1. Прежде всего Апеннинский полуостров (т. е. те части его, которые еще до 1805 г. были во власти Наполеона) лишился возможности вести торговые сношения с Турецкой империей, шире говоря, со всеми странами Леванта.

Декрет 4 мессидора XI года (23 июня 1803 г.) поручил Марсельской торговой палате высший надзор за всеми торговыми фирмами, которые вели торговлю с Левантом, причем ни одна фирма не могла этой торговлей заниматься без разрешения правительства; испрашивать это разрешение возможно было исключительно через посредство Марсельской торговой палаты; эта же палата выдавала каждому рабочему, ремесленнику, приказчику, которого та или иная фирма выписывала в восточные страны, свидетельство о неимении препятствий к его отправлению туда. Генуя с 1800 г. окончательно попала в руки Наполеона, и, конечно, когда декрет XI года был издан и ее торговая деятельность подчинялась надзору Марсельской торговой палаты, Марсель вполне торжествовал в этом отношении над своей старой соперницей по Средиземному мореплаванию и в левантийской торговле, и генуэзское купечество жаловалось на эту несправедливость, и 3 мая 1807 г. Наполеон издал декрет, распространявший доселе исключительные права Марсельской торговой палаты также и на Генуэзскую торговую палату. Марсельская палата протестовала (хотя и весьма почтительно) и горько жаловалась[2]. Мемуар, представленный ею правительству, весьма длинен и много говорит о природе, «указавшей перстом» на Марсель как на единственное место для левантийской торговли, о неудобствах, которые произойдут для правительственного надзора за торговлей от такого разделения власти, и т. д. Но в чем именно заключается истинный мотив протеста, читатель узнает, лишь добравшись до того места, где палата выражает опасение, что генуэзские конкуренты могут теперь хлынуть в те места, куда до сих пор Марсельская палата их не пускала (не давая хода их прошениям о разрешении). Выражено все это в весьма дипломатических выражениях, по совершенно ясно по существу[3]. Впрочем, в 1807 г. весь этот спор между двумя Средиземными портами имел уже чисто академическое значение: при полном владычестве английского флота на море активная левантийская морская торговля была в равной мере немыслима и для Генуи, и для Марселя.

2. Мешая итальянской внешней торговле, императорское правительство совершенно сознательно и систематически не давало развиваться и самостоятельной промышленности на полуострове.

Уже в 1803 г. французское министерство иностранных дел возвело в экономический закон то обстоятельство, что «Италия есть страна земледельческая»[4], почему ей и надлежит быть потребительницей французских товаров. Особенно рассчитывали яри этом на сбыт шерстяных товаров, бумажных и шелковых материй[5]; и притом ввиду начавшегося уже завоевания полуострова французами можно было говорить о «более прочном, обеспеченном рынке», чем прежде (la France, obtenant un débouché plus constant, plus assuré…). Рассуждая, например, в 1807 г. о самой промышленной из итальянских областей — Ломбардии, и в частности о миланской области, французский министр внутренних дел находил, что мануфактурная деятельность «не в характере» миланцев; что это будто бы «признано»[6]. Да и к чему им промышленность «при богатстве почвы?»[7]

Были и такие голоса, которые заявляли, что хотя итальянские мануфактуры стоят и ниже французских, но что на это полагаться нечего, ибо природные условия полуострова очень хороши, а, кроме того, французскому сбыту мешает и антипатия итальянцев к французам, желание от них избавиться. Все это, например, ставила на вид Лионская торговая палата министерству внутренних дел в 1808 г., когда речь шла о понижении ставок в Италии для французских провенансов[8]. И эти предостерегающие голоса находили живой отклик в наполеоновском правительстве.

Французское правительство откровеннейшим образом заявляло при всяком удобном случае, что оно вовсе не намерено благоприятствовать развитию мануфактурной деятельности на Апеннинском полуострове. В ноябре 1809 г. великая герцогиня тосканская Элиза (сестра Наполеона) переслала в Париж министру внутренних дел ходатайства префекта департамент» Арно: 1) об устройстве во Флоренции ремесленного музея и 2) об учреждении в Прато ремесленно-промышленной школы. Тосканская правительница всецело поддерживала эти ходатайства. Несмотря на такую протекцию, в министерстве внутренних дел этому воспротивились из-за боязни, что если способствовать развитию тосканской промышленности, то «рано или поздно» может произойти невыгодное для Франции «перемещение» промышленной деятельности; была сделана при этом канцелярская оговорка, что, конечно, между «прежними» и «новыми» французами не надлежит проводить различий, а все-таки нельзя, поощряя «новых», рисковать нанести ущерб «старым», обучая их будущих конкурентов[9].

Аналогичная история произошла в 1811 г. с вопросом о промышленности в Риме. Дело было так. Возникла мысль о субсидии для устройства в Риме машинной мастерской и о посылке туда моделей и инструментов, которые бы помогли распространению механического производства и текстильной индустрии. Но тут вдруг пришла в министерство резолюция Наполеона по-другому совсем поводу (по делу о предполагавшемся ассигновании 200 тысяч франков в виде субсидии одной римской бумагопрядильне). Император написал: «Вопрос еще, надлежит ли содействовать устройству прядилен в Риме и вообще в Италии; но не составляет уже вопроса, что нужно способствовать культуре хлопка, вайды и растений, дающих соду. Я желаю, чтобы 500 000 франков[10] были специально предназначены на это»[11]. Резолюция императора в корне уничтожила самую мысль о благоприятствовании развитию промышленности в Италии. Министерство справедливо усмотрело[12] в резолюции нежелание императора поощрять индустрию на Апеннинском полуострове, и дело с посылкой инструментов и т. п. было оставлено.

Не более повезло в том же отношении и Неаполю.

В декабре 1812 г. бельгийский бумагопрядильщик, богатый фабрикант Lievin Bauwens, известный правительству как один из первых промышленников, способствовавших распространению mull-jennys в Бельгии и в самой Франции, обратился к министру мануфактур и торговли с просьбой о дозволении вывезти некоторые из принадлежащих ему прядильных машин в Неаполитанское королевство. Он получил категорический и немедленный отказ от министра, причем Коллен де Сюсси прямо ссылался на принципиальное нежелание императора[13].

3. Итак, Италия должна быть для Франции прежде всего рынком сбыта. А если так, то нужно использовать наполеоновское могущество на полуострове и изгнать с этого рынка иностранную конкуренцию.

Кампания против последних остатков торговой свободы Италии повелась из промышленных центров Франции. Ход рассуждений, например, амьенских фабрикантов, подающих 30 июля 1806 г. «мемуар» правительству, очень прост: его величество еще декретом 27 июля 1805 г. воспретил ввоз английских товаров в Италию; 10 июня 1806 г. это воспрещение было подтверждено, но вместе с тем оставлено право иностранцам (неангличанам, конечно) ввозить с уплатой положенной пошлины товары из Германии и из Швейцарии. И если все-таки французские товары мало потребляются в Италии, то значит, под видом итальянских и швейцарских провенансов ввозятся именно запрещенные английские товары, иначе немцы и швейцарцы не могли бы иметь преимуществ перед французами[14]. Вывод: необходимо взыскивать с французских товаров половинную пошлину при ввозе их в Италию. Это облегчит французам борьбу за итальянский рынок.