В соответствии с боевыми традициями никто не задумывался о павших солдатах, воевавших против Германии. Да это и противоречило традициям прусско-германской армии. Клич «Герои войны пали не напрасно» имел своим назначением перечеркнуть результаты войны 1914–1918 годов и подготовить реванш.
Воспитание традиций в военно-морском флоте в соответствии с его спецификой было организовано иначе, чем в сухопутных войсках. Здесь их главными носителями были флотские союзы. Офицеры объединились в Скагерракское общество. Подробности деятельности этого общества мне не известны. «Сенсацией» года неизменно являлся так называемый Скагерракский бал — самый большой зимний бал в Берлине. В 1930 году я сказал старшему морскому офицеру в Военно-политическом отделе министерства фрегатен-капитану Геттингу, что название «Скагерракский бал», в сущности, чудовищно, хотя оно и вошло в обиход. Какое бы произвело впечатление, если бы сухопутные войска основали Верденское общество, ежегодно устраивали «Верденский бал» и танцы в память погибших в битве под Верденом? Геттинг отнесся к моему замечанию спокойно и сказал, что нельзя сравнивать сухопутные войска и флот и что к названию «Скагерракское общество» давно привыкли.
Скагеррак был единственным крупным морским сражением во время Первой мировой войны. Битва при Скагерраке играла особую роль в развитии традиций военно-морского флота. В память о ней ежегодно в конце мая перед Министерством рейхсвера производился развод морского караула. С празднованием дня битвы при Скагерраке отождествляли все морские бои с 1914-го по 1918 год. Правда, оценка битвы при Скагерраке даже в кругах самих моряков была различной. Англичане, как и немцы, считали это сражение своей победой. В действительности же в сражении у Скагеррака не было победителя, но утверждали, что английские потери были выше германских. Бесспорным, однако, было то, что эта битва не улучшила стратегического положения Германии. По свидетельству Тирпица, это, в конечном итоге, объяснялось тем, что германский флот был намного слабее английского, а также не выгодной для Германии обстановкой. Под «обстановкой» Тирпиц понимал стратегическое положение на море. Я не хотел бы вдаваться в детали морской стратегии, для этого у меня нет необходимых знаний. Однако утверждение Тирпица имеет значение не только как доказательство бессмысленности осуществлявшегося перед войной соревнования в морских вооружениях с Англией, но и в связи с тем фактом, что германский флот был блокирован англичанами. В результате провалилась запланированная на конец октября 1918 года операция, имевшая цель облегчить положение немецкой армии, которая вела на Западном фронте тяжелые бои. Замысел немецкого командования предусматривал выход флота в Канал, что было бы лишь частным эпизодом и к тому же привело бы к неизбежной гибели большей части германского флота. О повороте военного счастья в пользу Германии тогда, следовательно, уже не могло быть и речи.
Я потому, хоть и кратко, касаюсь германского флота, что и его действия во время войны определялись противоречиями, грубым нежеланием командования считаться с фактическим положением Германии на море. В 1914–1918 годах флоту ставились задачи, которые он не в силах был выполнить, учитывая английское превосходство в морских силах, а также из-за стратегического положения Германии на море. Точно так же обостряло дело с подводной войной, которую вел германский военно-морской флот и которая не достигла своей цели. В основе этих провалов, по-видимому, были разные причины. Это явствует даже из спора флотских специалистов. Одни утверждали, что подводную войну следовало начать лишь в 1916 году, чтобы не только располагать большим количеством подводных лодок и добиться больших результатов, но и оттянуть неизбежные политические последствия подводной войны. Другие считали, что подводная война началась слишком поздно. Во всяком случае, факт остается фактом, что это тогдашнее «чудо-оружие» не дало ожидавшегося эффекта, хотя кое-кто в Англии утверждает обратное — главным образом для того, чтобы задним числом подчеркнуть успехи английского флота во время войны.
При поддержании традиций лица, «воодушевленные прошлым», то и дело ставили вопрос о реставрации монархии, что крайне вредило авторитету Германии.
Шлейхер относился к этой проблеме очень сдержанно и нередко критиковал неуклюжие вылазки монархистов. Одной из таких вылазок было в 1925 году письмо германского кронпринца к президенту Гинденбургу. Кронпринц протестовал против проводившегося Коммунистической и Социал-демократической партиями Германии всенародного опроса по поводу материального возмещения германским князьям и пугал, что этот опрос может вообще привести к ликвидации частной собственности в Германии. Гинденбург передал это письмо комитету Лебелля, который был создан в свое время с целью подготовить избрание фельдмаршала президентом. Таким образом, письмо было предано гласности. Шлейхер говорил, что Гинденбург сделал это, послушавшись дурного совета. При всем этом Шлейхер был дружен с прусским кронпринцем, вместе с которым он учился в кадетском корпусе. Шлейхер часто подчеркивал, что советовал кронпринцу не принимать участие в политической жизни.
«Это же чушь — думать теперь о восстановлении монархии, — говорил Шлейхер. — Вопрос совершенно не актуален».
Впрочем, правительство Штреземана в 1923 году разрешило германскому кронпринцу вернуться из Вирингена (Голландия), где он находился с ноября 1918 года, в Германию на том основании, что он может пользоваться теми же правами, что и другие граждане республики. Кронпринц вдосталь использовал эти права. Он неизменно присутствовал на сборищах традиционных союзов, вступил в «Стальной шлем», а в 1932 году на выборах президента даже подписал обращение, призывавшее голосовать не за Гинденбурга, а за Гитлера.
Монархических взглядов придерживались главным образом члены Немецкой национальной партии, которые и в рейхстаге и в печати непрерывно ратовали за реставрацию. Монархические настроения и надежды на восстановление монархии были распространены среди старослужащих офицеров рейхсвера, особенно в Восточной Германии. Хотя опасности монархического путча не было, но подобные настроения весьма подрывали авторитет государства.
Поддержание боевых традиций кайзеровской армии было, в сущности, делом высокой политики, оно затрагивало самым существенным образом внутреннюю и внешнюю политику государства, и от него зависело, будет ли Германия признана достойной международного доверия. Из-за этого очевидного факта Министерство рейхсвера всячески старалось избегать «промахов», которые могли бы повлечь за собой неприятные суждения о внешней и внутренней политике страны. Главный аргумент при этом был следующий: рейхсвер не может быть морально устойчивым, если не использовать боевые традиции старой армии.
Подобные аргументы не вызывали отпора, хотя ясно, что боевые действия не являются изолированными, оторванными от смысла и целей войны. Воинские добродетели, готовность пожертвовать жизнью во имя долга, фронтовое товарищество, взаимная выручка в беде и в бою — все это обретает свою непреходящую ценность, высокий этический смысл и становится примером, достойным подражания, лишь в том случае, если они служат мирным интересам немецкого народа, а не осуществлению захватнических планов руководящей верхушки, одержимой идеей мирового господства.
Первая мировая война 1914–1918 годов во всей ее сложности отнюдь не являлась тогда предметом критического обсуждения. Никто не вспоминал о том, что кайзер, не считаясь с истиной, в начале войны торжественно заявил: «Нами движет не жажда завоеваний», — хотя тогдашние господствующие круги уже выдвинули далеко идущие планы аннексий на Западе и на Востоке. Никто не говорил и о пресловутом мифе «об ударе кинжалом в спину», который в первую очередь использовали нацисты в своей разнузданной клеветнической кампании против Веймарской республики и против соседей Германии. Культивируя военные традиции и пропагандируя идею обороны Германии, рейхсвер сознательно разжигал крайний национализм.