– Ты что, не можешь содрать со своих предков полсотни? Ну, если не можешь, приходи так, скучать не будешь, а там сочтемся.

Никакого другого способа «содрать полсотни» у Антона не было, как попросить. Но это значит – кланяться, а кланяться таким «предкам» Антону не позволяла гордость. Еще у мамы, пожалуй, можно бы и попросить, но если об этом узнает отчим… Нет! Это он выкрикнул тогда, как самую последнюю и страшную угрозу: «И ни копейки денег!»

«Ну и черт с ним! Нужны мне его копейки! – с новым приливом злобы подумал Антон. – Захочу, деньги у меня всегда будут».

Антон знал теперь, какую и за что он получил бумажку от Вадика, догадался и что значит «сочтемся», и теперь ему было все равно. Ему было на все наплевать – лишь бы не уступить в том поединке с отчимом, а пожалуй, и с матерью, который у него завязался. Лучше он проходит всю новогоднюю ночь по улицам и будет смотреть в окна на сверкающие огнями елки, на чужое веселье, которым переполнена будет в эту ночь Москва…

Размышления Антона прервал Степа Орлов, староста класса.

– Ты где встречаешь Новый год? На вечер-то придешь? – спросил он с грубоватой, несколько подчеркнутой бодростью, которая должна была означать высокую степень его товарищеского расположения к Антону.

– А тебе что? – насторожился тот.

– Как «что»? – еще больше подчеркивая свое расположение, ответил Степа. – Да хватит тебе быть чужаком! Давай приходи! Не отбивайся! Тебя весь класс зовет.

Тут Степа явно приврал, но ему действительно очень хотелось, чтобы Антон встречал Новый год в школе. Речь об этом зашла после разговора Прасковьи Петровны с ним, как старостой класса, и с Клавой Веселовой в последний день перед каникулами. Проверив готовность номеров, с которыми класс выступит на новогоднем вечере, Прасковья Петровна спросила:

– Ну, а кто будет на вечере, кто не будет, кто где встречает Новый год, вы знаете? Шелестов, например? – она посмотрела на Клаву, но по ее упрямому лицу поняла, что на Шелестова та махнула рукой и заниматься с ним не будет, и перевела взгляд на Степу: – Нужно, чтобы Шелестов встретил Новый год в школе, со своим классом! Обязательно!

Вот тогда Степа и принялся уговаривать Антона.

– А знаешь что? – предложил он. – Я за тобой зайду! Ладно?

Антон понял, что Степа тоже выполняет какое-то поручение, но ему нравился этот простодушный парень с курносым, немного веснушчатым лицом, понравился и тон его разговора – простого и свойского. И он согласился.

Ему даже захотелось провести такой торжественный вечер в школе, со своими ребятами.

И все было бы хорошо, если бы не досадная осечка в самом начале.

Придя на вечер, Антон решил блеснуть и пригласить на танцы самую шикарную девушку в классе – Римму Саакьянц. Это была красивая, рослая девушка, армянка, с большими, немного навыкате глазами. В глазах этих больше всего выделялись белки – ослепительно белые, точно фарфоровые. И сама она была точно фарфоровая, нарисованная, исполненная кукольной красоты, которая выделяла ее среди других девочек. При такой красоте нужен большой ум, способный противостоять соблазнам и опасностям, которые она песет, особенно если у тебя папа полковник, пальто с черно-бурой лисой и золотые часы на руке. Римме такого ума не хватало. Поэтому она жила с сознанием своей красоты, ощущением своей красоты и мыслями о том, какое впечатление она производит на окружающих. И интересовалась она поэтому больше лейтенантами, студентами и, главным образом, конечно, блестящими молодыми людьми в зеленых велюровых шляпах…

Но Антон ни о чем этом не думал. Немного наивно, немного развязно он подошел к Римме и пригласил ее танцевать и даже улыбнулся. Римма тоже улыбнулась ему своими фарфоровыми глазами, но сказала, что у нее болит голова. А через пять минут она уже танцевала с десятиклассником, сверкающим шикарными серовато-голубыми ботинками.

