— Вы не можете мне оставить свои визитки?

У Казбека — визитка? Я чуть не прыснул.

Но представитель фирмы ждал, и я подвинул стул к столу, прижал ладонь к груди в знак благодарности. Алан и Казбек в точности скопировали мои движения, прижали руки к груди, правда, Казбек почему-то почти к животу, и, гордо подбоченившись, мы пошли прочь.

Уже у выхода из павильона фирмач догнал нас и всучил каждому конверт с проспектом выпускаемой компанией продукции. В ответ мы чинно пожали ему руку. И тут наш друг Казбек, желая оставить неизгладимое впечатление своей культурой, слащавым голосом протянул по-русски: — Спасибо…

Услышав благодарственное слово, фирмач поклонился с блаженной улыбкой на лице и так. и застыл в поклоне. Секунды бежали, а спина его все еще была согнутой. Я испугался, не окостенел ли навеки. Но вдруг немец резко выпрямился, и в нас выстрелил негодующим взглядом совершенно другой человек — с гордой осанкой, с искривленным гримасой превосходства ртом. Поправляя галстук-бабочку, он свирепо покосился на нас, и мне показалось, что рука его сейчас потянется к врученным нам проспектам и он пролает, что они попали не по назначению.

— Смываемся, ребята, — шепнул я. — И молите бога, чтоб он вечером не нагрянул на концерт. Узнает, кто мы, — не сдобровать нам, ждите нагоняя от министра.

Ночью, когда мы возвращались с концерта, Аслана Георгиевича остановил портье и сказал, что ему уже дважды звонила фрау Дитрих, и если господин министр немного подождет, его соединят с хозяйкой фирмы. Аслан Георгиевич попросил меня подождать. И, действительно, через минуту в трубке раздался громкий голос Елизаветы Фридриховны:

— Я звонила в Вайндорф на ярмарку, но вы уже оттуда отбыли. Знаю-знаю, вы были прекрасны. О-о, не благодарите меня, ваши ребята это заслужили. Одно обидно: печать организовала заговор. Я говорю не о честных газетах, которые хвалят вас. Но этого мало. О вас должна заговорить большая пресса. Я заставлю их отказаться от бойкота…

— Ну что вы — смущенно отвечал Аслан Георгиевич. — В вашем положении нужен покой. А вы берете на себя такие хлопоты.

— Никаких хлопот, — возразила фрау Дитрих. — Я нашла классный — или классический? как сейчас говорят, ход. Вы слышали страшную историю, когда одна фармацевтическая фирма выпустила таблетки для беременных женщин, а в результате случилась катастрофа: дети родились уродами. Страшно было подумать, что их ждало в будущем. И тогда возникла идея создать целый комплекс, где эти несчастные учились бы элементарным навыкам. Были собраны пожертвования, построили комплекс, и теперь он заполнен этими детьми. И я подумала: а что, если ваш ансамбль даст там концерт? Это же для инвалидов — целое событие. А когда их навестят родители, дети, конечно, поделятся с ними радостью. Среди пап и мам этих уродцев есть много влиятельных людей. И пресса частенько освещает жизнь маленьких калек. Вот мы и прервем молчание большой прессы, — радостно заключила фрау Дитрих и вдруг воскликнула: — Я забыла о важной детали — это будет не просто концерт, это будет бесплатный… Как такое представление у вас называется?

— Шефский концерт, — подсказал Аслан Георгиевич и уточнил: — А завтрашний в «Колпинг-Хаузе» отменяется?

— Нет, нет, я не намерена платить неустойку. Надо дать концерт несчастным детям пораньше. То есть у вас будет три концерта. Ребята выдержат?

— Раз такой случай, надо выдержать, — согласился Аслан Георгиевич.

… Автобус въехал в парк — огромный зеленый массив из разных видов деревьев и кустов, рассеченных сетью заасфальтированных тропинок, ведущих к зданиям, и остановился у пятиэтажного корпуса. Комплекс не походил на медицинское учреждение, скорее напоминал щедро субсидируемый санаторий.

На ступеньках подъезда группа женщин смиренно ждала, когда мы выйдем из автобуса. Одна из них — с тремя розами в руках — шагнула вперед и бесстрастно и строго отчеканила текст приветствия. Виктор мог и не представлять ее, с одного взгляда было видно, что перед нами директриса. Строгий темно-синий костюм с английским воротником очень соответствовал ее манере поведения женщины-руководителя. Только шляпка с большим бантом и стройная фигура придавали ей женственный вид.

Следом за директрисой и старающимися быть на нее похожими воспитательницами мы вошли внутрь. Путь в отведенные нам помещения лежал мимо стеклянных дверей, за которыми находился большой зал.

— Хотите посмотреть столовую? — спросила директриса и многозначительно подняла палец: — Это наша гордость. Вы понимаете, что для пациентов комплекса нужна не просто автоматика, а настоящее чудо двадцатого века. Конструкторы многих стран приложили усилия, и теперь у нас такие механизмы, каких вы больше нигде в мире не встретите.

Директриса завернула к широкой двери, которая при нашем приближении сама распахнулась, и мы оказались в огромном зале, сверкающем чистотой. Здесь стояли ряды столов, но не было стульев. И бесшумно двигался конвейер.

— По нему подается пища к столам, — пояснила директриса. Вот одна группа обедает, и вам удастся посмотреть конвейер в действии…

Мы подошли к столу, за которым находились дети — каждый сидел в своем кресле-каталке с множеством кнопок и рычагов. Дети как дети. И как все дети, они уставились широко открытыми глазами на подходившую группу взрослых. Директриса жестикулировала, объясняя, как подается по транспортеру пища и как убирается использованная посуда, но мы ее уже не слушали, а смотрели на мальчишек и девчонок, и комок подступал к горлу.

— Смотрите, она ест ногой! — вырвалось у Казбека, и танцоры разом перевели взгляд на симпатичную девчушку, у которой не было обеих рук и левой ноги. Она держала ложку пальцами правой ноги и, не сводя с посетителей глаз, ловко зачерпывала суп и подносила ко рту. Она ела с аппетитом, нога ее с зажатой ложкой двигалась привычно и буднично, и девочка ничуть не стеснялась.

— Несчастненькая! — прошептала одна из солисток.

— Посмотрите… — ахнул Алан.

Мальчуган лет двенадцати не имел ни рук, ни ног. А ел он с помощью железной руки-захвата. Он то подбородком, то лбом ловко тыкался в одну, другую, третью кнопку, — и «рука», повинуясь его «приказам», подносила ему стакан с компотом и застывала у самого рта. Мальчик хватался губами за край стакана и пил, кося глазом на гостей… Каждый из находившихся здесь малышей был увечен и каждый по-своему, но создавалось впечатление, что они не понимали этого. На них нельзя было смотреть без слез. И танцовщицы зашмыгали носами. Послышались даже сдерживаемые рыдания. Директриса вздрогнула и оглянулась. Лицо ее стало сердито-озабоченным, шляпа возмущенно заколебалась. Она что-то шепнула Виктору, тот тихо перевел Аслану Георгиевичу:

— Здесь запрещена жалость. Они не должны видеть сострадания.

Аслан Георгиевич суровым голосом заявил:

— Уходим!

Но когда танцоры оказались одни в отведенном им помещении, тут уже не сработали ни грозный окрик министра, ни уговоры. Девушки зарыдали в голос…

— Как мы будем танцевать? — Обычно невозмутимый и готовый к шутке в любой ситуации Казбек был бледен. — Я… я не могу.

— И я… — отозвался еще кто-то.

Аслан Георгиевич был задумчив и несколько рассеян и поэтому не сразу отреагировал на слова артистов. Но когда до него дошел смысл сказанного, он спокойно, как-то даже без выражения, произнес:

— Как будете танцевать? А так, как никогда ни перед кем не танцевали.

Никогда ансамбль не видел своего руководителя таким возбужденным. И от того, что он носился по комнате и носовым платком самолично утирал слезы у танцовщиц, и от его грозных окриков мы притихли.

— Вы не должны показывать этим несчастным детям, что вы жалеете их, — убеждал Аслан Георгиевич. — Это оставит в их душе неприятный осадок. Здесь вы можете плакать, но там, на сцене, вы будете улыбаться!

Пока танцевали «Симд», все было спокойно. Стройные девушки и юноши, казалось, плыли по сцене. Для детворы и взрослых это было необычное зрелище и непривычно притихшие малыши молча переваривали величественный рисунок танца, яркость костюмов. Потом появились солистка и солист, и он внезапно встал на носки и пошел, пошел по сцене — и все время на носках… Когда танец закончился, послышались аплодисменты. Да, маленькие калеки аплодировали. Те, у кого было по одной руке, поворачивались друг к другу и хлопали вместе. Те, у кого не было рук, хватали пальцами ног трещотки. Девушки, поклонившись, стремглав убегали за кулисы, и тут давали волю своим слезам.