Кровь ударила генералу в голову.

— Не может быть? — сдавленно выдохнул он. — Ты что-то путаешь. Не может быть! — Но поняв по ее виду, что это правда, вдруг отшвырнул табурет в сторону, вырвал шею из плеч, словно на жену теперь ему надо было глядеть через высокий забор, и загремел, уже не сдерживаясь: — Как он посмел? Да я его, сукиного сына, под трибунал, в штрафной законопачу, пусть там теперь воюет, там ордена зарабатывает. А ты — «боевик», «боевик». Черта ему лысого, а не «боевик». Подумать только, подрался из-за моей жены, жены командира дивизии, генерала. Он что, с ума спятил или возомнил себя маршалом, полководцем, этот твой заступник? Да я его, мерзавца, в порошок сотру…

Светлана Петровна, пожалуй, еще не видела мужа таким разъяренным, и, как ей в эту минуту было ни тяжело, с трепетом подумала, что вот таким же он, вероятно, бывает и в бою, когда вылетает на своем грозном «яке» на задание, что он вот так же точно, такими же вот, как сейчас, суженными до предела и побелевшими от ненависти глазами смотрит в сетку прицела, когда видит в перекрестии вражеский самолет. Обычно раньше Светлана Петровна, как ни пробовала, никогда не могла себе представить мужа в кабине самолета, да еще в бою, так отчетливо и зримо, как в этот вот миг, словно она сама сейчас находилась с ним в этом самолете и видела его крупное, подсиненное небом лицо, уверенные движения рук, слышала его тяжелое дыхание и даже чувствовала запахи, которые исходили и от него, и от бешено ревущего мотора, видела белый диск винта, и это было так ново, жутковато и в то же время страшно интересно, что, ошеломленная этим возникшим в ней неведомым еще чувством, в котором она, правда, до конца еще не могла разобраться, она на какой-то миг даже перестала вдруг слышать его голос, хотя муж стоял рядом, и лишь когда он схватил ее за руку и сильно сжал, она поняла, что он возмущен ее молчанием, и, скинув с себя наваждение, с каким-то острым любопытством и холодным восхищением поглядела на него и преглупо улыбнулась, словно ни на что другое способна уже не была.

— Господи, она еще улыбается, — застонал генерал, увидев эту ее улыбку. — Светлана, опомнись. Я тебя спрашиваю, скажешь ты, наконец, из-за чего все-таки подрался этот Левашов? И как вообще все случилось? Я должен это знать, я муж, наконец, и я требую…

Светлана Петровна улыбнулась снова, но уже без восхищения, вызвавшего у него досаду и протест, потом вдруг судорожно обвила его шею руками, зарылась полыхнувшим лицом в отвороты его кителя и застыла так, не говоря ни слова. Генерал от неожиданности округлил глаза, но оттолкнуть ее не решился, только как-то сразу обмяк и, с опаской покосившись на дверь, в которой в любой миг мог появиться Сапожков, потерянно произнес:

— Ну, что ты, что ты, Светлана? Ну, чего это ты вздумала? Перестань, ну, перестань сейчас же и отвечай, раз у тебя спрашивают. Это ведь не шутка — подраться из-за тебя. — Это «ЧП» на весь аэродром, на всю дивизию, разговоров теперь не оберешься. А у меня, как-никак, дивизия, и я тебе муж, в конце концов. И у меня еще есть сила, чтобы самому за тебя заступиться, если какой-то там негодяй посмел тебя оскорбить. Я же по-доброму спрашиваю, по-хорошему.

— Если бы по-хорошему, — глухо отозвалась Светлана Петровна, вздрогнув всем телом, словно ей стало зябко, и еще глубже зарылась ему в грудь, и генерал, на этот раз явственно ощутив через майку ее горячее дыхание где-то возле левого соска, уже совсем утратил грозный вид и боялся теперь лишь одного: как бы она, чего доброго, не ударилась в рев — вот уж чего генерал терпеть не мог, так это женских слез.

Но до слез, слава богу, не дошло. Когда через какое-то время Светлана Петровна сама, без принуждения, покинула уютное убежище на его груди и быстро и зорко, как мышь из норы, вскинула на него снизу вверх тревожно-искательный и в то же время умоляющий не судить ее строго взгляд, генерал увидел, что глаза у нее были совершенно сухими, и он, хотя и почувствовал от этого заметное облегчение, все же попытался было вернуть себе прежний, подобающий случаю, грозный вид. Но не успел он как следует развернуть плечи и свести брови на своей несколько высоковатой переносице, как Светлана Петровна, схватив его за обе руки, почти насильно оттащила от балюстрады в сторону, усадила на табурет, ловкими движениями сверху вниз застегнула на кителе все пуговицы, как если бы его могло прохватить сквозняком, и, склонившись над ним так низко, что ее распустившиеся волосы почти коснулись его влажного лба, с грустью попеняла:

— Ты просто ничего не понял, мой дорогой муженек, совершенно ничего. Ты даже не выслушал меня до конца и подумал бог знает что. Ведь я еще не договорила.

— А я только этого и добиваюсь от тебя битый час, — обиженно проворчал генерал, делая последнюю попытку вернуть себе утраченные позиции. — Я до сих пор не знаю даже, почему в это дело впутано твое имя и кто этот человек, который осмелился или пытался тебя оскорбить.

— Сейчас все узнаешь, если не будешь горячиться, — пообещала Светлана Петровна, насильно надавив ему на плечи, чтобы он не вздумал снова встать. — Наберись немножко терпения и я расскажу тебе все, все. И ты тогда поймешь, что жена твоя и этот, как ты говоришь, негодяй Левашов ни в чем не виноваты, а если виноваты, то самую малость, за которую не стоит сердиться. Ты готов выслушать меня внимательно и понять меня правильно?

Генерал, конечно же, ничего не имел против этого, но ему было уже невтерпеж несколько раз подряд слышать имя человека, о котором в последнее время на аэродроме и так что-то уж слишком много говорили и из-за которого вот даже случился скандал, коснувшийся каким-то образом его собственной жены, и он не хотел этого скрывать.

— Что же, послушаем, будет очень интересно, — угрюмо сказал он и выжидательно поджал губы.

— Интересного, Володя, может, как раз будет мало, — уточнила Светлана Петровна. — Но я уверена, ты поймешь меня правильно и все будет хорошо, — и, как бы в знак покорности судьбе, она низко склонила голову и начала неторопливо рассказывать о том, что узнала со слов Остапчука, не утаивая и сегодняшнюю историю с пирожками.

Нелегко, конечно, было разъяренному мужу выслушивать такое, далеко не колыбельной песней зазвучал для него этот ее рассказ, но он слушал, не перебивал, все время сидел в одной позе, непривычно прямо и тупо, будто на официальном приеме, положив руки на колени.

Когда Светлана Петровна впервые завела с мужем разговор о существовании на аэродроме влюбившегося в нее и тогда еще неизвестного им летчика, генерал не придал этому значения, он посчитал этот разговор, чем-то вроде шутки, забавного анекдота и тут же начисто о нем забыл. Светлана Петровна тоже больше об этом не напоминала, хотя и узнала вскоре, что этим сумасшедшим был Кирилл Левашов. Она даже с ним познакомилась, правда, как известно, совершенно по другому поводу. Первый раз фамилию Кирилла в семейном кругу генерал услышал, когда Кирилл уже побывал у них дома, и даже этому порадовался: он видел, как жена убивалась из-за своих родных, которые находились в оккупации, а этот разговор с Кириллом в какой-то степени, как он узнал, ее успокоил и обнадежил. И генерал тогда еще раздумчиво проговорил:

— Что-то мне знакома эта фамилия — Левашов. Где я ее слышал?

— Он в полку у Хрусталева, летает на пикировщиках, — подсказала Светлана Петровна.

— Ну, конечно же, — оживился генерал. — Хрусталев мне о нем и докладывал. Вспомнил, вспомнил. Хороший летчик, боевой, если не ошибаюсь, не так давно проделал на посадке некий эксперимент, за который, правда, отхватил выговор, но в душе я его все-таки одобряю, А на другой день вообще отличился — сбил «юнкерса». Настоящий летчик, прирожденный. Значит, родители у него тоже были в оккупации, тоже хлебнули горюшка? Да-а, жалко. Ты мне его покажи как-нибудь при случае. Интересно будет поглядеть.

— Покажу, — пообещала Светлана Петровна. — Он тебе понравится. Славный молодой человек. Он должен мне принести письмо, я его попросила, чтобы он у родителей все разузнал подробно, как и что у них было. Понимаешь?