Антон скрипнул зубами и никого больше приглашать не стал. Кстати, в танцах скоро наступил перерыв, и около елки началось «новогоднее действо», как Антон назвал про себя литературно-музыкальный монтаж о мечте, поставленный десятыми классами. «Мечта – огонек, без мечты как без крыльев», «из мечты родилось все – и наука, и поэзия, и музыка, и высшая идея человечества – коммунизм»… Антон на все смотрел уже с иронической улыбкой, и ничего в нем не находило отклика: ни огонек, ни крылья, ни высшая идея человечества…

А когда опять начались танцы, он сел в угол, в компанию нетанцующих или робких ребят, не решающихся показать свое незатейливое мастерство на таком большом школьном балу. Сначала эта компания сидела спокойно, с сознанием собственного ничтожества, но потом скука или зависть постепенно стали вызывать в ней озорное брожение. Здесь же оказались и Сережка Пронин и Толик Кипчак, бывшие друзья-«мушкетеры». Размолвка между ними на этот вечер была забыта, начались шутки, смех, возня, подтрунивание над танцующими, попытки передразнить кого-то из них и выкинуть залихватское коленце: мы, мол, тоже не лыком, шиты, мы только не хотим, а то бы показали класс но хуже прочих!

К расшумевшейся компании подошел Степа Орлов с красной повязкой на руке – дежурный – и попробовал ее утихомирить. Тут Антон и вспомнил все его уговоры и обещания. Ждут! Жаждут видеть его, Антона Шелестова, на вечере! Ах! Ах! А вместо этого ломака-барышня с фарфоровыми глазами на виду у всех наставила ему нос.

– А твое какое собачье дело? – с назревающим гневом сказал он Степе.

Степа увидел вдруг его расширившиеся, ставшие совершенно черными зрачки и возбужденно вздрагивающие ноздри.

– Шелестов! Ну что ты! Ну подожди! Ну подожди!..

– Катись отсюда колбаской! Пока цел. Слышишь? – становясь лицом к лицу со Степой, почти кричал на него Антон.

И вдруг совершенно неожиданно перед ним оказалась Марина Зорина. Перед этим он видел ее в стайке девчат, о чем-то щебетавшей посреди зала, и вдруг ни с того ни с сего она тут и смотрит на него своим прямым взглядом.

– Ты что ж не танцуешь? Пойдем.

А у Антона не прошел пыл, и он грубовато и не очень приветливо ответил:

– С какой это стати? Я не танцую.

– Неправда! – ответила Марина. – Да ведь неправда же!.. Ну, пойдем, пойдем, не ломайся. Попробуем!

И тут Марина улыбнулась и потянула его за руку, а уже неловко, никак невозможно было отказаться и почему-то уже не хотелось отказываться. Бросив на Степу последний, уничтожающий взгляд, Антон пошел танцевать, и тогда обнаружилось, что все замечательно.

– Ну вот! А ты говорил! – похвалила его Марина. – Ты, наоборот, очень хорошо танцуешь. Другие просто ногами передвигают, а у тебя чувство ритма есть.

Антону это было приятно, и, когда музыка заиграла танго, он опять пригласил Марину.

– Гимн умирающего капитализма! – проговорил он в том же пренебрежительно-насмешливом тоне, как Вадик.

– А мне нравится этот танец! – ответила Марина. – Спокойный!

Потом она подняла глаза и очень внимательно посмотрела на Антона.

– А ты это сам сказал?

– А кто же? – удивился Антон.

– Я, может быть, не так выразилась, – поправилась Марина. – Твои это слова или ты их слышал от кого-нибудь?

– А чьи же? Конечно, мои! – ответил Антон, но ответил уже не так смело и уверенно, и по глазам, которые Марина опять подняла на него, он не понял, поверила она ему или нет…

Об этом Антон думал и потом, в перерыве между танцами: поверила или не поверила? И почему спросила? Это все он и решил выпытать во время следующего танца. Но как-то так получилось, что он опоздал, и венгерку Марина танцевала с другим. Антон никого больше приглашать не стал и весь танец просидел, следя за голубым платьем, мелькающим в зале. Но зато, как только заиграли вальс, он был уже около Марины.

На деле все оказалось, однако, гораздо труднее, чем в намерениях: как выпытать и как заговорить? Время шло, а Антон не знал, с чего начать.

Так ничего и не придумав, он сказал прямо:

– А почему ты так спросила меня насчет танго? Разве я похож на попугая?