Но что по-настоящему заинтересует горцев, это рассказ путешественника о встрече на далекой чужбине с земляком. Тут уж вопросам не будет конца: как этот заблудившийся чувствует себя вдали от родины, прижился ли там или душа его мечется и человек места себе не находит? Пироги осетинские кто-нибудь ему готовит или он уже забыл их вкус? А язык, язык свой родной не забыл?
Когда после концерта к нам подошел невысокий, ладно скроенный, спортивного вида мужчина лет тридцати-тридцати пяти, похожий на итальянца и внешностью, и легким костюмом, и обратился ко мне по-осетински, тут меня было не удержать. Ведь по возвращении в Хохкау мне придется ответить не на один десяток вопросов.
Он был симпатичен, этот итальянский осетин, задумчиво и оценивающе смотревший на нас большими, черными, как графит, глазами, в которых то и дело вспыхивали озорные искорки. Простенькая одежда не могла ввести нас в заблуждение, его речь и спокойные, уверенные манеры, цепкий, умный взгляд выдавали в нем преуспевающего синьора из солидного делового мира, закаленного в разного рода переделках и знающего цену людям. Видя мою дотошность, он развел руками, усмехнулся:
— Если б я не видел тебя на сцене, сомневался бы, что ты танцор…
Свою колкость он произнес с улыбкой и, подняв пышные, отливающие синевой брови, с интересом ждал, как я отреагирую.
— А мы задаем вопросы не для того, чтоб завести, как это у вас принято, досье на человека, — дерзко ответил я ему, старшему по возрасту.
Он засмеялся, довольный, как мне показалось, моим ответом, и дружески подмигнул мне.
— Это везде делается, — добродушно заявил он. — Я весь мир объездил, знаю.
— Да Олег всегда такой дотошный, — заметил Алан. — Чтоб было, что записать в дневник гастролей…
— Правда? — спросил осетин. — Ты ведешь дневник?
— Какой там дневник! Он пошутил. Просто мне интересно узнать, почему вы оказались здесь, как вы живете, не тянет ли на родину. Наконец, как вас зовут…
— Антонио, — представился он и тут же поправил: — Азарбек я. Ну, а что касается родины, то родился я здесь, хотя и мечтаю увидеть страну предков. Не беспокойтесь, мои родители не из тех несчастных, что оказались на чужбине в войну. Еще в тринадцатом году они отправились на заработки, да так и застряли здесь. И я вам не враг. Вот на концерт приехал… — Он слегка замялся: — Боялся увидеть примитивное представление и не взял с собой друзей. А вы!.. — он потряс кулаком, ну точь-в-точь, как это делают в Хохкау, — и откуда у него этот жест, если родился он в Италии и детство здесь провел?! — Молодцы! Теперь на ваш очередной концерт приеду с матерью, с женой, детьми и кучей друзей.
— Не хочется вас огорчать, но мы завершили гастроли в Италии, завтра отправляемся в ФРГ, — сообщил ему Алан.
— Жаль, — расстроился Антонио-Азарбек. — Как я теперь с матерью объяснюсь? Она не простит, что не взял ее на ваш концерт…
— Ничего, — успокоил я его. — Года через два опять приедем в Италию. Нас здесь так принимают, что импресарио уже заводит разговор о новых гастролях.
Я смотрел на Антонио и думал о том, что этот человек многого добился в этой жизни, и несладко, видимо, порой приходилось ему, не раз оказывался перед крахом из-за ушлых конкурентов, — ишь, какие морщины легли вокруг рта… И все-таки, похоже, он сохранил веру в себя, в людей, не озлобился и довольно оптимистично настроен. Шутит, смеется.
— Если ваша мама с тринадцатого года здесь, она, наверное, забыла и Осетию, и танцы, и песни наши… — предположил Алан.
— Так думаешь? — уставился на него Антонио и повернулся ко мне: — Мне кажется, ты бы хотел посмотреть, как мы живем. Я прав? А тебя отпустят со мной?
— Это решать министру, — кивнул Алан на Аслана Георгиевича. — Может и позволит. Почему бы нет?
Антонио недоверчиво покачал головой:
— Газеты пишут, что вас никуда не пускают без руководителя. В магазин, и то строем ходите…
Казбек хмыкнул, вытянулся солдатиком, затопал, энергично замахал руками:
— Вот так, да?
Ребята прыснули.
