Вошли. Большая комната с голландской печью посредине, печная дверца — чугунная, с отлитой охотничьей сценой, рядом большой резной, с зеленым сукном, письменный стол, на столе — массивный стеклянный письменный прибор и пишущая машинка «Ундервуд», за столом — кресло-качалка с плетенной из рисовой соломки спинкой, над столом — керосиновая лампа под зеленым абажуром, а вдоль стен, под окнами, — широкие, до лоска натертые лавки.

— При старом режиме размещался здесь пристав Тюшев. Он и сейчас здравствует, сто лет старику, но почти каждый день сюда приходит, как на пост… Ну а вы-то, значит, золото приехали искать?

ЖЕЛЕЗНЫЙ КЫЛЛАНАХ

Из тузрика Билибин, Раковский и Седалищев вышли и тяжко вздохнули. Сидели битых два часа и ни до чего не договорились.

Председатель райисполкома Петров — первый партиец в районе, прямой, резковатый, но самый надежный человек как говорил о нем Лежава-Мюрат, тот самый Петров, который мог сделать для экспедиции все, видать с кем-то не сработался и был откомандирован: полмесяца назад отбыл из Олы на «Кван-Фо».

— Петров уехал, остался Петрушка, — Юрий Александрович, передразнивая Белоклювова, развел руками как пугало, и, выругавшись, сплюнул: — Надеяться нам на этого болтуна — только время терять. Барда, догоры, к якутам!

В тот же день, четвертого июля, в полный отлив все экспедиционное имущество было перенесено с кошки на окраину Олы. У беднячек Анны и Матрены Сивцевых за небольшую плату арендовали пустой амбар, соорудили в нем склад, рядом натянули белые бязевые палатки и сразу же взялись за поиски транспорта.

К якутам, с деньгами, с подарками, пошли большой делегацией: сам Билибин, Раковский, Седалищев, Цареградский, Казанли и Степан Степанович с Демкой.

Якуты за Олой жили вразброс на много верст, наслегами. Местности назывались Удликан, Гадля, Тас, Нух, Сопкучан, Быласчан, Нахрыйа. Самым ближним урочищем в трех верстах от ольской околицы, был Удликан.

Как только перешли по шаткому мостику каменистую темную речку Удликан, увидели средь густого ивняка почернелую юрту Иннокентия Свинобоева. Жил Кеша бедняком, извозом не занимался, но в прошлом году и лошаком обзавелся. Прозывали Кешу Нючекан, то есть «русскенький», так как родился он от заезжего рыжего попа и был лицом светел, волосом рус. Жена его, тунгуска Иулита, лет на десять моложе, худощава, чернява, как уголек.

Про нее просветчик Белоклювов успел геологам рассказать: выбрали Иулиту членом Гадлинского сельсовета, а в день выборов зашел к Свинобоевым в гости Конон Прудецкий, якут с придурью, и стал насмехаться, — мол, выбрали бабу членом, а баба есть баба. Тут Иулита Андреевна показала Конону свой характер: схватила березовый остол с железным наконечником, которым собак наказывают, да этим остолом и огрела его. А потом на собрании всего общества сделала об этом внеочередное заявление, что и было занесено в протокол для истории.

Геологи всем гамузом завернули к юрте Свинобоевых с визитом вежливости и с надеждой, что член сельсовета Иулита Андреевна чем-то им поможет. Но ни ее ни Кеши дома не было — ушли на рыбалку. Одна лишь девочка Вера, черноглазая, длинноногая, что-то наставительно внушала собакам. Заслышав людей, собаки рванули было, но девочка скомандовала:

— Той! Той! Урок не кончен!

И собаки присмирели.

— Ты — кто? — спросил Билибин девочку.

— Учитель.

— И кого же ты учишь?

— Собачек. Маму и папу учила писать и читать а теперь их учу до двух считать. Собачкин ликбез.

— И научила?

— Научила. Пеструн, считай!

Пестрая, черная с белыми пятнами, лайка очень четко дважды гавкнула и получила кусочек рыбы.

— Дарейка, считай!

И рыжая собачонка вполне членораздельно тявкнула два раза.

— О-о! Цирк!. — восхитились геологи.

— Не цирк, а собачкин ликбез, я уже сказала.

Билибин спорить не стал, продолжал устанавливать контакт:

— Это — Пеструн. Понятно, потому что пестрый. А почему — Дарейка?

— Потому что нам ее подарили. Понятно?

— Весьма. А сама ты — Уголек?

— Уголек — это собачкино имя, а я — Вера, и дразниться нельзя.

— Ну, а нас научишь? Мы за науку конфетки дадим, — и Юрий Александрович протянул Вере жестяную коробку монпансье. — Московские!

Девочка схватила было, но призадумалась:

— А зачем вас учить? Разве вы темные?

— Темные. Вот не знаем, как до Колымы добраться, где лошадей найти… — и Юрий Александрович раскрыл коробку.

У девочки глазенки засверкали, как леденцы в коробке, и она сразу предложила:

— В Гадле лошади есть. Александров — богатый саха. У него десять коней, сорок оленей… Пойдемте в Гадлю! Там и школа наша, и учитель Петр Каллистратович! А он все знает!

— Вот и договорились! Бери конфеты, садись на стригунка своего и веди нас к учителю, в Гадлю!

От Удликана до Гадли — верст пять. Шли среди душистых тополей, высоких и прямых чосений, среди ивовых и ольховых зарослей.

Впереди ехала на гнедом стригунке Вера. Она то и дело оборачивалась и без умолку болтала — просвещала темных людей. Про Удликан сказала, что речка местами не замерзает, и показала, где утка держалась всю прошлую зиму. Коров увидела, поведала о холмогорском бычке, которого завез крестком, чтоб улучшать якутских малодойных коровок. Переходили речку — пояснила: Гадля по-русски — нерестилище, сюда на нерест кета идет.

— А ты и тунгусский знаешь?

— Знаю. С папой я говорю на якутском, с мамой — на тунгусском, а вот с вами — на русском…

— Полиглот! — восхитился Билибин.

— Опять дразнишься?

— Нет, Верочка, напротив! Весьма хвалю! Полиглот — это не живоглот, а тот, кто знает много языков. Слово греческое, а ты греческого не знаешь и зря обижаешься.

— Узнаю. Вот поеду в Москву, где такие конфетки делают, выучусь на учителя и все буду знать. А вон — наша школа! — указала Вера на взгорок, где среди мрачных старых лиственниц золотился сруб не совсем обычного, под двумя крышами, с коньками и флажками на коньках, здания. — А вон там Александровы живут. У хотона — это Устюшка стоит. Она — глухая и немая, с ней ни о чем не договоритесь, только я ее понимаю. — Вера подхлестнула своего стригунка, подскакала к Устюшке, длинной, как жердь, девице. Они о чем-то поболтали руками, и Вера, вернувшись, сообщила: — Сам Александров — на рыбалке, старшие сыновья в горы ушли, Паша, Ванятка и Гавря в школе… Вон они бегут, а с ними и Петр Каллистратович!..

Ребятишки скатились со взгорья, как шарики, облепили Веру, она стала оделять их леденцами и всем объявляла, что поедет учиться в Москву и оттуда привезет конфет еще больше. По черным глазенкам якутят, зыркавших на приезжих, Билибин понял, что им нужно, и достал еще три коробки монпансье.

Подошел учитель. Было ему лет тридцать, он, как большинство якутов, невысок, черноволос, но лицом беловат, черты лица утончены той интеллигентностью, которая обычно отпечатывается и на лицах русских сельских учителей. И одет он был, как русские учителя: белая косоворотка навыпуск с наборным ремешком, пиджак, накинутый на плечи.

Об учителе Федотове зампредтузрика тоже кое-что рассказал Билибину. Петр Каллистратович из крестьян, окончил духовное училище, затем гражданскую учительскую семинарию. В Гадле обосновался недавно, обзавелся семьей, в прошлом году как раз на Первое мая у него сын родился — Маратом назвал! Секретарь сельсовета, выступает с докладами, стихи пишет для стенгазеты «Голос тайги». Красный якут! По его предложению якуты гадлинского общества в годовщину смерти Владимира Ильича решили построить школу, чтоб выполнять завет Ленина «Долой неграмотность!», и выразили полную уверенность, что школа и ее культурно-просветительная ячейка в лице ликбеза станет руководительницей и застрельщицей культурного и хозяйственного возрождения местных якутов. Ну, а о том, как строилась школа, Петр Каллистратович сам расскажет…

Политпросветчик не ошибся. Не успели геологи войти в двери, над которыми пламенели суриком слова «Гадлинская единая трудовая школа 1-й ступени имени В. И. Ульянова (Ленина)», как Петр Каллистратович, словно экскурсовод, начал: