталей у замполита в голове уже сложился четкий план действий. Кинь хорошо представлял, какие трудности поджидают полк.

Лы и Кан, поев, вскинули на плечи вещмешки и рацию: им предстояло догонять своих. Дорога, по которой проследовал их артполк, сворачивала отсюда в сторону.

Кинь все еще проводил совещание, когда сзади к нему подошел Лы:

- Отец, я ухожу.

Кинь резко обернулся и порывисто сжал руку сына:

- Ну, трогай, сынок! Обстановка накаляется! Скоро начнем боевые действия.

В этот момент появился Тхай Ван. Он был явно чем-то взволнован: за поблескивавшими стеклами очков возбужденно горели глаза. Кинь с удивлением отметил, что Тхай Ван был при полной походной выкладке: вещмешок, пистолет, фляга, планшетка.

- Вы что, собрались уходить?

- Да, пришел проститься. - Тхай Ван нервно потер руки. - Пойду к артиллеристам.

- Значит, покидаете нас? - огорченно воскликнул Кинь. - Ну что ж, держитесь тогда моего Лы, он как раз догоняет их. А когда операция начнется, вернетесь к нам?