— Значит это неправда? — обрадовался Антонио-Азарбек. — Впрочем, я никогда особо не верил газетам. — И он с надеждой подмигнул мне: — Поехали, а? И мать, как увидит тебя, не станет дуться. А в твоем дневнике появится описание моего особняка, кабинета, гаража…
Аслан Георгиевич, познакомившись с Антонио, спросил:
— А разве вы не в Париже живете?
— После смерти отца мы с матерью переехали в Италию, здесь климат ей больше подходит. А в Париже остались два моих брата, — и, бросив красноречивый взгляд на меня, усмехнулся: — Все знаете: кто, где, когда…
— Знаем, — и глазом не моргнул министр. — Фамилия видная, да и отец ваш, насколько я знаю, рекламу себе умел делать…
— Да, да, отец в этом деле иногда перебирал, — поспешно согласился с ним Антонио. — Жизнь заставляла. Это кое-кому кажется, что бизнес сам по себе, политика сама по себе. Но здесь бизнеса не сделаешь, не тыча — при случае и без случая — всем в лицо, какой ты патриот своей страны, что лоялен к западному миру… Но уверяю вас, ни я, ни мои братья никогда плохо не отзывались о вашей стране. А я так на чемпионате мира болел за вашу футбольную команду, — и с интересом спросил: — А в Осетии играют в футбол?
— «Спартак» наш в первой лиге, — прихвастнул Алан. — Как-то мы даже выходили в высшую.
— Да?! — удивился Антонио. — А в сборной осетины есть?
— Надеюсь, уж о Зазроеве, Калоеве, Цховребове, Гуцаеве, Валере Газзаеве ты читал в газетах? Ну хоть о вратаре Станиславе Черчесове слышал? — почти возмущенно спросил Алан.
— А ты сам не вратарь? — окинув взглядом его высокую фигуру, ушел от ответа Антонио.
— Он в дружбе с доули, а не с мячом, — сказал Аслан Георгиевич и кивнул мне: — Так ты хочешь побывать в гостях у земляка? — и перевел взгляд на Алана. — И ты не прочь? Ну что ж, идите.
Алан покосился на Антонио, мол, меня-то он не приглашал. Но в нашем земляке заиграла кровь предков:
— Прекрасно! Я сегодня на спортивном автомобиле, но втроем мы уместимся…
Юркая, цвета морской волны машина, шурша шинами, мчалась по ночному Риму, то и дело сворачивая в узкие переулки, в которых сверкали неоном маленькие уютные рестораны и бистро. Антонио резко тормозил и громко сигналили, мгновенно выскакивали гарсоны и, приветствуя Антония, в ответ на его вопросы отрицательно качали головами.
— А-а, знаю, где они, — бормотал Антонио, и вновь машина мчалась по ночному городу.
Как только мы оказались в приземистом, с обтекаемыми формами спортивном автомобиле Антония, подтрунивающие нотки в его голосе исчезли; теперь это был добродушный и предупредительный хозяин, старающийся предугадать желания своих гостей.
Наконец, подъехав к очередному ресторану, Антонио вышел из машины и махнул рукой, чтоб шли следом:
— Хотел вам представить жену и сыновей, — сказал он. — Но они где-то загуляли с друзьями… — И, заметив удивление Алана, пояснил: — У нас час ночи — время не позднее. Те, кому утром на службу, конечно, не засиживаются допоздна, но много и таких, которые могут себе позволить развлекаться всю ночь. — Оглядев полуосвещенный зал ресторана, он поморщился: — И здесь их нет, — и сел за свободный столик. — Зато я угощу вас лучшим в мире кофе…
Антонио пощелкал пальцами, официант посмотрел в его сторону, узнал, и тут же на столе оказались малюсенькие, чуть ли не с мизинчик, чашечки, в которых пенился кофе капучино.
— Эх, мало времени выделил ваш начальник, — вздохнул Антонио. — Сейчас заглянули бы в мой ресторан…
Услышав слово «мой», мы переглянулись.
— Ну да, у меня в Риме ресторан и отель, — подтвердил Антонио-Азарбек. — На эти доходы и живу. Осуждаете меня? Мол, буржуй из отмирающего общества. А я обыкновенный бизнесмен. Но это не значит, что я не тружусь. Попробуй тут не трудиться. Конкуренция…
— У нас в ансамбле тоже конкуренция, — сказал Алан. — Кто лучше танцует, того и включают в программу.
Антонио засмеялся: